Гуарани - де Аленкар Жозе (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
— Монаха? Ты говоришь, монаха?
— Да, монаха. Будто ты сам не знаешь!
— Чего не знаю? Какой такой монах?
— Да итальянец ваш, черт возьми!
— Как, он…
Часовой — а это был не кто иной, как давно уже знакомый нам местре Нунес, — рассказал тогда со страстностью фанатика своей веры все, что знал о Лоредано.
Жоан Фейо пришел в ужас, он не дал местре Нунесу завершить свой рассказ и тут же кинулся в галерею. Мы уже знаем, как он заговорил с итальянцем.
Когда часовые расстались, Пери перескочил через ограду и вернулся в комнату.
Светало; первые лучи солнца озарили стан айморе, которые разбили свой лагерь на берегу реки.
Разъяренные индейцы издали глядели на дом; они выходили из себя оттого, что не могут взять каменный барьер, отделявший их от врага.
Пери несколько мгновений смотрел на этих огромных грозных людей. Перед ним было около двухсот воинов, обладающих чудовищной силой и свирепых, как ягуары.
«Сегодня же они падут все, как деревья в лесу, — падут и больше не встанут».
Он уселся в амбразуре окна, обхватил руками голову я стал размышлять.
Необыкновенное предприятие, которое он затеял и которое, казалось, превышало возможности человека, вот-вот должно было осуществиться. Половину он уже сделал, оставалась другая — более трудная.
Прежде чем ринуться навстречу смерти, Пери хотел предусмотреть все, продумать каждую мелочь, наметить четкий план действий, чтобы неуклонно идти к своей цели, не сворачивая с пути. Малейшее колебание могло поставить все под угрозу.
За эти несколько секунд в мозгу его пронесся вихрь мыслей; следуя своему чудодейственному инстинкту и голосу благородного сердца, он мгновенно начертал в уме план великой и страшной трагедии, героем которой должен был стать, — трагедии высокого героизма и самопожертвования, которую сам он считал всего лишь исполнением долга и собственного желания.
Это привилегия возвышенных душ: их героические поступки, восхищающие других людей, кажутся им самим чем-то совершенно естественным и обычным; врожденное благородство не позволяет им себя выделять.
Когда Пери поднял голову, лицо его сияло счастьем и гордостью; он был счастлив тем, что спасет свою сеньору, и горд сознанием, что без посторонней помощи может сделать то, что не под силу полусотне людей и что никогда не могли бы осуществить ни отец его сеньоры, ни влюбленный в нее кавальейро.
Индеец больше не сомневался в успехе дела; он взирал на будущее, как на открытое пространство, которое расстилалось сейчас перед ним, где ни один предмет не ускользал от его зоркого взгляда; он был уверен, решительным образом убежден, что спасет Сесилию.
Он обернул грудь и спину змеиной кожей, плотно обвязав ее вокруг тела; поверх нее он надел свою легкую тунику. Сделав несколько движений руками и ногами, он проверил, не мешает ли ему новая одежда. Убедившись, что он по-прежнему силен и ловок, Пери ушел, не захватив с собою никакого оружия.
XII. НЕПОВИНОВЕНИЕ
Прислонясь к стене возле одного из окон дома, Алваро думал об Изабел.
В душе его все еще шла борьба с глубоким и страстным чувством, которое им овладевало; он пытался обмануть себя, но безуспешно — и он сам это хорошо понимал.
Теперь он знал, что любит Изабел, и любит ее так, как никогда не любил Сесилию. Прежняя спокойная, безмятежная любовь уступила место безудержной страсти.
Его благородное сердце восставало против происшедшей в нем перемены, но воля была бессильна перед любовью: теперь он уже не мог вырвать этой страсти из груди, даже если бы и хотел.
Алваро страдал. То, что он сказал накануне Изабел, было сущей правдой; он ничего не преувеличил: в тот самый день, когда он перестал бы любить Сесилию и нарушил бы слово, данное дону Антонио де Марису, он осудил бы себя, как человека без чести, как изменника.
Он утешал себя мыслью, что положение, в котором все они очутились, не может длиться долго; еще немного, и, ослабевшие, измученные неравной борьбой, они должны будут сдаться на милость врагов.
И тогда, в последние минуты, на краю могилы, когда смерть освободит его от всех земных обязательств, он сможет, вместе с последним вздохом, прошептать первые слова любви; сможет признаться Изабел, что любит ее.
До тех пор он должен бороться с собой.
В это мгновение к нему подошел Пери и дотронулся до его плеча.
— Пери уходит.
— Куда?
— Далеко.
— Что ты собираешься делать?
— Искать помощи, — помолчав немного, сказал индеец.
Алваро недоверчиво улыбнулся.
— Ты сомневаешься?
— Не в тебе, а в том, что ты эту помощь найдешь.
— Слушай, если Пери не вернется, похорони его оружие.
— Будь спокоен, я тебе это обещаю.
— И еще одно.
— Что такое?
Индеец снова задумался.
— Если ты увидишь голову Пери, отрезанную от тела, похорони ее вместо с его оружием.
— Зачем ты об этом просишь? Что тебе такое взбрело на ум?
— Пери будет проходить через лагерь айморе. Он может умереть. Ты воин; ты знаешь, что жизнь, как пальма: она сохнет, когда все вокруг зеленеет.
— Ты прав; что ж, я исполню твою просьбу. Но только я надеюсь, что мы еще увидимся.
Индеец улыбнулся.
— Люби сеньору, — сказал он, протянув кавальейро руку. Прощальные слова его были полны одной заботой о счастье Сесилии.
Пери вошел в залу, где собралась семья его сеньоры. Все спали. Один дон Антонио де Марис, несмотря на свои преклонные годы, не смыкал глаз. Могучим усилием воли он пробуждал в себе новые силы, возвращавшие бодрость его изнуренному телу. У него оставалась одна надежда: умереть среди дорогих ему существ, в кругу семьи, уме-реть так, как пристало португальскому фидалго, — с честью и мужеством.
Индеец прошел в дальний угол залы и, остановившись возле кушетки, на которой спала Сесилия, несколько мгно-вений глядел на нее. На лице его была глубокая грусть. Казалось, что этот горящий взгляд был его последним торжественным прощанием с нею; беззаветно преданный раб, уходя, хотел запечатлеть в памяти черты той, которая была для него земным божеством.
Как красноречив был взор этих проникновенных глаз, в которых светились любовь и счастье! Какая великая эпопея самоотречения и любви воплотилась в этом немом, благоговейном созерцании!
Пери стоял перед уснувшей девушкой неподвижно как статуя, скованный очарованием. Наконец он усилием воли освободился от чар. Он склонился над Сесилией и почтительно поцеловал подол ее платья. Когда он снова выпрямился, слеза скатилась по его щеке и упала на руку спящей.
Сесилия открыла глаза, но Пери успел уже отвернуться — он направился к дону Антонио де Марису.
Сидевший в кресле фидалго встретил его горькой улыбкой.
— Тебе больно? — спросил индеец.
— За них, особенно за нее, за мою Сесилию.
— А за себя нет? — настойчиво допытывался Пери.
— За себя? Я отдал бы жизнь, чтобы спасти ее. Тогда бы я умер спокойно.
— Даже если бы она хотела, чтобы ты жил?
— Даже если бы она умоляла меня на коленях.
Индеец почувствовал облегчение, он словно избавился от укоров совести.
— Пери просит тебя об одолжении.
— Говори.
— Пери хочет поцеловать тебе руку.
Дон Антонио снял перчатку и, не понимая, зачем индейцу это понадобилось, протянул ему руку.
— Ты скажешь Сесилии, что Пери ушел, что он далеко. Только не говори ей правды, ей будет больно. Прощай. Пери тяжко тебя покидать, но так надо.
Индеец произнес эти слова почти шепотом, наклонившись над ухом фидалго. Удивленный дон Антонио пытался разгадать их смысл; они показались ему странными в — непонятными.
— Что ты собираешься делать, Пери? — спросил он.
— То же, что сделал бы ты, чтобы спасти сеньору —
— Ты идешь на смерть! — воскликнул фидалго.
Пери приложил палец к губам, призывая к молчанию, но было уже поздно — в противоположном углу комнаты раздался крик.
Индеец вздрогнул и обернулся: это кричала Сесилия. Услыхав последние слова отца, она кинулась было к нему, но силы изменили ей, и она упала на колени. Простирая руки, она безмолвно молила отца не допускать этой жертвы, спасти Пери от верной смерти.
