Борель. Золото (сборник) - Петров Петр Поликарпович (список книг .TXT) 📗
Снаружи по окнам ударили тяжелым стягом, и новая волна топота и рева покатилась из опустевшей избы по двору, по всей деревне.
5
Главный инженер получил предложение треста о переходе на работу в горный институт и уехал в краевую контору за три дня до праздника. Ему было поручено оформить заявки на необходимые агрегаты для электростанции, бремсберга и бегунки. Гурьян не хотел, чтобы Клыков сделал доклад без него, но скандал старателей задержал директора на целую неделю. По деревням, по зимовьям был наряжен отряд милиции для искоренения шинков. Катя, Пинаев и Стуков беспрерывно проводили собрания. Десяток старателей и пятеро деревенских парней были арестованы. В приисковую больницу вместе с Костей положили раненных ножами Морозова и Супостата.
И когда обросшие, похудевшие и мрачные после перепоя старатели снова вышли на работу, Гурьян собрался в дорогу. Вечером он зашел к Вандаловской неожиданно. Она мылась и не закрючила двери. Накинув простыню, Татьяна Александровна прыгнула за перегородку, где стояла кровать.
– Нельзя!
Она торопливо натягивала одеяло. Посредине комнаты стоял таз с парящей мыльной водой.
– Вы мылись? – Гурьян смутился.
– Да отвернитесь же! – настойчиво крикнула она, шурша одеялом. – Как вас занесло?
Татьяна Александровна хлопала крышкой чемодана, шелестела бельем. Босые ноги глухо и мягко шлепали о пол.
– Ну, можно.
Гурьян повернулся и виновато заулыбался. Смуглое его лицо густо забурело. Перед глазами все еще стояла обнаженная, розовая, будто выточенная, женская фигура.
– Проходите, вот туда.
Под ее пальцами щелкала кнопка.
– Обувайтесь, а то пол холодный, – заботливо посоветовал директор.
– Пустяки, ведь я занимаюсь физкультурой и не особенно боюсь простуды. Сибирячка, поди, – усмехнулась она, натягивая туфли.
Смотреть друг на друга все же было неловко. Она накинула на плечи шаль и привалилась к стене, завешанной ковром.
– Завтра едем, – начал Гурьян. – Собирайтесь со всем вооружением и двинем часов в восемь утра.
– Как, разве и меня берете? – удивилась она.
– Да… Придется давать объяснения по сметам и расчетам.
– Но ведь там Иван Михайлович…
– Иван Михайлович само собой, – Гурьян заглянул в ее глаза и громко выколотил трубку в медную пепельницу. Вандаловская сдвинула плотные скобки золотистых бровей.
– Не думаю, чтобы он оказал серьезное сопротивление, тем более, когда у нас на руднике перелом в лучшую сторону.
– О сопротивлении нет речи… Но разве не знаете, что его берут от нас.
– В первый раз слышу. Что случилось?
– Ничего особенного… Пригласили на академическую работу.
– И вы не протестуете?
– Думаю, но едва ли из этого что-нибудь выйдет… Кажется, Иван Михайлович сам просился к ним.
Вандаловская задумчиво смотрела в одну точку.
– Знаете, здесь кем-то распространяются слухи, что я строю карьеру, во-первых, на том, что будто бы игнорирую технический персонал рудника, и, во-вторых, ищу сближения с вами. Конечно, все это пустяки, но может получиться междоусобица, вредная для дела. – Она рылась пальцами в коробке с папиросами.
– Басни, – резко отрубил Гурьян. – Я тоже слыхал. Говорят даже, что вы дочь бывшего золотопромышленника, оттого и получили заграничное образование. (Он умолчал о скандале с Варварой.) Вот с этой поездкой опять начнутся вздохи о замене вами Клыкова.
– О чем вы? Какая замена?
Татьяна Александровна насторожилась и уронила в колени пепел.
– О том, что Клыков для нашего дела устарел. И мы, большевики, такие выводы сразу превращаем в действие, без особенных драм. Вот как дело обстоит, по правде говоря.
Она что-то хотела оказать, но под окном послышался топот и голоса шахтеров.
– Смена, – сказал Гурьян, застегивая легкую оленью доху.
Он протянул руку и неожиданно спросил: – А где ваш муж, Татьяна Александровна?
Вандаловская опустилась на кровать и широко открыла глаза. Гурьян понял свою опрометчивость.
– Муж? – она оправила сарафан, пряча оголенную, сверкавшую белизной ногу. – А разве я вам не говорила? Он погиб на Уральском фронте еще в двадцатом году.
Гурьян шел домой неторопливо. На своих извилистых дорогах он много видел женщин, и так случилось, что ни одна из них не привлекала его. Здесь же было что-то необъяснимое. «Неужели влюбился?» – думал он.
6
Катя вошла в белом халате. Бледно-голубые стены палаты скрывали ее фигуру. И Косте показалось, что к нему приближаются только смородины глаз и яркий рот девушки. Она беззвучно села на стул и положила на бритую голову парня теплую, слегка дрожащую руку.
– Ну, как ты?
Костя ожидал, что эти опечаленные глаза вот-вот брызнут слезами, загорятся упреком. Он не выдержал взгляда Кати и тихо ответил:
– Хорошо… хотел выходить, да не выписывают.
– И волосы такие хорошие остригли. А я сейчас была у Морозова и Ларьки. У Супостата дела немного хуже. Ваши все вышли на работу. Теперь у нас три шахты переведены на две смены.
Костя поморщился от боли. На мгновение ему представились захлебистые звуки гармошки, звон разбитой бутылки, озлобленные выкрики парней. Поняв его, Катя продолжала.
– Кое-кому отломилось за это головотяпство, – она веселее взглянула в побледневшее лицо Кости, – тебя костюмом премировали. У меня дома и лежит, поправляйся скорее.
– Все волына. – Он повернулся и виновато поднял влажные глаза. – Я теперь много думаю. Совестно. Как только поднимусь, пойду проситься к Бутову.
– Чего совестно? – не поняла она.
– Всего совестно… и тебя особенно. Опять же Нил может не принять за такие художества.
– Примет, Костя. Я сама пойду к Гурьяну.
Она взяла его отмывшуюся, исхудалую руку, сквозь сероватую кожу которой выступали синие жилы. Но говорить дальше им помешала сиделка. Катя вытащила из портфеля пакетик с конфетами, папиросы и все это заботливо положила в тумбочку.
…Она посещала Костю ежедневно. Несколько раз к нему заходил Пинаев и другие ребята, руководители комсомола. Костя в эти дни действительно передумал много и заключил, что и люди, которых он привык расценивать с подозрительностью бывшего беспризорника, и вся жизнь повернулась к нему другой, более понятной стороной.
Слухи о расширении рудника, о найме свежих рабочих проникли в больницу, это были даже не слухи, об этом Костя прочел в многотиражке. Он радовался новшеству, вопреки недавнему, прошлому, чувствовал пульс рудничного строительства. Катя носила ему книжки, снабдила словарем. Тишина и покой больничной обстановки впервые позволили парню оглядеться. В упрямую голову с жаром лезла мысль.
«Неужели я хуже других? Неужели не осилю учебы, не перешагну в настоящую жизнь?»
Яснее и глубже осмысливал он и целеустремленность ведущей силы рудника – шахтеров, за несколько месяцев трудом и волей сделавших чудеса. Смешными и противными казались теперь разгулы заматерелых бродяг-старателей, отживающие нравы которых еще недавно воспринимал как своеобразую героику. Больше прежнего думал о Кате. Закрывая глаза, он видел себя то за учебным столом, то в семье вдвоем с ней, здоровой, постоянно кипучей, как горные родники, то брал призы в забоях. Мечтания парня не иссякали.
7
В конце четвертой недели Костя окреп. Доктор разрешил ему прогулки на воздухе. В первый же день он повидал Катю, Пинаева и сходил в шахту «Соревнование». Молодежь встретила его смехом. Но шутили не зло.
– Одыбал!
– Герой!.. Видно, от нашей спины и стяг отскакивает…
– Ну, ну… Подымайся. Без тебя сухо.
В больницу он вернулся с пылающим ожившим лицом, а темные глаза сверкали победоносно. Переодев халат, он направился в палату к Морозову и Супостату. Раненный в бок ножом, Ларька сильно похудел, был желт, вял и угрюм. Морозову прокололи пах, но тот даже посвежел и раздобрел. От раны осталась лишь тонкая бороздка, покрытая синеватой молодой кожей.
