Убить сову (ЛП) - Мейтленд Карен (электронные книги бесплатно TXT) 📗

Отец Ульфрид явно принял моё молчание за признание вины. Гнев в его голосе сменился холодной уверенностью в своей власти.

— Ты и твои женщины предстанете на мессе в ближайшее воскресенье, босые и в одних сорочках. Я приму у вас исповедь перед всей паствой, и вы публично покаетесь в своих преступлениях. Вы будете...

— В чём это мы должны каяться? — перебила я. — Разве ты забыл весть, что привела тебя сюда? Бог сохранил облатку в пламени. Разве Он удостоил бы нас таким чудом, если бы мы осквернили Его тело? Сама Андреа просила о причастии, зная, кто его совершит. Разве могла святая на смертном одре так заблуждаться, оставаясь святой?

Лицо отца Ульфрида побелело от злобы в ответ на мою дерзость.

— То, что эта Андреа не смогла проглотить святое тело Господа, показывает, как тяжелы её грехи, а также что Бог отклонил отпущение грехов, полученное от францисканца. — Он крепко сжимал кулаки, и казалось, с трудом удерживается от того, чтобы меня ударить. — То, что вы пытались сжечь свидетельство вашего греха, доказывает вашу вину в этом фарсе. Бог сохранил святое тело от огня, чтобы разоблачить перед всеми ваше преступление.

Он шагнул вперёд, и его лицо оказалось совсем рядом. Он пытался испугать меня и заставить отступить, но я была выше него, и он не достиг желаемого эффекта. Я осталась на месте.

— Я так понимаю, отче, ты отрицаешь, что Андреа умерла святой? Разве не странно, что чудо последовало за смертью грешницы? Я согласна, многие причащались, имея на душе неисповеданные грехи, но за этим не последовало никаких чудес.

Он недолго колебался, не зная, что ответить. Потом вздёрнул подбородок.

— Наверняка таинство было навязано ей во вред, без согласия, пока она была беспомощна. Ты и тот монах из зависти и злобы решили утащить её душу в ад вместе со своими. Вы придёте в воскресенье, как я велю, и доставите ко мне чудотворную облатку — перед всей паствой, в тот же день. Если же вы этого не сделаете, ты и все, живущие в вашем бегинаже, будут отлучены от церкви. Тебе и твоим женщинам будет отказано во всех церковных таинствах. Если не раскаетесь, умрёте без исповеди и христианского погребения. Сам дьявол потащит вас в неугасимое адское пламя. А уж я постараюсь, чтобы каждый в Улевике, мужчина, женщина или ребёнок, узнали, что ни одной христианской душе не разрешено торговать с вами или входить в ваши ворота, иначе их ждёт такое же наказание. Многие ли из них приведут к вам больных, зная, что тем самым обрекут их на вечные муки? — Последние слова он выкрикнул с видом победителя.

— Избавь меня от своих угроз, отец Ульфрид. Ты уже отлучил от церкви половину деревни за то, что они не платят тебе десятину. Так почему бы им не прийти к нам? А что касается больных, большая часть их здесь потому, что матушка-церковь по своему великому милосердию прокляла и изгнала их. Церкви пусты, как кошель нищего, и неудивительно — люди получают больше утешения от хозяев пивных, чем у священников. И теперь за пределами церкви остаётся больше народа, чем внутри. Не всё ли им равно, что ты запрещаешь похороны в границах церковной ограды, если они не могут заработать на оплату, которую ты за эти похороны требуешь? Те, кто ещё обращается к Богу, молятся далеко от церкви, там, где воздух чище, а голоса не душат твои лицемерие и жадность.

Меня трясло, и больше я ничего не могла сказать, боясь, что голос сорвётся. После длинной паузы я повернулась к нему спиной, обняла Целительницу Марту, и мы пошли внутрь.

— Мне нужна реликвия, — крикнул он вслед. — Она должна быть у меня. Я ваш священник. Вы не смеете мне отказывать. Во имя святой церкви приказываю... — Он продолжал выкрикивать угрозы, пока Привратница Марта запирала за нами ворота. Она оттащила свою жаровню от входа к небольшому углублению в стене, и мы с Целительницей Мартой с удовольствием отогрели руки над огнём.

— Пришёл сюда требовать нашу реликвию, никогда ничего подобного не слышала, — Привратница Марта накрыла мою руку мозолистой ладонью. — Не обращай на него внимания, Настоятельница Марта. Собака лает, ветер носит. Женщины Улевика понимают, как много добра ты для них делаешь, гораздо больше, чем он, и очень тебе благодарны.

Как я и думала, стоя за воротами, она слышала каждое наше слово.

— Ты хорошо ему ответила, — Целительница Марта похлопала мою другую руку.

Я была признательна за добрые слова, но рассержена тем, каким пустяком им показалось случившееся. Похоже, они не поняли, что сейчас произошло.

— Разве вы не слышали, что сказал священник? — рассерженно спросила я. — Он намерен отлучить всех нас от церкви. Сколько бегинок останется с нами, узнав, что лишены Тела Господня? Что, если с кем-то случится несчастье или болезнь, и они умрут без последнего причастия?

Привратница Марта взглянула на меня, как на безумную.

— Но ведь ты же причастишь их, как Андреа?

Я смотрела не неё, не веря своим ушам.

— Ты понимаешь, что сказала? Это же немыслимо.

— Почему?

— Потому... потому, что церковь это запрещает, и ты это знаешь.

Между её глазами пролегли две глубоких, как шрамы, морщины.

— Церковь запретила тебе причащать Андреа, но ты всё же это сделала. Что бы ни думали остальные, я, хранительница ворот, знаю, что францисканец не входил в эти стены, и Андреа тем более не могла выйти и принять облатку. А значит, это ты давала ей гостию.

— Не беспокойся, — добавила она, увидев испуг на моём лице. — Я ничего не говорила остальным. Но ведь они тоже могут догадаться, как и я? Чем все мы хуже? Да, согласна, мы не святые. Но думаю, грешники больше святых нуждаются в Его теле.

Целительница Марта предупреждала — Привратнице Марте известно, что я сделала, но если она поняла, сколько других бегинок обо всем догадались? Как скоро и этот слух дойдет до ушей священника?

Я покачала головой.

— Это очень опасно. Нас уже предали. Ведь кто-то из нас, бегинок...

— Не говори ерунды. Это не бегинки. — Привратница Марта сунула в жаровню ещё полено. — Думаешь, в Улевике не гадали, отчего наш скот не пал от чумы? Мастера Совы за всем следят. Они будут следить за дорогой к бегинажу. Но деревенские не узнают, что ты причащаешь нас, если мы будем осторожны. Служи мессу ночью, когда в лечебнице все спят.

Всё это звучало так просто. Может, она права, и это единственное, что я могу сделать. Я не поведу бегинок на публичное покаяние и унижение. Это уничтожит их и разрушит доверие жителей деревни. Но я и не собиралась отдавать реликвию священнику. Бегинки верят в неё. Как же я смогу остаться Настоятельницей Мартой, если они увидят, что я испугалась? Но бегинаж не сможет жить без веры. Бегинки — женщины набожные и благочестивые, решившие посвятить жизнь Богу. Они не останутся здесь, если поверят, что этим обрекают себя на муки ада.

Пошатнувшись, я опустилась на деревянную скамейку, такую реальную и прочную. Пальцы до боли вцепились в дерево, и я никак не могла заставить себя отпустить его.

Первые христианки разламывали хлеб и делили между собой. Так почему нам нельзя? Почему мы не можем поступать как они? Женщины засеяли поле, собрали урожай, обмолотили, смололи муку и испекли хлеб — почему они не смеют подавать его божьим детям?

Я увидела, как по лицу Целительницы Марты скользнула улыбка. Она читает мои мысли? Не говоря ни слова, я поднялась и пошла к часовне. Оборачиваться было незачем — я и так знала, что Целительница Марта и Привратница Марта переглянулись, довольные, что меня убедили.

В пустой часовне стояла тишина, холод пробирал до костей. По тёмным стенам, как мотыльки, мерцали блики свечей, отчего рисованные фигуры, казалось, двигаются в тени. Женщины уже ушли спать, только Целительница Марта преклонила колени рядом со мной. Я не видела её полностью закрытое капюшоном лицо, но знала, что она молится, я это чувствовала. Может, она молится за меня? Я посмотрела на ларец с реликвией Андреа, стоящий на алтаре между двумя свечами, как маленькая усыпальница.

Андреа отдала всю себя — тело, разум и дух — под покровительство церкви, святой опоры, где находят убежище все слабые человеческие души. Щит веры и повиновения передавался из рук в руки в длинной цепи священников-мужчин, тянущейся сквозь гонения и темноту веков к святому Петру, а от него к самому Господу. Через эту цепь посвящённые могли коснуться руки Христа и принять бесконечную силу самого Бога. Теперь, стоя на коленях, я просила помощи у Андреа, отказываясь в то же время подчиниться воле церкви. Более того, я просила для себя полномочий, немыслимых даже для непосвящённых мужчин.