Братья - Градинаров Юрий Иванович (серия книг .TXT, .FB2) 📗
Гаврила сполоснул деревянные кружки и поставил на бочку.
– Говорите, «Люнель»! Открывайте, Панове, бутылочку, но не старайтесь удивить меня вином! Я столько перепил в иноземных кабачках, что и названий не упомню. А «Люнель» очень вкусное вино. Как сейчас помню. Франция. Порт Тулон. Вечер. Кабачок уютный. С канделябрами. Разудалые кабацкие красавицы. И вино, вино, вино.
Сигизмунд слушал и открывал бутылку, ударяя ладонью по донышку. Пробка плохо шла. Гаврила взял «Люнель» и дважды ударил дном о бочку. Пробка почти вся вышла из горлышка. Шкипер передал Сигизмунду.
– Вы хозяин, вы и наливайте!
Тот легко вынул пробку и разлил красное вино по кружкам. Густой запах ударил в носы, наполнив духом маленьких таверн и трактиров неказистое жилье шкипера.
– Панове! – взял кружку Гаврила. – Пьем за близкое знакомство!
Встали, чокнулись, залпом выпили вино. Достали набитые трубки. Гаврила закурил свою тяжелую, красного дерева, с нанесенным на чубуке греческим орнаментом.
– Казацкая? – Збигнев приглядывался к трубке.
– Моряцкая! – ответил шкипер. – Купил в Греции. Лет десять курю, а чубук как новый! У нас на шхуне был боцман Иван Пантелеевич Ветров. И статью, и силой напоминал гоголевского Тараса Бульбу. Небось, читали Гоголя? Или вы не любите его из-за Тараса? Бил он там вашего брата. И кулаком, и саблей.
– Читали! Гоголь – романтик. Он славит и силу, и удаль, и пьяный разгул казаков, и любовь к польке, которая для Андрия стала дороже собственной жизни, – сказал без обиды Сигизмунд. А Збигнев, пошевелив руками кудрявые волосы, словно ворох мыслей, горестно произнес:
– Дорогой Гаврила Петрович! Нас кто только не пытался бить! И мы многим державам не уступали. Но от этого мы становимся крепче. Крепче духом! Просто мы, поляки, любим свободу больше других. Даже больше самих россиян! Почему я делаю такой вывод? Потому что если бы вы любили свободу так, как мы, то давно отказались бы от Польши. Сами вы привыкли жить подневольными со времен татар. Ваша кровь до сих пор не очистилась от холуйства. А Петр Первый втянул Россию под пяту Европы. Вы и делаете все с оглядкой, как бы вас не посчитали варварами.
– Я рад встрече с умными людьми! – заулыбался Гаврила. – Давайте допьем зелье да пофилософствуем. Мозги освежим.
Он собрал в пучок длинные волосы, причесал бороду и больше походил на священника с умными задумчивыми глазами. Выпили не чокаясь.
– Да, Петр врезался европейской цивилизацией в русскую жизнь, в русский быт, в русскую культуру. Он не сразу понял, что носить европейский парик на голове сможет каждый россиянин, но мыслить по-европейски – нет. У нас свой образ мыслей. Мы не просчитываем, как европейцы, во сколько обойдется следующий день жизни. Мы просто радуемся тому что Бог послал. Мы можем поститься всю жизнь и не жаловаться на Бога, что живем впроголодь. Российская свобода – это просторы Сибири. Тут свои законы, а проще – нет их. Люди живут по наитию, Бога чтят.
– Мы Бога тоже чтим, – сказал Сигизмунд. – Но свободу, вероятно, больше. А другие молчат, или им заткнули рот. Например, Малороссия, Литва, Финляндия, Лифляндия. Кавказ, в лице Дагестана с Чечней, огрызался, пока имам Шамиль в плен не попал. Теперь тоже затихли. А мы, поляки, как сжатые пружины. Всегда норовим выпрямиться. Вы ответьте, Гаврила Петрович, зачем России Польша? Земель не хватает? Так вся Сибирь безлюдная. А неразведанных богатств сколько! Даже здесь, в вечной мерзлоте, Сотниковы нашли и уголь, и медь, и графит! А леса, реки, озера! Рыба, птица кругом! Брать некому! Такие земли отданы под каторгу. Только Россия позволяет подобную роскошь. Другие страны – отхожее место отдают под темницу. А ваш царь холодом, отдаленностью да бездорожьем страшит кандальников. Из Сибири далеко не убежишь. Или в тундре, или в тайге смерть найдешь.
– Польша, думаю, нужна России как щит от Франции и Пруссии. Петербург ведь от них недалече. В случае военной кампании – это опасно для нас. Недаром он и финнов держит перед шведами. Несчастье Польши в том, что она не знает России и не понимает. Вы это сами испытали. А Польша как гулящая девка между кавалерами. Не знает, кому подмигнуть. То ли Франции, то ли Пруссии, то ли Англии? Но только не России. Ваши патриоты в кавычках за последние двести лет до крайности запутали ситуацию, что ее просто не распутаешь. Придется саблей рубить, как пытались вы в 1861 году. Но где сабля, там кровь. А что холуйство у нас не перевелось и долго не переведется, я согласен. Терпеливый народ россияне. Но надежда есть, если верить мысли: «Сила есть и в терпении». А осваивать Сибирь надо! Да, в империи людей не хватает, чтобы заселить такие просторы. Вот и заселяют такими, как вы. Возьмите наш Туруханский край. От Енисейска до Дудинского почти на каждом станке остроги, где сидят заключенные. Кто здесь по своей воле живет? Не знаете? Почти никто! Казаки? Нет! Они по принуждению службой идут вахтерами хлебозапасных магазинов. Присяга их держит! Священники? Епархия направляет. Надо тунгусов крестить. Затундринские крестьяне? Их предки бежали сюда от закона и царской секиры. Пожалуй, Богом расселенные здесь тунгусы да купцы ходят сюда по своей воле. Сибирь начиналась казаками, продолжается ссыльными, а закончится вольными людьми. На ее просторах можно разместить не только Польшу, но и всю Европу. Места хватит! И немцам, и французам, и голландцам, и англичанам. Они накинулись на Африку, Индию, где теплей. Колоний уйму захватили. Сюда их надо. Пусть бы обустроили Сибирь. Ведь Петербург строили иноземные архитекторы на бумаге, а на болоте – наши крепостные умельцы.
– Красоту столицы все же создавали они, а не вы, россияне, Гаврила Петрович! – напористо сказал Збигнев. – С тех пор и ломаете шапку перед иноземцами, а своих мастеров хаете.
– И освоили б они Сибирь, да уж больно их глухомань страшит! Морозы изведут на нет. А по большому счету нам не нужен никто. Пройдет еще полвека, и Сибирь загустеет, как Европа, но только русскими. Не ссыльные, а вольные будут осваивать этот холодный край. Я еще раз говорю, вольные! И, может, ваши потомки из далекой Польши приедут в наши края строить костелы и петь хоралы, – внушал шкипер Гаврила полякам. – Мы сами должны писать свою историю, сами себя создавать. И россияне, и поляки, и другие народы. Мы, россияне, молодой народ, мы должны жить быстрее Европы. А копировать европейцев – значит плестись сзади. Я против этого!
– Мы поняли, Гаврила Петрович, вашу мысль. Быстрее может развиваться нация только революционными усилиями. Эволюция – слишком медленный порядок вещей. Это для тех, у кого жизнь длинная. Но среди человеков нет долгожителей. Вероятно, потому Бог за неделю создал мир, в котором живем. Эволюция пришла после Господней революции. Мы тоже в Польше хотели ускорить. В результате, вместо Кракова, оказались сначала в Варшаве – у черного позорного столба, потом в Иркутске – на каторге и, наконец, – в ссылке.
– Не тоскуйте, Панове! Все-таки судьба благоволит к счастливцам! А счастлив тот, кто видит чуточку дальше других. Вы обладаете этим даром. Я думаю, Польша не оставит вас в беде, добьется у царя прощения. Гляди-ка, и попадете под какую-либо амнистию. Даже если это случится в тридцать лет. Вы так молоды и умны, – успокаивал Гаврила. – Письма ваши я увезу и очень рад знакомству.
Шкипер зажег вторую свечу.
– Да у вас даже полка с книгами есть! – удивился Сигизмунд и вытащил наугад первую попавшуюся. – Людвиг Фейербах «Сущность религии», – прочитал вслух.
Збигнев восхищенно покачал головой:
– И вам понятна эта философия, Гаврила Петрович?
– Кое-что маракую, если философия привязана к жизни. Но я прочел и другое, прежде чем приступил к Фейербаху. А вообще, книга – одна из немногих моих радостей. Читаю с тех пор, как грамоту познал. По морям ходил. От монотонности жизни только книгами и спасался. Куда б ни бросала судьба, я ничего не брал с собой, кроме сундука с книгами. Ни еду, ни платье, а книги.
Они поднялись из кубрика на палубу. Солнце стояло над серединой Кабацкого. На Енисее чуть штормило. Прохладный ветер загнал комаров в ивняк, в высокую траву, в безветренные ложбины.
