Плащ и шпага - Ашар Амеде (мир бесплатных книг .txt) 📗
— Вот вам! — сказал он, бросая стул на паркет с такой силой, что он затрещал и чуть не развалился на куски.
— Здоровье вернулось, — продолжал Шиврю, — а память ушла, должно быть?
— К чему этот вопрос?
— Чтобы узнать, не забыли ли вы о Монтестрюке! При этом имени Брикетайль вскочил на ноги и, схватив недоломанный им стул, одним ударом разбил его вдребезги.
— Гром и молния! — крикнул он, — я забуду этого хвастунишку, который уже два раза выскользнул у меня из рук! Я только тогда забуду о ране, которую он мне нанес, когда увижу его у моих ног, разбитого, как этот стул!
— Значит, на вас можно рассчитывать, капитан, если понадобится покончить с этим малым?
— Сегодня, завтра, всегда!
— Дайте руку… Мы вдвоем займемся этим делом. Они крепко пожали друг другу руки, и в этом пожатии слилась вся их беспощадная ненависть.
— Вскоре обстоятельства будут благоприятствовать нам в этом деле, добавил Шиврю.
— Славно! Объясните-ка мне, пожалуйста! — сказал Брикетайль, запивая паштет целым графином вина.
— Вы знаете, что Монтестрюк идет в венгерский поход?
— Лоредан говорил мне об этом.
— А не желаете ли вы проводить его в этой прогулке и приехать за ним в Вену?
— Сделайте только мне знак и я буду следовать за ним здесь и там, мне все равно!
— Один, без помощи товарищей? Вы же знаете, что этого малого голыми руками не возьмешь.
— Товарищей всегда можно найти, если они понадобятся, им нужно только показать несколько звонких пистолей.
— Будут пистоли! Не скупитесь только, когда представится случай.
— С железом на боку и с золотом в кармане я отвечаю за успех!
— Так вы поедете?
— Когда он поедет.
Капитан встал во весь свой огромный рост, налил стакан, осушил стакан его и произнес торжественно:
— Граф де Шиврю, клянусь вам, что граф Югэ де Монтестрюк умрет от моей руки, или я сам расстанусь с жизнью.
— Аминь, — ответил Шиврю.
25. Куда ведут мечты
Югэ не был у Орфизы де Монлюсон с того самого дня, когда он имел с ней в присутствии графа де Шиврю объяснение по поводу записки, которая привела его окольными путями с улицы Арси в павильон Олимпии. Он не сомневался в том, что она не нарушит назначенного ей самой срока и кроме того смотрел на не, как на такую крепость, которой искусный полководец может завладеть только после длительной осады. Однако он не хотел уезжать из Парижа, не простившись с ней, поэтому он отправился в тот же день в отель Авранш.
Увидев его, Орфиза вскрикнула от удивления, впрочем, притворного.
— Вы застаете меня за письмом к вам, — сказала она, — право, граф, я думала, что вы уже умерли.
— Герцогиня, кое-что в этом роде могло в самом деле со мной случиться, но вот я жив и здоров… И первая мысль моя — засвидетельствовать вам мое почтение.
— Эта первая мысль, как вы говорите, не слишком скоро, однако, пришла вам в голову. Но когда едут с графом де Колиньи в Венгрию, то понятно, что нет времени обо всем подумать… Вы ведь едете?
— Без сомнения, еду, герцогиня.
— При дворе говорят о привязанности Колиньи к вам. назначенный королем главнокомандующий говорит о вас в таких выражениях, которые свидетельствуют о самой искренней дружбе между вами. Он говорит даже, что в этом деле многим обязан вам.
— Граф де Колиньи преувеличивает… Все сделали его собственные заслуги. Впрочем, признаюсь, когда я люблю кого-нибудь, то моя преданность не отступает ни перед чем.
— Если сопоставить его слова с вашими частыми визитами к графине де Суассон, которая, как говорят, особенно к вам внимательна и благосклонна, то можно сделать заключение, что ваша судьба в короткое время значительно изменилась к лучшему. Что же это за секрет у вас, граф, чтобы добиться так быстро таких блестящих результатов?
— Я вспомнил о девизе, о котором вы сами мне говорили, герцогиня.
— О каком девизе?
— Per fas et nefas.
Горькая улыбка сжала губы Орфизы.
— Желаю, — сказала она, — чтобы этот девиз был вам так же благоприятен и в Венгрии, как был во Франции.
— Я надеюсь. Если я еду так далеко, то именно затем, чтобы поскорее заслужить шпоры. Мой предок завоевал себе имя, которое передал мне, и герб, который я ношу, ценой своей крови и острием своей шпаги. Я хочу пойти тем же путем к той цели, к которой стремлюсь. Цель эту вы знаете, герцогиня.
— Я, кажется, помню в самом деле ту историю, которую вы мне рассказывали. Не правда ли, дело шло о Золотом Руне? Разве все ещё на завладение этим Руном направлены ваши усилия?
— Да, герцогиня.
— Это меня удивляет!
— Отчего же?
— Да оттого, что, судя по внешности, можно было подумать совершенно противное.
— Внешность ничего не значит, поверхность изменчива, но дно всегда неизменно.
Улыбка Орфизы потеряла часть своей горечи.
— Желаю вам успеха, если так! — сказала она.
Орфиза встала, прошла мимо Югэ и вполголоса, взглянув ему прямо в глаза медленно произнесла:
— Олимпия Манчини — это уже много: ещё одна — и будет слишком!
Он хотел отвечать, но она его перебила и спросила с улыбкой:
— Так вы пришли со мной проститься?
— Нет, не проститься, — возразил Югэ гордо, — это грустное слово я произнесу только в тот час, когда меня коснется смерть. Но есть другое слово, которым полно мое сердце, расставаясь с вами: до свидания!
— Ну, вот это — другое дело! Так должен говорить дворянин, у которого сердце на месте! Прощайте — слово уныния, до свидания — крик надежды! До свидания же, граф!
Орфиза протянула ему руку. Если в уме Югэ и оставалось ещё что-нибудь от мрачных предостережений Брискетты, то все исчезло в одно мгновение. В пламенном взгляде, сопровождавшем эти слова, он прочел тысячу обещаний, тысячу клятв. Это был луч солнца, разгоняющий туман, освещающий дорогу, золотящий дальние горизонты. При таком свете все становилось возможным! Что ему было за дело теперь, забудет ли его равнодушно графиня де Суассон или станет преследовать своей ненавистью? НЕ была ли теперь за него Орфиза де Монлюсон?
Югэ не чуял земли под ногами, возвращаясь в отель Колиньи, где был шум, суета и движение с утра до вечера, и это продолжалось уже несколько дней. Двор отеля был постоянно наполнен верховыми, скачущими с приказаниями, дворянами, просящими разрешения связать свою судьбу с судьбой генерала, поставщиками, предлагающими свои услуги для устройства его походного хозяйства, приводимыми лошадьми, офицерами без места, добивающимися службы, молодыми людьми, которым родители хотят обеспечит военную карьеру.
Этот шум и беспрерывная беготня разных людей нравились Коклико, который готов бы был считать себя счастливейшим из людей, между кухней, всегда наполненной провизией, и комнатой, где он имел право валяться на мягкой постели, если бы только Югэ решил сидеть смирно дома по вечерам.
— Лев не спит по ночам, а газель спит. Кто прав? Кто не прав? Лев может не спать, потому что он лев, газель может спать, потому что она газель.
Араб сделал себе из отеля Колиньи свой дом, свою палатку. Он никуда не выходил и проводил часы, или мечтая в саду, или давая уроки фехтования Угренку, или пробуя лошадей, приводимых барышниками на продажу. Тут только, в этом последнем случае, сын степей отдавался весь своей врожденной страсти и дикой энергии. Поездив, он опять впадал в молчаливое равнодушие.
В тот день, когда было решено, что граф де Монтестрюк идет в поход с графом де Колиньи, он улыбнулся и показал свои блестящие зубы.
— Скакать! Отлично! — сказал он.
И пробравшись на конюшню, он выбрал для себя и для двоих товарищей лучших лошадей, которых указало ему его чутье среди прочих.
С этой минуты он стал спать между ними и окружил их самыми нежными заботами.
— На войне, — сказал он Коклико, который удивлялся его затее, — чего стоит конь, того стоит и всадник.
Когда граф де Монтестрюк сошел во двор, Коклико и Кадур оканчивали все приготовления к отъезду. Лошади были сытно накормлены, чемоданы крепко увязаны, все ждало только сигнала.
