Опасный беглец. Пламя гнева - Выгодская Эмма Иосифовна (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Он гнал и гнал коня, не видя, что лес уже обступил его со всех сторон. Стволы деревьев качались и клонились, точно настигая его; в ушах звенело.
Он гнал и гнал коня вперёд.
* * *
На голландском посту, в лесной луговине, сторожевой солдат остановил неизвестного всадника без шляпы, в европейском плаще. Человек был горяч, красен, не отвечал на вопросы, бормотал что-то непонятное — должно быть, бредил.
Солдат повёл его к офицеру. Офицер по значкам на куртке узнал в задержанном правительственного контролёра, дал конвой, санитаров и велел переправить больного к реке, в мирный кампонг, вместе с тифозными. Кругом в лесу среди солдат было столько больных, а офицер не слишком разбирался, кто чем болен.
Эдварда повезли. Облака плыли над ним то красные, то лиловые, носилки качались и кренились, как на море.
— Беритесь за оружие, люди Батта! — кричал в бреду Эдвард.
Конвой стерёг Эдварда на остановках, солдаты отгоняли от него москитов, поили водой и ёжились, слушая его бред.
— Ваше высокопревосходительство, вы подлец! — несколько раз вполне отчётливо произнёс Эдвард.
Он повторил то же самое уже в лодке, но гребцы-малайцы не поняли его. Гребцы, заждавшиеся в речной излучине, узнали своего тувана и повезли его домой.
Он лежал на дне лодки с воспалёнными глазами, синий от озноба.
— Демам! — определили гребцы.
Да, это был не тиф. Это был демам — бич малайцев, пугало европейцев, несчастье тропиков — болотная лихорадка.
На четвёртый день Эдвард с трудом сел и взялся за борт плоскодонки.
— Ваше высокопревосходительство, вы подлец! — сказал он уже не в бреду, а при полном сознании.
Берега Айер-Наталь, то низкие, то гористые, поворачивались перед ним, вдали виднелись конические вершины вулканов.
«Весь этот остров за десять-пятнадцать лет можно превратить в цветущий сад…»
Не в сад, а в застенок превращали этот плодороднейший, богатейший в мире остров. Жадные насильники обрекали малайцев на голод у собственного поля…
«Я поеду прямо в Паданг! — думал Эдвард. — Я доберусь до самого резидента!… Я скажу ему: вы подлец, ваше превосходительство».
Гребцы упирались вёслами в дно, жевали бетель, переговаривались и смотрели на Эдварда. Они не знали, что этот странный белый с воспалёнными глазами несёт с собой угрозу самому туван-бесару.
«Меня прогонят — я поеду в Батавию!… Я доберусь до генерал-губернатора!… Я подниму на ноги весь Совет Индии!…»
Плетёные дома Наталя, наконец, показались на гористом берегу. С усилием Эдвард вышел из лодки и побрёл домой.
Земля под ним качалась и кренилась, как дно малайской плоскодонки.
У дверей своего бенгало Эдвард увидел босого метиса в синей форменной куртке. Метис подошёл и взял Эдварда за плечо.
— Контролёр Деккер, вы арестованы! — сказал метис.
Глава восьмая
ТОСКА ПО РОДИНЕ
Бамбуковая клетка на высоких подпорках, безоблачное небо над сквозным переплётом крыши, туземная стража внизу. Каждое утро и каждый вечер в тюрьму приходили на проверку.
Генерал Михельс велел держать над заключённым Деккером строжайшее наблюдение.
— Он хуже малайца! — сказал о нём генерал. — Он вор и растратчик.
В натальской кассе оказалась нехватка в две тысячи гульденов.
— Ловкий ход! — толковали в Паданге. — Ловкий ход для старого дурака Михельса. Услал неопытного мальчишку-контролёра в опасную поездку к баттакам, а в его отсутствие обнаружил растрату в кассе!
Все знали, что растрата была сделана ещё при старом контролёре, Ван-Клерене, и что прямое участие в ней принимал сам генерал Михельс.
Эдвард не думал о побеге. Он слушал возню обезьян на соседних деревьях, ночной голос тигра в лесу. Солнце донимало его сквозь дыры в крыше. Он то лежал, распластавшись на полу, слушая биение собственного сердца, то прятался в тень, в угол, и сидел здесь, не двигаясь долгие часы. Лихорадка отпустила его, но на смену ей пришла новая болезнь: тоска по родине. Он вспоминал своё детство, прохладное северное море, сумрачные набережные Амстердама. Он любил книги и море с детских лет, больше всего на свете. Его отец был моряком. Он хотел остаться верен своему детству, мечтам своей юности, книгам. Он хотел остаться верен своему труженику-отцу.
Детские годы Эдварда прошли на берегу канала. Много печального было в них. Почему он вырос такой, не похожий на других?… Старший его брат, Питер, стал пастором; второй из братьев, Ян, долго был моряком, как отец.
В Амстердаме они жили в доме, который назывался «Морская раковина». Над окнами «Раковины» низко спускалась черепичная кровля, и в зимний день в комнатах было темновато. Всю осень и начало зимы ветер дул с моря, черепицы на низкой кровле подрагивали и звенели под ветром, и крупная рябь пробегала по каналу далеко в город.
Уже по одному названию было ясно, что в доме живёт семья моряка. Над дверью висела медная дощечка: «Энгель Дауэс Деккер, шкипер дальнего плавания».
Отец Эдварда, Энгель Деккер, любил старые торговые суда восточного плавания и никогда не нанимался на другие. Зимою и летом капитан Деккер ходил в одной и той же чёрной примятой шляпе с обвисшими полями и в старинной чёрной куртке, какую носили прежде его отец и дед, фрисландские рыбаки. Он не умел любезно разговаривать с путешественниками, и ни в штиль, ни в юго-западный ветер от него нельзя было добиться больше трёх слов Подряд.
Ругался он только в сильный шторм.
Дома и в тихую погоду отец молчал. Он сидел у огня на кухне, у чугунной решётки, ворошил угли, курил свою треснувшую коричневую трубку и молчал. Он был слишком молчалив даже для голландца.
Когда старшему из мальчишек, Питеру, исполнилось шестнадцать лет, отец взял его с собой в плавание. К переходу через два океана Питер готовился, как в церковную школу: укладывал тетрадки, продувал гусиные пёрышки, захватил и краски с кисточками и перочинный ножик.
— Ты выбросишь эту дребедень за борт в ближайшем порту, — сказал ему отец.
Отец ошибся. Капитан Деккер мало бывал дома и не знал своего старшего сына. Всю дорогу Питер возился с пёрышками и до самого Капштадта не научился отличать грот-мачту от форштевня. Когда же их начала трепать в океане настоящая буря, Питер лёг на койку в кубрике и начал громко молиться. В ту же осень капитан Деккер навсегда привёз сына домой.
— Из этого дурака ничего, кроме пастора, не выйдет, — сказал он жене.
Через пять лет Питер окончил пасторскую школу, а через семь — получил свой первый приход на севере, в Фрисландии.
Следующий был Ян. С Яном вышло иначе. Уже в четырнадцать лет Ян упросил отца взять его с собой в море. По палубе «Доротеи» он бегал, как по знакомой набережной, скоро знал назубок все слова команды и ловко взбирался по вантам.
На обратном пути они попали в шторм. «Доротею» кидало с волны на волну. Энгель Деккер бросил капитанский мостик и сам стал у рулевого колеса, — он всегда так делал, когда опасность угрожала судну. Сердитая волна каждые полминуты перекатывалась через палубу.
— Человека смыло! — закричали вдруг с левого борта.
— Парню придётся поучиться плавать, — не оборачиваясь и не меняя курса, сказал капитан. — А кто это?
— Это я, отец! — крикнул Ян.
Он успел ухватиться за конец фалрепа и влезал обратно на палубу. — Я уже научился!
— Молодец! — сказал капитан так же спокойно. — Значит, будешь моряком.
Следующим на очереди был он, Эдвард.
И отец и мать удивлялись Эдварду: он охотнее мечтал, чем играл, и охотнее читал, чем дрался. Он был широк в кости, крепок, как Ян, и светловолос, как отец, но глаза у него были не отцовские, фрисландские, бледно-голубые, а синие и выпуклые, как у матери. Когда он сидел, задумавшись, на ограде канала, свесив ноги в воду, можно было подумать, что он не один, что он ведёт с кем-то беседу или игру.
