Опасный беглец. Пламя гнева - Выгодская Эмма Иосифовна (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
В окно склада виден был канал и крутой мостик с бронзовыми оленями.
По воде ползли суда с дровами, с людьми, с глиняной посудой. По чисто вымытой кирпичной мостовой шли лошади и тянули за собой по каналу большую баржу с пассажирами — водяной дилижанс. Мальчишка в голубой куртке трясся на крайней лошадке и трубил в рог. «Кучер» дилижанса сидел на носу, у моста он вынимал изо рта трубку, а мальчишка в голубой куртке кидал ему конец верёвки, на которой тянули баржу. «Э-гей!…» Кучер подхватывал верёвку; баржа без тяги, уже по инерции, проползала под мостом, а за мостом кучер кидал конец обратно и снова совал в рот трубку. Дилижанс ехал дальше.
Амстердам был оживлён с утра до вечера, но не шумен. Торговый склад Европы, «магазин света», он не знал дребезжания колёс, пыли, тесноты, грохота и шума других больших городов. Его каналы бесшумно несли на себе всю тяжесть торгового груза; барки с лесом, рыбой, торфом, посудой, льном неслышно скользили по зелёной грязноватой воде. По воде плыли дилижансы, полные народу.
Мусорная барка часто останавливалась у мостика, на канале. Здесь было глубоко, мальчишки никогда не ныряли в этом месте. Барочники длинными баграми ворочали в грязной воде. На мосту стояли дети и смотрели.
— Сапог! — кричали дети. На конце багра вертелся сапог без подошвы.
— Кошка! — барочник тянул из воды полуразложившийся труп кошки.
«Нет, утопить Зимпеля невозможно, — думал Эдвард, — найдут и вытащат».
Раз он увидел на мостике Лину Ферштег. Лина училась с ним в одной школе. Она не умела плавать и как-то раз чуть не утонула в канале. Эдвард вытащил её тогда, плачущую, испуганную, в намокшем зелёном платье, похожую на лягушонка. С тех пор все так и звали её: Лина Лягушонок.
Лина Лягушонок сидела верхом на бронзовом олене и болтала ногами.
— Лина! — крикнул Эдвард. Он махнул ей рукой. Лина подбежала. За немытым стеклом она рассмотрела Эдварда, бледного, растрёпанного, с упавшими на лоб волосами, со штукой синего бархата в руках.
— Что ты здесь делаешь? — удивилась Лина.
— Учусь торговать, — ответил Эдвард.
Лина сморщила коротенький носик.
— А мы скоро уезжаем! — сказала Лина.
Отец Лины был длинный невесёлый человек с вечно обвязанной шеей. Он держал лавчонку где-то на дальней улице, торговал травой от кашля и мазью от ревматических болей, которую сам делал.
Эдвард как-то был у них на Зелёном канале. Ферштеги жили в старом мрачном доме, в нижнем этаже, полутёмном от навеса над окнами, заплесневелом и сыром. Весною, в высокую воду, лодки здесь причаливали прямо к окнам, и на задних дворах по вечерам квакали лягушки.
В первую минуту Эдварду тогда показалось, что он попал в тропический музей. Через комнату тянулись воздушные корни каких-то растений, вцепившиеся в зелёную заплесневелую землю кадок и огромных горшков. Большие открытые банки стояли по углам, с искрошенными корнями, с высушенной травой, пахнущей лекарством. Чучела ящериц, больших и маленьких, хвостатых и бесхвостых, висели над камином.
Маленькая сердитая женщина вязала шерстяной чулок. Она указала на Эдварда концом спицы.
— Кто это? — спросила женщина у Лины.
— Эдвард Деккер, мама, сын капитана Деккера.
— Сын старого Деккера? У мальчишки всегда такой странный взгляд.
— Какой? — смутился Эдвард.
— Он смотрит так, словно думает о чём-то необыкновенном.
Две младших девочки, Эльзи и Мина, возились на полу с игрушками.
— Поди сюда, Эдвард, — сказал отец Лины.
Якоб Ферштег, кашляя, растапливал камин. Он долго чиркал спичкой о кожаную полу куртки. Сырой торф не разгорался.
— Как хорошо в Индии! — вздохнул Якоб Ферштег. — Там не нужно топить каминов.
— А зимою как же? — сердито спросила маленькая женщина, мефрау Ферштег. — Зимой нельзя без камина!
— В Индии нет зимы, — мечтательно сказал Якоб Ферштег. — Даже в январе температура на Яве редко бывает ниже пяти-десяти градусов. Жители там дважды и трижды в год собирают с полей урожай… Каждому белому, который приезжает в колонии, отводят участок земли, какой ему понравится… Я здесь живу, как жалкий подёнщик, нуждаясь во всём, а в колониях нет человека с белым цветом кожи, у которого было бы меньше, чем двенадцать слуг… На Яве любому белому готово казённое место, экипаж и двести гульденов жалованья в месяц… Вот только лихорадка, тропическая лихорадка!…
Якоб Ферштег придвинул к огню закутанный в тряпки горшок.
Из тряпок торчал какой-то жалкий росток.
— Что это? — спросил Эдвард.
Якоб Ферштег размотал тряпки.
— Хинхона!… — он показал Эдварду розоватый ствол вялого деревца-крошки. — Хинхона — хинное дерево, драгоценное лекарство от тропической лихорадки. Если бы мне удалось привить это деревцо в Индии!… Оно растёт только в Южной Америке. Я раздобыл привозной черенок с большим трудом: один аптекарь согласился продать за большие деньги. — Якоб Ферштег с нежностью придвинул свою хинхону к теплу.
— Лихорадка! — сказал он. — Если бы не тропическая лихорадка, я бы уже давно уехал в колонии…
— А мы скоро уезжаем! — сказала теперь Эдварду Лина, глядя на него с улицы сквозь тусклое стекло.
— Куда?
— В Индию.
— Как далеко!… — вздохнул Эдвард.
— Ничего, что далеко. Ты научись торговать и тоже приезжай.
— Это очень трудно! — печально сказал Эдвард. — Я, должно быть, никогда не научусь.
* * *
В конторе была горячка: весенний сезон. Об Эдварде на время забыли. В конторе целый день толпились люди: хозяин сбывал по дешёвке гнилое сукно.
Об Эдварде забыли, но он не скучал. С ним был Абеллино, его любимый Абеллино. С великим разбойником Эдвард всегда мог попасть из своего склада и в лесной замок, и на войну, и на большую дорогу, и в тайный разбойничий притон. Пыль могла теперь без помехи ложиться на полки. — Эдвард лежал на подоконнике с книгой в руках.
— Глоттерс, а что делает наш ученик? — вспомнил, наконец, об Эдварде хозяин.
Эдвард как раз в эту минуту врывался вместе с Абеллино в замок злодея графа.
— Сейчас!… Сейчас я пошлю его на Кайзерсграхт за роттердамской почтой, — засуетился Глоттерс.
— «Молитесь, граф! — воскликнул храбрый Абеллино и навёл пистолет на побледневшего графа…»
Эдвард не видел, какая беда шла на него из конторы.
— Хозяин! — крикнул Глоттерс, — хозяин, вы не знаете, кого вы взяли себе в ученики!… Посмотрите, что он делает, хозяин!…
— Вижу! — сказал Зимпель. Он сдёрнул Эдварда с подоконника. — Давай книгу!…
— Молитесь, граф!… — закричал Эдвард. Он прижал «Абеллино» к груди обеими руками.
Красные глаза Зимпеля ещё сильнее покраснели.
— Ты сошёл с ума, мальчик! — медленно сказал Зимпель. — Давай книгу!
Зимпель с силой приподнял Эдварда с полу, отвёл ему локти в стороны и легко взял из его рук книгу. Потом подошёл к окну и толкнул давно не раскрывавшуюся раму.
— Что вы делаете! — вскрикнул Эдвард.
Взмах руки — и великий разбойник перелетел через ограду и шлёпнулся в зелёные воды канала.
— Держите мальчишку, Глоттерс! — сказал хозяин. — Разве вы не видите, что он сейчас выскочит за книгой в окно?
Но было уже поздно. Эдвард спрыгнул с низкого подоконника на улицу и побежал к мостику. Здесь было глубоко, мальчишки никогда не ныряли в этом месте. Эдвард соскользнул по чугунным украшениям мостика к самой воде и попытался перехватить книгу рукой. «Абеллино» отнесло к середине. Он ещё не погрузился; под кожей переплёта у «Абеллино» были деревянные дощечки; великий разбойник плыл, медленно разворачивая жёлтые страницы. Эдвард бросился за ним вплавь. Ребята на мосту ахнули: он плыл в штанах и куртке, не успев скинуть даже башмаков. «Абеллино» уже погружался; Эдвард с трудом добрался до него, схватил и одной рукой прижал к груди. Обратно он плыл медленнее, потому что одной рукой держал книгу и ещё потому, что башмаки и одежда начали намокать. Он плыл всё медленнее, потом забился на одном месте и хлебнул воды. Как раз у моста стояла мусорная барка; барочник протянул Эдварду багор, но Эдвард взмахнул рукой мимо и начал погружаться. Женщины закричали на берегу, барочник, ругаясь, полез в воду.
