Религия - Уиллокс Тим (книги TXT) 📗
— Отправляйтесь в Эль-Борго прямо сейчас, — сказал де Луньи, — и возьмите вот это. — Он передал де Корро захваченный штандарт с полумесяцем. — Это их воодушевит.
Де Луньи повернулся к Тангейзеру и кивнул.
— Хорошо потрудились с утра, капитан Тангейзер, — произнес де Луньи. — Колокол еще не звонил к молитве, а мы уже все завершили, и ни один человек не убит и даже не ранен. Передайте мои поздравления маршалу Копье.
— Не задерживайтесь особенно, — посоветовал Тангейзер. — Когда батарея не откроет огонь вовремя, Драгут поймет, что случилось, и отправит сипахов в надежде отомстить.
— Пусть попробует, — презрительно фыркнул Эскобар де Корро.
Тангейзер покосился на него, но воздержался от замечания.
— А я, с вашего позволения, поеду.
Де Луньи поднял в салюте блестящий багровый меч.
— Да благословит вас Господь!
Тангейзер отъехал на несколько метров, остановился, спешился и забрал мушкет из дамасской стали, который при ближайшем рассмотрении оказался еще лучше, чем он предполагал. Он снял с трупа мешочек с пулями и флягу с порохом. Покойник был молод и с чрезвычайно правильными чертами лица. Он погиб от удара копья в основание черепа. Его тюрбан был украшен россыпью рубинов, оправленных в белое золото. Тангейзер прихватил и камни. Когда он снова сел на коня, прижимая мушкет к бедру, он перехватил взгляд Эскобара, глядящего на длинное синее дуло так, словно он присмотрел это оружие для себя. Он встретился глазами с Тангейзером, тот помедлил, предоставляя ему шанс, но Эскобар ничего не сказал, и Тангейзер развернул коня, не меньше Бурака мечтая поскорее покинуть зловонное поле боя. Солнце поднялось на горизонте, и они поскакали ему навстречу. До конца дня Тангейзер надеялся раздобыть лодку, которая увезет его с этого острова дураков и фанатиков. Он погладил шею Бурака, охваченный внезапным приступом тоски.
Произнес по-турецки:
— Я не смогу взять тебя с собой, старый друг, но кому мне тебя оставить? Христианам или мусульманам?
Суббота, 9 июня 1565 года
Госпиталь «Сакра Инфермерия» — Английский оберж
Карла опустила серебряную ложку в серебряную миску и поднесла к губам несчастного немного жидкой каши. Он раздвинул челюсти, набрал кашу в рот и проглотил, не выказывая голода или удовольствия, — он был выше подобных ощущений, и сделал он это лишь из какого-то чувства долга и, как она догадалась, чтобы доставить радость ей. Его звали Анжелу — бывший рыбак, который никогда больше не выйдет в море, потому что теперь он ослеп, а его руки напоминали куски бесцветного воска, в которые воткнули сломанные веточки.
В числе десятков других тяжело раненных он был вывезен из форта Сент-Эльмо после восьмичасовой атаки турок, прекратившейся с наступлением ночи. Голова Анжелу, опаленная греческим огнем, который его же товарищи метнули в турок, превратилась в кусок сырого мяса. Пытаясь соскрести с горящей головы горючую смесь, он сжег обе руки до костей. Он сидел, вжавшись в стул, в единственной мало-мальски безболезненной позе, которую сумел найти. Спаленный верх его черепа походил на какой-то позорный колпак, натянутый на уши, от него исходил страшный запах, забивающий запахи всех целебных мазей и бальзамов, нанесенных на ожог. Анжелу уже соборовали, и отец Лазаро не думал, что он переживет ближайшую ночь. А Карла сомневалась, что Анжелу и сам этого хочет.
Этим утром Лазаро привел ее в «Сакра Инфермерию». Карла просила работы, хотя и боялась. Боялась, что у нее не хватит умений и знаний, боялась монахов с их суровыми лицами и самого госпиталя, похожего на крепость. Какая-то часть ее предпочла бы не жаловаться на собственную бесполезность. Хотя это и было ей отвратительно, дни, проведенные в праздности, проходили быстро. Легко смотреть на мир, пока солнечный закат не набросит на него вуаль. Легко видеть сны, не помня, о чем они. Лазаро вел ее в госпиталь, как на виселицу, во всяком случае так ей казалось. На самом деле здесь было чего бояться.
Главная госпитальная палата была двести футов длиной, по южной стене тянулся ряд закрытых ставнями окон. Арка входа отделана мальтийским камнем. Над аркой было выбито «Tuitio Fidei et Obsequium Pauperum», девиз ордена, который, кажется, должен был означать: «Защитники веры и слуги бедняков». Разделенные центральным проходом, пятьдесят кроватей стояли в два ряда друг против друга. Каждой кровати полагался алый полог над головой, хороший матрас и тонкие простыни. Доспехи, одежда и оружие складывались под кровать. Пациентов кормили с серебряных тарелок, поскольку монахи на первое место ставили чистоту. Пол был выложен мраморными плитками, его мыли трижды в день. Кедровая древесина дымилась в курильницах для очищения воздуха, для подавления гнилостных запахов и для отпугивания мух. В дальнем конце помещения располагался алтарь, чтобы дважды в день служить мессу, а за ним возвышалось распятие. Напротив стены с окнами висело драгоценное знамя, под которым рыцари покидали свою крепость на Родосе. На знамени были изображены Дева Мария и младенец Иисус, а над ними вышит девиз: «Afflictis tu spes unica rebus». «Какие бы несчастья ни постигли нас, Ты наша единственная надежда».
Отец Лазаро считал, что это лучший госпиталь в мире и хирурги и терапевты в нем были самого высокого уровня.
— Наши господа-пациенты, — сказал Лазаро, — не нуждаются ни в чем. По крайней мере, насколько это в наших силах. Именно в «Сакра Инфермерии» обнаруживается истинная природа Религии.
Витающие в воздухе благовония, бормотание молитв, суровая сосредоточенность монахов, передвигавшихся от постели к постели, чтобы омыть, накормить или перевязать раны своих господ, — все это создавало в госпитале атмосферу часовни и порождало ощущение спокойствия, казавшегося невероятным среди такого множества страданий. И еще царящая здесь атмосфера помогла Карле справиться с ужасом, охватившим ее при первом посещении.
Раненые в последние дни поступали непрерывным потоком, и главная палата была полна. Хотя каждый день на заре из палаты выносили тела, хотя раненые уходили отсюда, как только их жизнь оказывалась вне опасности, места все равно не хватало. Как и Анжелу, большинство пациентов были молодые мальтийцы из народного ополчения или испанских tercios. Не многим из них посчастливилось остаться целыми. Лазаро и его товарищи каждый день проводили множество ампутаций и трепанаций и делали все возможное, стараясь излечить чудовищные раны, которых было огромное количество. Те, кто получил удар копьем или пулю в живот, лежали неподвижно, как бревна, тихо стонали и медленно серели в предсмертной агонии. Больше всех страдали обожженные. Даже сюда, далеко за защитные стены, доносился постоянный грохот канонады.
Когда Карла пришла, ей велели вымыть руки и ноги в уборной, надеть тапочки, чтобы она не нанесла с собой уличной пыли, ибо Господу угодна чистота. Ей было запрещено касаться ран или повязок. Она должна была кормить больных, подносить им воду и вино, но не мыть пациентов. Если им требовалось помочиться или облегчиться, она должна была сообщить братьям. Если она замечала свежее кровотечение, лихорадку или сыпь, она должна была сообщить братьям. Если человек просил исповедаться или причаститься или же казалось, что смерть его близка, она должна была сообщить братьям. Она должна была говорить тихим мягким голосом. Делать все возможное, чтобы подвигать «наших господ» к молитве, и не только за спасение их душ, но и за мир, за победу, за Папу, за освобождение Иерусалима и Святой земли, за великого магистра, за братьев ордена, за узников в руках ислама, за своих родителей, живых или мертвых. Поскольку больные ближе к Христу, их молитвы действеннее всех остальных, даже сильнее молитв кардиналов в Риме.
Лазаро провел ее по палате, и она почувствовала, как взгляды всех обратились на нее. Братья-служители были потрясены. Раненые моргали, словно им посреди ночного кошмара явился вдруг Святой Дух. Некоторые из наемников облизывались и обменивались взглядами. Она ощутила, что краснеет, и все ее великие надежды начали рассеиваться. Что хорошего она может здесь сделать? Она оказалась среди сплошной воплощенной боли, какая редко бывала собрана под одной крышей. Однако пусть она будет проклята, во всяком случае в своих собственных глазах, если отступит. У нее есть ее вера, и она тверда, у нее много любви, которую она может отдать, у нее есть даже толика надежды. Карла взяла себя в руки и расправила плечи. А потом Лазаро остановился и представил ей несчастного Анжелу. Молчащего, ослепленного, беспомощного. Искалеченного настолько, что не привидится даже в самом страшном сне.
