Твердыня тысячи копий - Ричес Энтони (книги полностью бесплатно txt) 📗
Командир-кавалерист выразительно повел плечом.
– Вольному воля. Ты не хуже меня знаешь, как именно пройдет завтрашняя битва. Ты бросишь свою дружину на наши порядки и очутишься перед земляным валом, а пока твои люди через него перелезают, мои солдаты будут колоть их пиками. Дело затянется, и все может обернуться многочасовой кровавой баней. Полягут тысячи. Должен предупредить, что у нас вполне хватит сил держать оборону, пока вы разбиваете об нее свои лбы.
Друст пожал плечами.
– Ничего страшного. Я все равно заберу свою, как ты выразился, «безделушку» – а заодно и твою башку. Она будет напоминать мне о славной победе. А когда мы с вами покончим, развернемся на Динпаладир и порадуем людей Кальга снятием осады.
Трибун Лициний хмыкнул и швырнул золотую гривну под ноги своей лошади.
– В таком случае забирай ее прямо сейчас. Моим людям будет проще за тобой охотиться, когда вы приметесь улепетывать. Ну а коль скоро награда удвоится, если любого из вас двоих удастся взять живьем, они тем более будут рады… Что ж, коллеги, думаю, мы достаточно потратили здесь время.
Он отвернулся от варваров, подарив напоследок пристальный взгляд Друсту, чье внимание было приковано к валяющемуся на траве обручу. Впрочем, что-то вспомнив, Лициний вновь обратился к противной стороне:
– Наверное, будет правильней несколько охладить ваши ожидания по поводу вотадинской столицы. Если по какому-то выверту судьбы вам удастся преодолеть нашу оборону завтрашним утром, под Динпаладиром вас может ожидать сюрприз. Как знать, а вдруг крепость возьмет да откажется раскрывать вам ворота…
Кальг на миг настороженно прищурился, но потом снисходительно помотал головой.
– Нет, трибун, меня на кривой козе не объедешь. Ты со своими когортами еще на горизонте маячил, когда мой Гервий запечатал крепость так, что и мышь не проскочит. Он свое дело знает туго. Тайных ходов в Динпаладир нет и быть не может, опять же дозорные по всем дорогам…
Его голос становился все тише и тише по мере того, как Лициний расплывался в улыбке.
– Как же, как же! Дозорные! Да, были такие, мы их всех выловили. И насчет тайных ходов я с тобой согласен. Да только тьма ночная скрывает все грехи, Кальг, и ты наверняка первым готов это подтвердить. Вот почему ватага из пары сотен варваров очутилась под воротами Динпаладира еще до рассвета, вот почему их возглавлял некий чрезвычайно убедительный сельгов-воевода, чье лицо знакомо всякому ратнику в крепости, и вот, наконец, почему этот предводитель сумел убедить караульщиков отодвинуть засовы… В конце концов, и не такие твердыни падали перед военной хитростью, как нам обоим прекрасно известно. А, Кальг?
Тот ощетинился.
– Нет в моем племени таких предателей! Нет и быть не может!
Лициний пожал плечами, повернулся к своей лошади и, садясь в седло, бросил за спину:
– Что ж, Кальг, люди твои, тебе виднее. Тем более вы с Харном сродники. Ну конечно, он не пошел бы на такое черное дело, даже когда его сыновьям приставили копейные жала к горлу. И вправду, получается, Динпаладир до сих пор в ваших руках…
Римляне поскакали прочь, оставив варваров задумчиво смотреть им вслед. Скавр на ходу подался вбок, чтобы буркнуть на ухо коллеге:
– Ты их предупредил, что крепость наша. Выдал утреннюю диспозицию, сказав по сути, что мы будем сражаться по традиционным правилам. И заодно вернул краснорожему козлолюбу его золотой ошейник. Я ничего не перепутал?
Лициний повернул голову, но вместо Скавра улыбнулся ошарашенному Марку. Впрочем, улыбка его была язвительной донельзя.
– Во-первых, многоуважаемый коллега, я хотел, чтобы они… Нет, не так. Я хотел, чтобы Кальг всю ночь промаялся в сомнениях и подозрениях, что его же родич предал их дело. Во-вторых, он и без меня знал, каким образом мы встретим их дружину. Мы все равно это делаем согласно уставу: ровными шеренгами, ощетинившись копьями и мечами из-за выставленных щитов. То есть как раз в таком боевом порядке, который мне нравится. И наконец, по поводу золотой гривны «краснорожего козлолюба»: ты, пожалуйста, поверь мне на слово, что я сделал этот жест неспроста. Хочу, чтобы мои охотники за головами имели в виду сей отличительный знак, когда будут гонять пожирателей конины по всем холмам. Конечно, лучше всего было бы отправить Кальга в Рим целым и нетронутым куском, хотя лично меня устроит и его голова. Причем награду за нее получит лишь тот, кто принесет заодно и ошейник. В конце концов, я отдал его как бы взаймы…
Ближе к ночи, когда тунгры готовились к отбою, в расположении Девятой центурии вдруг появился трибун Лициний, причем с задумчивым выражением на физиономии. Узнав, где находится Марк, он оставил телохранителя на почтительном расстоянии, а сам подошел к центуриону, лежащему на расстеленном плаще из грубой шерсти. Трибун молча встал над ним, держа свой шлем обеими руками, но когда молодой сотник захотел встать, чтобы приветствовать старшего по званию, тот остановил его мрачноватой, едва заметной в сумерках улыбкой.
– Похоже, мне надо перед тобой извиниться. Давно собирался это сделать, да все подходящую минуту не мог найти. Кстати, это для меня впервые: просить прощение за нечто невысказанное. Обычно все ровно наоборот, никак не получается держать рот на замке… Ничего, если я присяду?
Молодой человек знаком пригласил его занять место рядом с собой, и Лициний с блаженным вздохом опустился на траву.
– Ну вот, этот висельник Кальг проболтался, и мне не остается ничего иного, кроме как подтвердить истину, вылетевшую из его поганого рта. Да, твоим настоящим отцом был легат Солемн. Твоя мать понесла от него, когда он служил в Гиспании. Что же касается твоего приемного отца, его соратника, то он был уже женат. Твоя мать согласилась, чтобы он воспитывал тебя как родного сына, вместо того чтобы отдавать на присмотр в какую-нибудь деревенскую семью. Или чего похуже. К тому же он был сенатор… Его дом – не самое плохое место для ребенка, согласись?
Лициний помолчал, устало массируя лицо ладонью.
– Все это Солемн открыл мне, когда я узнал о его замысле укрыть тебя в Британии, не дать разделить с ним ту судьбу, что ждала вас обоих в Риме. Он уговорил меня принять участие в этом деле и взял слово, что мы, посвященные, сохраним тайну, пока не будет подавлен мятеж. Кроме того, он надеялся, что со временем сам все объяснит, что ты все узнаешь из его собственных уст, а вовсе не из обрывков чьих-то неосторожных фраз… Ну а затем, как тебе отлично известно, мерзейший отпрыск Перенна предал его сельговам, и Солемн по милости этого подлого вылупка погиб в битве Утраченного орла. Да, после его смерти я мог бы открыть тебе истину, но мне показалось, что у тебя и так предостаточно поводов для скорби. Видно, ошибся…
Он поднял глаза и обнаружил, что Марк не сводит с него немигающего взгляда. Лицо молодого центуриона словно окаменело.
– «Предостаточно поводов для скорби»? Что ж, трибун, здесь ты прав. Ох как прав. Сначала мой отец – потому что он навсегда останется мне отцом – и вся моя семья, потом единственный настоящий друг во всем белом свете, а теперь вот и человек, который, оказывается, был мне родителем. Все до единого мертвы за каких-то полгода. Я бы оплакал легата, кабы во мне оставались слезы, но увы… И не надо извиняться, что утаил правду. Потому как – уж поверь – я предпочел бы оставаться в неведении. А если Кальг думает, что ранил меня своими словами, пусть лучше не показывает носа на завтрашнем поле битвы. Я из-за него столько всего натерпелся за эти шесть месяцев, что не прочь поквитаться. Око за око. Голову за голову.
Лазутчики вениконов бесшумно ползли в ночной тиши вдоль опушки леса, и вскоре перед их глазами возник лагерь римлян. Прильнув к земле, таясь за стволами деревьев, вениконы в свете полной луны следили за врагами до тех пор, пока не решили, что разобрались в тех мерах предосторожности, которые предприняли солдаты. Изнутри лагерь был залит огнем десятка костров, вдоль обваловки прохаживались часовые, приглядываясь к ночным теням. Наконец один из лазутчиков стянул с себя чоботы и двинулся вперед, босыми ногами выщупывая землю, чтобы не хрустнуло ни прутика. Дело шло медленно, зато его не выдавал ни шорох, ни покачивание ветвей в подлеске. Через час он крадучись выбрался лагерю в тыл, где и нырнул в тень дерева, напряженно прислушиваясь к звукам леса в течение сотни ударов сердца. Убедившись, что здесь он один, что римских патрулей поблизости вроде бы нет, лазутчик грудью лег на обваловку и ужом пополз в сердце вражеских позиций.
