Асканио - Дюма Александр (книги регистрация онлайн бесплатно .TXT) 📗

– О, ваше величество, вы даже представить себе не можете, как важно для меня это обещание именно теперь!

– Вот и прекрасно! И мы непременно выполним его, сударь… Но двери зала уже открыты. За стол, господа, за стол!

Подойдя к императору, Франциск I взял его под руку, и они возглавили длинную вереницу почетных гостей. Оба государя вошли одновременно в широко распахнутые двустворчатые двери и сели за стол друг против друга. Карл V между Элеонорой и госпожой д'Этамп, Франциск I – между Екатериной Медичи и Маргаритой Наваррской.

Яства и вина были превосходны, и за столом царило непринужденное веселье. Франциск I чувствовал себя как рыба в воде во время пиров, празднеств и увеселений; он забавлялся истинно по-королевски и хохотал, как простолюдин, над рассказами и шутками Маргариты Наваррской. Карл V, со своей стороны, осыпал любезностями сидевшую рядом с ним госпожу д'Этамп. Гости беседовали об искусстве и политике. Пиршество подходило к концу.

За десертом пажи, по обыкновению, стали обходить гостей с тазами и водой для мытья рук. Госпожа д'Этамп взяла у пажа золотой кувшин и таз, предназначенный для Карла V, налила в таз воды и, опустившись, согласно этикету испанского двора, на одно колено, протянула таз императору; то же самое сделала Маргарита Наваррская по отношению к королю Франциску I. Карл V погрузил в воду кончики пальцев и, не отрывая взгляда от своей знатной и прекрасной прислужницы, с улыбкой уронил в таз драгоценный перстень, о котором уже упоминалось выше.

– Ваше величество, вы обронили перстень, – сказала герцогиня и, бережно вынув своими прелестными пальчиками перстень, протянула его императору.

– Сударыня, оставьте его себе, – тихо ответил Карл. – Он сейчас в таких благородных и прекрасных руках, что я просто не могу взять его обратно! – И император добавил еще тише: – Это задаток за Миланское герцогство.

Герцогиня молча улыбнулась: ведь к ее ногам упал брильянт стоимостью в целый миллион.

Когда после обеда гости направились в гостиную, а оттуда в бальный зал, госпожа д'Этамп задержала Челлини, случайно очутившегося возле нее.

– Мессер Челлини, – сказала герцогиня, вручая художнику перстень – залог ее союза с императором Карлом, – будьте добры, передайте брильянт своему ученику Асканио; он сделает из него капельку росы для моей золотой лилии.

– Поистине, сударыня, эта капля упала из рук самой Авроры! [114] – ответил художник с иронической усмешкой и наигранной галантностью.

Но тут, взглянув на перстень, Бенвенуто вздрогнул от радостного волнения: он узнал брильянт и кольцо, некогда сделанное им по заказу папы Климента VII. Это был дар его святейшества великому императору; Бенвенуто лично отнес тогда перстень Карлу V.

Поистине, если император решился расстаться с такой драгоценностью, да еще отдал ее женщине, значит, у него были на то важные причины – какой-нибудь тайный сговор, тайная сделка между ним и госпожой д'Этамп.

Пока император Карл живет в Фонтенбло, проводя целые дни, а главное, ночи в тревоге и сомнениях, пока в душе его борются надежда и страх, как это было показано выше, пока он хитрит, интригует, подкапывается, строит козни, дает обещания, отрекается от них и тут же вновь обещает, заглянем в Большой Нельский замок и узнаем, не случилось ли еще чего-нибудь с его обитателями.

Глава 7

Легенда об угрюмом монахе

Весь Нельский замок был в смятении: три-четыре дня назад здесь появился угрюмый монах-призрак, некогда посещавший монастырь, на развалинах которого построен замок Амори. Госпожа Перрина собственными глазами видела, как он бродил ночью по аллеям Большого Нельского парка в белом одеянии; привидение двигалось бесшумно, не оставляя следов на песке дорожек.

Но каким же образом госпожа Перрина, жившая, как известно, в Малом Нельском замке, могла видеть угрюмого монаха, прогуливавшегося в три часа утра по саду Большого замка? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется выдать чужую тайну. Однако истина для повествователя дороже всего, и читатели имеют право знать мельчайшие подробности о жизни выведенных нами героев, в особенности если эти подробности могут пролить свет на развитие событий.

После исчезновения Коломбы, ухода Пульчери, оставшейся не у дел, и отъезда прево госпожа Перрина стала полновластной хозяйкой Малого Нельского замка, ибо, как мы уже говорили, из соображений бережливости садовник Рембо с помощниками был нанят лишь поденно. Таким образом, госпожа Перрина была не только полновластной, но и единственной обитательницей Малого замка; она целыми днями томилась от скуки, а по ночам умирала от страха.

Вскоре госпожа Перрина нашла все же прекрасное лекарство от скуки; она подружилась с госпожой Рупертой, и эта дружба открыла перед нею двери Большого Нельского замка. Дуэнья попросила разрешения навещать своих соседок и, разумеется, тут же его получила.

А навещая соседок, она, конечно, познакомилась и с соседями. Госпожа Перрина была немолодой, но все еще привлекательной особой: свежей, статной, полной и приветливой, которая, прожив на свете тридцать шесть лет, уверяла, будто ей всего-навсего двадцать девять. Естественно, что ее появление в мастерской, где ковали, гранили, пилили, чеканили и шлифовали двенадцать веселых подмастерьев, любивших по воскресным и праздничным дням поесть, попить и развлечься и всегда готовых поволочиться, не могло пройти незамеченным. И вот дня через три-четыре трое из наших старых знакомцев уже были ранены стрелой амура. Их имена:

Жан-Малыш,

Симон-Левша

и германец Герман.

Асканио, Жак Обри и Паголо устояли перед чарами прелестницы, да и то лишь потому, что были уже влюблены. Остальные ученики, возможно, тоже были охвачены любовным пламенем, но, понимая, что у них нет никакой надежды на взаимность, погасили его прежде, чем оно превратилось во всепожирающий пожар.

Жан-Малыш влюбился на манер Керубино, то есть в самую любовь. Госпожа Перрина была, понятно, слишком здравомыслящей особой, чтобы отвечать взаимностью на подобный вздор.

Симон-Левша казался человеком более надежным, и, следовательно, на его любовь можно было положиться. Но госпожа Перрина была очень суеверна. Увидев однажды собственными глазами, как Симон крестится левой рукой, она подумала, что и под брачным контрактом ему, чего доброго, придется подписываться левой рукой. Дуэнья была твердо уверена, что крестное знамение, творимое левой рукой, не только не спасает души, а, наоборот, предает ее сатане и что брачный контракт, подписанный левой рукой, лишит счастья обоих супругов. Разубедить ее в этом было невозможно. Поэтому при первой попытке Симона поухаживать за ней она повела себя так, что несчастный сразу лишился всякой надежды.

Оставался Герман. О, Герман – это другое дело! Герман не был молокососом, как Жан-Малыш, и природа не обидела его, как Симона-Левшу. Весь облик Германа говорил о добропорядочности, и это было очень по душе госпоже Перрине. Главное, правая рука у Германа не была на месте левой, а левая на месте правой, как у Симона; он так ловко орудовал обеими, что казалось, будто обе его руки правые. К тому же, по мнению всех, Герман был просто красавцем. На нем-то и сосредоточила свое внимание госпожа Перрина.

Но, как известно, Герман был младенчески наивен. Поэтому первые атаки Перрины – ее кокетливые ужимки, губки бантиком, пылкие взоры – потерпели полную неудачу, натолкнувшись на врожденную робость честного немца. Он глядел на нее восхищенным взором, но, как слепые в Евангелии, oculos habebat et non videbat, [115] а если и видел достойную дуэнью, то не замечал ее ухищрений. Тогда госпожа Перрина предложила Герману сопровождать ее во время прогулок по набережной Августинцев или по парку Нельского замка, что несказанно обрадовало влюбленного. И, когда прелестница опиралась на его руку, грубоватое сердце немца билось несколько быстрее, чем обычно; но то ли ему было трудно говорить по-французски, то ли он предпочитал слушать болтовню предмета своих тайных воздыханий, госпоже Перрине редко удавалось извлечь из него что-либо, кроме: «Топрый тень, матемуазель» и «То свитанья, матемуазель». Первое он произносил при встрече с дуэньей, беря ее под руку, второе – расставаясь с ней часа через два. И, хотя госпоже Перрине очень льстило, что ее называют «матемуазель» и было необыкновенно приятно два часа кряду болтать одной, не боясь, что ее прервут, достойной даме все же хотелось услышать хоть какое-нибудь междометие, свидетельствующее о чувствах ее безмолвного кавалера.