Порфира и олива - Синуэ Жильбер (читать книги полностью txt) 📗

Однако, пройдя еще несколько шагов, они услышали замечание более критическое:

— Но он же не посмел вступить в борьбу!

— Вероятно, хотел остаться на высоте своей репутации.

— Если бы он вправду этого хотел, он бы не ограничился тем, чтобы стать арбитром последнего боя. Сам бы ввязался в драку!

— Клянусь Юпитером, любопытно бы поглядеть, как наш Цезарь повел бы себя в схватке с этим странным желтым человечком.

Уже возле Омфалоса Калликста и девочку стали обгонять пышные носилки, где развалились господа, по всему видать, именитые. Оттуда тоже доносились обрывки весьма оживленного спора:

— Но, в конце концов, Кай, о чем ты говоришь? Арена — не место для императора!

— И, тем не менее, он еще намеревается до нее снизойти. Я узнал: завтра он будет участвовать в гладиаторском сражении. И его наложница тоже.

Сердце Калликста забилось быстрее. Он бессознательно ускорил шаг, чтобы носилки не уплыли из пределов слышимости.

— Рисковать жизнью ради...

— Не беспокойся. Когда Коммоду взбредает в голову изобразить из себя ретиария [52], в ход идут деревянные мечи, а трезубцы затуплены.

Стало быть, он сможет увидеть Марсию, это наверняка...

— Калликст, ты делаешь мне больно!

В смущении он осознал, что слишком крепко стискивал ручку своей маленькой спутницы. С жаром извинился, когда до него вдруг дошло, что девочка сильно побледнела, ее черты искажены. Обеспокоенно спросил:

— Скажи, Иеракина, ты хорошо себя чувствуешь? Не устала? Не дожидаясь ответа, подхватил ее на руки и двинулся дальше, бережно держа ее в объятиях.

Когда добрались до дому, в триклинии уже ждал готовый ужин. Калликст опустил ребенка на одно из лож.

— Пить хочу...

Он торопливо налил в кубок воды, которую она выпила залпом. Попросила еще один. Потом еще.

— Когда вернется папа?

— Боюсь, не раньше, чем на рассвете. Этим пирам конца нет.

— В таком случае я рада, что ты здесь.

Он поцеловал ребенка в лоб, принес тарелку с едой.

— Я не голодна.

— Возьми хоть кисточку винограда.

Девочка покачала головой и указала на пустую тарелку Калликста:

— К тому же и ты ничего не ешь.

Через силу изобразив улыбку, он промямлил:

— Видишь ли, мне тоже что-то не хочется...

Это была правда. В нем все, даже желудок, было полно одной мыслью: он увидит Марсию, когда она будет бороться на арене. Может быть, потом удастся даже приблизиться к ней? В самом деле, ведь послезавтра праздник Солнца, у христиан в обычае отмечать этот день. Пафиос дал ему попять, что фаворитка Коммода, весьма вероятно, будет присутствовать на этой церемонии, которую проводит в базилике форума Теофил, епископ Антиохийский.

Время шло. Калликст предложил Иеракине пройти вместе в табулинум:

— Ну что, партию в кости?

Девочка в полном восторге закивала. Они приступили к игре, но усталость после бурного дня быстро взяла свое, глаза у нее закрылись, она откинулась на спинку дивана. И скоро уснула.

Фракиец встал, отнес ребенка на ложе. Убедившись, что девочка крепко спит, он пошел к себе в комнату, взял и открыл свернутый из фетра футляр, где лежало сочинение, которое он только недавно купил, уступив настояниям Пафиоса. Священная книга христиан. На ленте, которой были обвязаны свитки, он прочел название: «Евангелие».

Сколько времени прошло с тех пор, как он погрузился в чтение? Когда он услышал шаги финикийца, темно-фиолетовый ночной мрак давно накрыл перистиль.

— Уже вернулся? Я тебя раньше утра не ждал.

— Да я и сам так думал! Ведь помнил же твои россказни о баснословных пирах!

— Ничего не понимаю. Ты вправду ужинал с Цезарем?

— С ним — да, но не у него.

— То есть как?

— Это важная подробность. Ну-ка, взгляни на это меню. Можно ли вообразить что-либо более жалкое?

Калликст взял четырехугольный папирус и прочел:

— Так тебе, верно, и рвотного не потребовалось после такой трапезы?

— Все гораздо серьезнее: я подыхаю с голоду!

— Следуй за мной — мы это уладим.

И вот Пафиос, спеша заморить червячка, налег на громадный пирог с сыром, а Калликст, указывая на тяжелое ожерелье из драгоценных камней, в несколько рядов обвивающее шею его друга, и великолепные массивные золотые браслеты, украшающие его предплечья, заметил:

— Насколько я вижу, щедрость Коммода с избытком искупает скудость вашей трапезы.

— Это верно, — с набитым ртом отозвался Пафиос. — Знаешь, сколько он мне предложил за моих боевых быков? Миллион сестерциев! Не считая этих маленьких подарков. Миллион! Я богач! Мы с тобой богачи! Ты это понимаешь?

— Позволь мне, тем не менее, привлечь твое внимание к одной подробности. Ты не забыл об Иеракине? Она очень привязана к твоим борцам.

Финикиец пожал плечами:

— Отныне Аскал и Мальхион должны войти в состав отряда императорских вольноотпущенников. Они будут выступать в самых лучших амфитеатрах Империи. Перед ними открываются головокружительные возможности. Если я соглашусь продать их, это им же во благо. Что до Иеракины, ей, как любому ребенку, время быстро поможет утешиться.

Он разделался с пирогом и налил в свой кубок вина.

— Тебя не удивила умеренность этого меню?

Калликст не успел ответить — собеседник сам пояснил:

— Дело в том, что завтра император намерен сам бороться на арене.

— Действительно, я и сам на обратном пути что-то об этом слышал. В этой новости нет ничего из ряда вон выходящего.

— Э, нет! Посреди трапезы Цезарь встал и объявил: «Мне ведомо, что всякий раз, когда я участвую в схватке, злые языки сравнивают мои подвиги с шутовством гистрионов. Им не понять, что если я не использую настоящего оружия и поощряю знатных римских юношей следовать моему примеру, то лишь потому, что когда зрелище менее кроваво, оно доставляет больше удовольствия. Но знайте: я не трус, хотя некоторым и нравится изображать меня таким. Вот почему завтрашний бой будет настоящим, а оружие — стальным и остро заточенным».

— И впрямь удивительно. А что же ответили гости?

— Поскольку они горячо запротестовали, убеждая императора не подвергать свою жизнь смертельной опасности, Коммод с некоторым цинизмом заметил: «Я прекрасно понимаю, как вы обеспокоены... Но также знаю, что вы поспешили бы воздать хвалу чемпиону, которому удалось бы избавить вас от меня. В ваших глазах он бы сразу превратился в благодетеля и заступника».

— Если такой подвиг будет совершен, — мрачно произнес Калликст, — я охотно преподнесу этому чудесному герою золотую корону.

Пафиос аж подскочил:

— Ты мой друг, потому я забуду эти слова. Но повторяю тебе: на мой взгляд, Коммод лучший из всех императоров, когда-либо носивших порфиру.

— Твои братья по вере того же мнения?

— Думаю, что да.

Оба помолчали, потом:

— А... гм... Марсия... ведь она, как я полагаю, присутствовала на этом пиру... как она отнеслась к такому сообщению?

— Как только Коммод это сказал, она поднялась со своего места и заявила: «Цезарь, прикажи, чтобы и моих противниц вооружили так же, ибо, если тебя убыот, мне незачем больше жить».

Сжав кулаки, Калликст сумел удержаться, не вздрогнуть. В образе действий Амазонки решительно есть нечто такое, что всегда будет ускользать от его понимания.