Порфира и олива - Синуэ Жильбер (читать книги полностью txt) 📗

Глава XXXIX

Игры должны были возобновиться не ранее двух часов, но, уже начиная с шестой стражи [53] перед пока еще запертыми дверями амфитеатра скопилась толпа.

Невероятное заявление Коммода взбудоражило всю провинцию, и зеваки, снедаемые лихорадкой любопытства, ринулись сюда со всех сторон света: из Палестины, Киликии, Каппадокии, из вассальных деспотий Пальмиры и Петры, даже из великой Парфянской империи, исконного врага римского всемогущества.

Вот почему все подступы к амфитеатру, этому циклопическому сооружению, за несколько часов такого нашествия превратились в подобие караван-сарая. То тут, то там возникли маленькие навесы из верблюжьих шкур, под ними, равно как и просто у подножия аркад и на обочинах аллей, завернувшись в пестрые покрывала, спали люди. Другие по обычаю пастухов подремывали стоя, опершись на длинный посох, пли сидя в позе писца, а кое-кто предавался шумной игре в кости.

Наконец появились распорядители Игр. Цепи, заграждавшие входы на стадион, были убраны, и внутрь хлынул настоящий людской поток. И вскоре более ста тысяч человек, расположившись в тени огромных навесов, уже нетерпеливо ждали начала боев.

К двум часам, чуть только наступил назначенный срок, появились знатные лица города, чтобы в свой черед расположиться на трибунах. Им-то не приходилось отвоевывать себе местечко: первые ряды, те, что всего ближе к арене, оставались свободными специально для именитых. Вслед за ними явились представители городской власти — у последних, кроме того, была еще одна привилегия: на мраморе предназначенных им сидений были золотыми буквами выгравированы их имена. Те же права полагались верховным жрецам храма Аполлона.

Что до Калликста и Пафиоса, они пристроились среди всадников. Несмотря на все ее мольбы, Иеракину оставили дома: ей после вчерашнего все еще немного нездоровилось, явившись сюда, она только расхворалась бы сильнее.

Друзья уселись рядом с парфянином, облаченным в многоцветное одеяние, с тщательно завитой бородой и в высоком цилиндрическом колпаке. Он узнал в Пафиосе вчерашнего триумфатора, и между ними тотчас сам собой завязался разговор на безукоризненном греческом языке:

— Ваш император, насколько я могу судить, большой знаток правил ведения боя.

— Ты совершенно прав. Меня самого это поразило. Ты только представь...

Но тут их прервал звонкий вопль труб, возвещающих прибытие Коммода.

Кроме Калликста, который ограничивался наблюдением, все зрители повскакали с мест, рукоплеща при виде фигуры в белом, появившейся между колонн императорской ложи.

Коммод был в костюме Ганимеда — облачен в китайский шелк, испещренный золотыми нитями, с азиатской вышивкой на рукавах; его чело венчала диадема, инкрустированная драгоценными камнями. Любопытно, что его обычная придворная свита на сей раз отсутствовала — с ним были только двое желтолицых мужчин в нарядах Кастора и Поллукса, они несли оружие.

— Это же Аскал и Мальхион! — заметил Калликст.

— Разве я тебе не говорил, что император купил их у меня, чтобы сделать вольноотпущенниками на службе при своем дворе? Для них это двойной дар — и слава, и деньги!

Император довольно долго приветствовал толпу, затем, дождавшись, когда шум стих, хлопнул в ладоши. Тотчас прозвучал удар гонга, Помпеевы врата отворились, и началось небывалое шествие экзотических зверей. Тут были зебры, антилопы, обезьяны, медведи, громадные страусы и привезенные из Индии разноцветные птички. Венчая все это великолепие, в конце процессии шествовали слоны.

Невиданные существа под руководством дрессировщиков обошли арену, подгоняемые восторженными криками толпы. А уж когда на верхние ряды амфитеатра посыпался дождь золотых монет, сырных пирожков и цветочных гирлянд, восторг публики перешел все пределы. Это рабы императора по его приказу произвели такую неожиданную раздачу. Зрелище женщин, юношей, детей и даже старцев, с ожесточением оспаривающих друг у друга жалкие крохи, подействовало на Калликста удручающе.

— Тут задумаешься, где настоящие звери — с той стороны арены или с этой, — пробормотал он себе под нос.

Шествие подошло к концу, слоны тяжело опустились на колени у подножия императорской ложи и с помощью хоботов начертали на песке буквы, составляющие имя Коммода. Но вот, наконец, гомон и рукоплескания затихли, наступила торжественная, почти благоговейная тишина. Коммод медленно поднялся, двигаясь подчеркнуто неспешно, снял свою диадему, сбросил тунику, горделиво обнажив грудь. Повинуясь его знаку, Аскал протянул ему шлем и конусообразную наручь с металлическими чешуйками — орудие мирмиллона [54]. Толпа, очарованная этими приготовлениями, аплодировала, как бешеная. Император взял маленький щит и короткий галльский меч, на том его снаряжение заканчивалось. После чего он — этакий Александр, рвущийся на штурм индийских городов, — перескочил через оградку и приземлился на песок арены, приветствуемый мощным ревом тысяч глоток.

Первым противником Цезаря оказался ретиарий, коренастый и бритоголовый. Его трезубец, настолько можно судить, был сделан из настоящего металла и хорошо заточен. Сеть, которую он ловко обмотал вокруг головы, выглядела такой же крепкой и легкой, как те, которые обычно используются в боях такого рода. Как бы то пи было, если в умах некоторых зрителей еще оставалось известное сомнение в доброкачественности вооружения противников, дальнейшие события очень скоро показали, что на сей раз Коммод действительно бросает вызов смерти.

Мужчины и женщины уже делали ставки па одного или другого из атлетов. Разумеется, большинство возгласов ободрения было обращено к императору. У Калликста, наблюдавшего этот первый бой, сердце слегка защемило. Хотя на стороне Коммода был безусловный перевес сил, его противник, тем не менее, защищался отчаянно, пуская в ход весь опыт, все плутни ветерана арены. Уже несколько раз он был на краю гибели, но умудрялся выправить положение и даже в свой черед доставлял юному Цезарю немалые затруднения.

— Да он же его щадит, этот гладиатор! — заметил сосед-парфянин, обращаясь к Пафиосу.

— Ну, это бы меня весьма удивило, — возразил финикиец, качая головой. — Бой идет не на жизнь, а на смерть. И хотя ретиарий уже не первой молодости, он свое дело знает. К тому же...

Взрыв криков, еще более громких, чем до сих пор, прервал его на полуслове. Коммод только что поверг противника наземь. Поставив ногу на грудь ретиария, император обводил долгим вопрошающим взглядом толпу. И эта последняя, польщенная, очарованная отвагой своего повелителя, от избытка восторга подала роковой знак: мало нашлось таких, кто не опустил большой палец вниз.

— Убить!

Тотчас короткий меч Коммода, стремительно описав в воздухе полный круг, ударил. Струя крови брызнула из рассеченного горла ретиария.

Император повернулся, отсалютовал зрителям своим окровавленным мечом и потребовал, чтобы ему подали напиться. А как только освежился, сразу пожелал померяться силами с чемпионами других родов гладиаторского искусства. Новый гром рукоплесканий вознаградил его лихость.

Голос труб, возвестив явление нового чемпиона, вывел Калликста из задумчивости. На краткий — очень краткий — миг он испытал такое восхищение этим человеком, какого сам не ожидал.

Коммод на сей раз приготовился сразиться с галлом, вооруженным таким же образом, как и он сам.

Калликст протянул руку к арене и вполголоса прошептал проклятие, вложив в него всю свою ярость. Увы... То ли это у него плохо получилось, то ли он ошибся целью. Коммод, ринувшись в молниеносную атаку, уже избавился от своего нового противника. Его даже приканчивать не пришлось — императорский меч просто рассек несчастного пополам. Этот подвиг вызвал ураган ликующих воплей, и фракиец встал было, решив покинуть цирк. Но рука Пафиоса его удержала:

— Постой. Не уходи. Серьезные вещи начнутся только теперь. Смотри!