Тайны Парижа. Том 1 - дю Террайль Понсон (читаем книги txt) 📗
— Эй, приятель, — сказал полковник, — я не хочу убивать тебя, поговорим немножко…
— Что вам надо? — грубо спросил бретонец.
— Садись и поговорим…
Голос полковника звучал так повелительно, что Жан повиновался.
XXXIII
— Мой милый друг, — продолжал управляющий Керлора, — чтобы приходить, подобно тебе, мечтать каждую ночь на скалу, возвышающуюся на сто саженей над океаном, и слушать его ропот, надо быть или поэтом, или влюбленным, или мечтать о мести.
При последних словах Жан вздрогнул.
— Ты поэт? — спросил полковник.
— Нет, — отвечал он.
— Влюблен?
— Был, а теперь нет.
— Значит, ты замышляешь отомстить.
— Может быть.
— Я так и думал, — холодно сказал полковник.
— Вы? — спросил Жан, удивившись.
— Да, я. И я даже могу назвать ту особу, которую ты ненавидишь… Это госпожа Сент-Люс.
— А вам какое до этого дело? — спросил бретонец. Полковник взвел курок у пистолета и продолжал:
— Милый друг, мы здесь одни, и шум волн, если я тебя убью, заглушит звук выстрела, и он не долетит до Керлора; теперь выбирай: или скажи мне правду и переходи на мою сторону, потому что эту женщину я ненавижу поболее тебя… или умри.
Луч адской радости блеснул в глазах бретонца.
— Вы… ее… ненавидите? — спросил он, отчеканивая каждое слово.
— Она отвергла любовь моего сына.
— Вашего сына?
— Да, и чтобы отомстить ей, я взялся разыграть роль управителя.
— Как зовут вашего сына? Я, может быть, знаю его?
— Арман… — ответил полковник.
— А! Молодой человек белокурый… хрупкий… лет двадцати… А я, — продолжал Жан, — был замаскированный человек, тот самый, который отвозил его в сад на Вавилонской улице. Так вы его отец? О, теперь я понимаю, что вы должны ненавидеть ее… но я… я еще сильнее вас ненавижу ее.
— А тебе что она сделала?
— Благодаря ей опозорена честная, добрая девушка, которую я любил.
— Теперь, — спокойно сказал полковник, спуская курок пистолета и пряча его в карман, — мы постараемся сговориться с тобою…
И, сев около бретонца, он взял его за руку и продолжал:
— О многом мне известно смутно, а о многих гнусностях в жизни этой женщины я догадываюсь, но у меня нет доказательств, и ты должен дать мне их.
— Они у меня есть, — сказал бретонец.
— Кто этот ребенок, который зовет Наику матерью?..
— Тут гнусность! — пробормотал Жан. — Наика — честная девушка… Этот ребенок — плод преступления: он сын баронессы.
И бретонец продолжал с глухим раздражением в голосе:
— Ах, если бы я нашел наконец человека, ненавидящего эту низкую женщину так же, как и я, то я не стал бы более хранить ее тайну. Чтобы отомстить ей, я сделался бы его сообщником, его орудием… Я знаю все… Я ждал только еще одного — последнего преступления, чтобы усадить ее рядом с собою на скамью подсудимых в уголовном суде.
— Так расскажи мне все, — сказал полковник.
— Слушайте, — и слуга рассказал следующую странную историю баронессы Сент-Люс:
— Я был женихом Наики. Ее отец, старик Ивон, был егерем в Керлоре, я же — псарем у де Керизу. Отец мой участвовал вместе с Ивоном в походе. Хотя Наика, молочная сестра дочери владельца замка, и воспитывалась вместе с нею, отец ее, старик Ивон, клялся, что ни за кого не отдаст ее, кроме меня. «Отцы наши были друзьями, — часто говорил он, — так пусть дети наши поженятся». В восемнадцать лет нас объявили женихом и невестой, а свадьба была назначена на следующую Пасху. Дочь владельца замка вышла замуж четыре месяца спустя после выхода из пансиона, и ее отец остался один в Керлоре. Однажды вечером дождь лил ручьями; дело было осенью. Наика и я сидели у камина в маленьком павильоне, находившемся в конце парка, окружавшего замок, где она жила вместе с отцом. Ивон уехал утром на охоту в Ванн, в леса господина Керизу, вместе с владельцем замка, бароном Болье, отцом госпожи Сент-Люс. Он мог возвратиться не ранее следующего дня, в особенности если погода будет теплая. Когда часы в замке били десять, Наика протянула руку и сказала мне с улыбкой:
— Право же, мой милый Жан, отец и господин не вернутся сегодня.
— Ты думаешь, Наика?
— Они остались ночевать в Керизу, и ты тоже должен уйти… Ты пока только мой жених, и хоть ты честный малый, я все-таки не могу позволить тебе ночевать у меня.
— Но ведь идет дождь?
— Так что ж! Когда ты пришел сюда, дождь тоже лил. Уж не хочешь ли ты уверить свою Наику, что ты боишься промокнуть?
И она подставила мне свою розовую щечку для поцелуя и прибавила:
— Уходи!
Но в ту минуту, когда я собирался уходить, мы услыхали стук кареты, ехавшей по Ваннской дороге.
— Вот и отец твой, — сказал я Наике.
— Не может быть, — отвечала она. — Он уехал верхом.
Шум колес все приближался; нам показалось, что карета на минуту остановилась, а затем снова поехала. Раздались легкие шаги и два удара в дверь павильона. Наика и я вскрикнули от удивления.
Особа, открывшая дверь и появившаяся на пороге, была госпожа Сент-Люс, новобрачная, дочь владельца замка. Она опустилась на стул и шепнула на ухо Наике:
— Я погибла!
Действительно, она была бледна, как смерть, синие круги под глазами свидетельствовали о том, что она много плакала и страдала; она тщательно прятала под ротондой какой-то предмет, форму которого я никак не мог определить.
Баронесса незадолго перед тем вышла замуж за барона Сент-Люса, и последний, обманутый супругой, прежде чем сделаться мужем, должен был воочию убедиться в своем бесчестии. Теперь вы понимаете, почему она явилась среди ночи, в наемной карете, которую поспешила отпустить, и почему постучала в дверь павильона, вместо того, чтобы явиться в замок.
— Уходи, — приказала мне Наика, сообразив, в чем дело.
Я поклонился баронессе и вышел, но, подчиняясь непреодолимому любопытству, решился узнать все.
Около павильона росло дерево, ветви которого касались окна комнаты, где находились госпожа Сент-Люс и Наика. Я взобрался на это дерево и, притаившись в листве, мог все видеть и слышать.
— Наика!.. Наика!.. — вскричала баронесса после моего ухода. — Наика… Я погибла… погибла навеки… Мой отец… мой муж… узнают все…
И, порывистым движением распахнув ротонду, она показала растерявшейся и удивленной Наике хрупкое создание, тщательно закутанное в богатое покрывало, и, чтобы заглушить его крик, начала покрывать его поцелуями.
— Дитя мое! — твердила она. — Дитя мое… я не могу тебя покинуть!
Вдруг она побледнела, и болезненный крик вырвался из ее груди… Ее слабость, утомление от дороги, пережитые волнения потрясли ее нежный и нервный организм. Она почти без чувств упала на стул, прижимая ребенка к своей груди.
Наика вскрикнула от жалости, потом от ужаса; у дверей павильона раздался топот лошади; конечно, это вернулся Ивон, егерь.
— Отец! — прошептала Наика, растерявшись.
Ивон вошел, взглянул на взволнованное лицо дочери, потом на дрожащую госпожу Сент-Люс, конвульсивно сжимавшую в своих объятиях ребенка, закутанного в шелк и кружева, и понял все.
— Что делать? Что делать? — твердила Наика, ломая руки от отчаяния.
Отец Ивон родился в Керлоре, был предан господину Болье, как собака хозяину, и отдал бы жизнь и последнюю каплю крови, лишь бы избавить своего старого господина от горя.
С минуту он стоял печальный, бледный, потому что честь господина была его собственной честью, затем опустился на колени и с глазами, полными слез, обратился с краткой молитвой к Богу.
Он поднялся спокойный, зная, на что решиться, и сказал баронессе:
— Сударыня, ваших стонов не должны слышать в замке; ни один слуга не должен знать, что вы были здесь, и ваш отец тоже…
Он не решился докончить и прошептал:
— Бог поможет нам и научит, что делать.
С помощью Нанки Ивон перенес молодую женщину в верхний этаж павильона и уложил ее в кровать своей дочери; но он так растерялся, что забыл запереть наружную дверь.
