Братья - Градинаров Юрий Иванович (серия книг .TXT, .FB2) 📗
Хвостов благожелательно посмотрел на Инютина. Он понял, тот становится покладистей характером. Разговоры о Боге проясняют его практичный ум, учат не упрямиться, а соглашаться с чужим мнением, если он чувствует себя профаном в каком-то деле.
– Федор Кузьмич, от греха не спасет ни скит, ни монастырь. Только собственная воля человека да Господь Бог могут удержать от греха. Остальное – бессильно перед дьявольским искушением, – добавил Мотюмяку Евфимович.
– Ладно, спорщики! О святости можно говорить бесконечно и не найти верные ответы, – остановил их Сотников. – Отдохнули, чайку попили, на снегу полежали, о Боге вспомнили. Пора в дорогу!
Через несколько часов пути они увидели дымки.
– Вот и озера на виду, – показал хореем Мотюмяку Хвостов. – Вон чумы стоят.
На берегу занесенного снегом озера чернело свыше десятка чумов. Ехали опушкой редкого леса. Снег был испещрен санными полозьями, истоптан оленьими копытами и усыпан кусочками коры. Торчали пеньки срубленных деревьев, валялись ветки сушняка. Чуть справа, паслось оленье стадо. Округу усеивали сотни выбитых оленями ям-копаниц с ягелем. Позванивали колокольчиками наиболее ретивые олени. Пастух увидел упряжки, поднял хорей и воткнул в снег, дав понять, что он просит остановиться. Хвостов остановил бег, и вскоре к ним подъехал молодой парень, лет двадцати, на тройке быков с большими, местами спиленными, рогами. На нарте сидела собака. Она соскочила на снег, подбежала к упряжке Хвостова, обнюхала оленьи следы, повиляла коротким хвостиком и снова уселась на санки пастуха.
Пастух поздоровался со всеми за руку и попросил закурить. Курящим был один Инютин. Но Сотников всегда брал табак в дорогу. Не для себя, а для угощения тундровиков. Он знал, курящий тунгус более разговорчив и сговорчив. А если набьет трубку хорошим дармовым табаком, то становится доверчивей и добрей к гостю. Киприян Михайлович достал полный кисет, протянул пастуху.
– Бери, заправляй трубку! В стойбище табак кончился?
Пастух хитровато повел глазами. Чувствовалось, лукавит.
– Табак есть, но сыроват маленько! У вас, Киприян Михайлович, сухой, как серянки. Дыму из трубки будет много, как из чума. Кашлять буду меньше.
– Хитрец ты, братец, хошь купца объегорить. Кури на здоровье, а табачок сухим держи. Подсуши – и в кожаный кисет. Никогда не отсыреет. Понял? Да ты и сам знаешь!
– А кто в чумах? – спросил Хвостов.
– Никого! Все в большом чуме. Шаман камлает. Охоту рыбалку вещает, – ответил пастух. – Скоро лето. Гусь прилетит, рыбалка пойдет. А осенью песца, соболька ловить будем.
Сотников с Хвостовым понимающе кивнули головами.
– Хотели увидеть язычников, Федор Кузьмич? – спросил Инютина Хвостов.
Тот сделал гримасу сомнения.
– А почему засомневались? – спросил Сотников. – Как раз к часу поспели. Камлание шаман начинает. Только прошу, никаких вопросов. Молча наблюдайте, и все!
Остановились у большого чума. Он раза в два больше обычного семейного и предназначен для камланий. Из большого отверстия клубился дым. Снаружи казалось, внутри чума горит огромное кострище. В стойбище ни одной живой души. Лишь небольшие лохматые собаки крутились, ожидая хозяев, да стояло несколько оленьих упряжек.
– Этот чум для аргиша неудобен – слишком длинные жерди и тяжелый нюк. Зато для шаманских действ – в самый раз. Все стойбище входит. И для советов собирает князец людей, – пояснил Хвостов.
Жилище покрыто нюком из темно-серых оленьих шкур, вверху заканчивалось закопченным конусом из жердей, тонущих в сизоватых клубах дыма. У входа стоял высокий шест с поперечинами, на которые насажены грубо вырезанные из дерева фигурки зверей и птиц, а на его вершине – крупный силуэт гагары, покровительницы рода нганасан. Хвостов, подойдя к чуму, поднял полог. Украдкой вошли внутрь. Посередине горело большое кострище, вокруг сидели люди в ожидании камлания. Все молчали, погруженные в таинственную тишину. Гости тоже опустились на оленьи шкуры, скрестив ноги по-турецки. Оказались почти напротив шамана.
Шаман Нгамтусо сидел перед костром лицом к пологу. Он сквозь частокол подвески, прикрывающей глаза, разглядел вошедших. «Двоих знаю, третьего – нет!» – определил он. И вновь вперился в пляшущие перед лицом языки пламени. Инютин вгляделся в маску шамана. Она из дерева и расписана знаками в форме летящих птиц, бегущих оленей, воющих волков. На голове подобие шапки с металлической подвеской, прикрывающей глаза. И костюм, и шапка увешаны разноцветными лентами, колокольчиками и бубенчиками, издававшими звон при малейшем движении. На груди большая медная бляха, маленькие деревянные идолки нгуо и гагар. На спине веером рассыпаны цветные ленты с медными пятаками-бляхами. «Неужели они сами медь из руды плавят на шаманские безделушки? – задал себе вопрос Федор Кузьмич. – Надо спросить Сотникова». Нгамтусо сидел и задумчиво курил трубку из мамонтовой кости, будто выискивал что-то в горящем кострище. Слева и справа от шамана сидели два помощника-туоптуси. Один взял бубен, поднялся и начал сушить, вращая по солнцу над огнем. Отогревая бубен, он ходил вокруг костра, ударами пальцев проверяя эластичность и вибрацию кожи. Подготовив инструмент, помощник сел на место. Оба туоптуси в парках, капишоны свисали за спинами. Люди по-прежнему молчали, боясь помешать началу ритуала. Даже дети перестали шмыгать носами. И вот помощник по знаку шамана подал бубен, на крестовине которого Инютин увидел привязанные лентами маленькие бубенцы. Нгамтусо ударил колотушкой посередине кожаной мембраны, потом у самой обечайки. Сначала раздался рокочущий гул, затем почти шепот бубна. Шаман понял бубен: готов. И теперь он грациозно нанес колотушкой сильнейший удар по середине. Бубен загудел глухо и торжественно. Каждый звук летел по кругу конуса чума, оставаясь в ушах сидящих, потом с дымом уходил в высокое весеннее небо. Он никого не оставлял равнодушным. А шаман сидел и бил колотушкой, виртуозно поднимая бубен вверх или опуская вниз, отводя руку инструментом то влево, то вправо. Он начал, в такт ударам, раскачивать тело и выкрикивать слова. Потом послышались крик гагары, лай песца, вой волка, клекот лебедей, хорканье оленя. Нганасаны понимали его и подхватывали шаманский напев. Все вызывали на помощь шаману добрых духов-варагов: чум наполнился многоголосьем и резкими тревожными ударами. Шаман делал паузы, будто прислушивался, доходят ли просьбы до добрых духов. Глаза по-прежнему прикрыты частоколом бахромы. Блики костра гуляли по маске, по костюму, создавая у собравшихся впечатление, что тело шамана слилось с костром. Помощники легко подняли под руки шамана и поставили на ноги. Он в такт ударам начал приплясывать и ходить вокруг костра, имитируя движения оленя, летящих птиц, медведя, нарт. Напряжение нарастало. От частых ударов кожа бубна издает непрерывный гул. Туоптуси движутся за шаманом, готовые в любой миг поддержать. Его крики переходят в вопли. Тело кидает из стороны в сторону. Кажется, шаман вот-вот оступится и попадет ногами в костер. Наблюдающие за камланием, сидя на шкурах, повторяют движения руками, уклоняются вместе с ним от языков пламени, имитируя удары колотушкой, бьют ладонью о ладонь. Помощники поддерживают Нгамтусо за лямку у пояса, чтобы почти невменяемый шаман не упал в костер. Трещат ветки лиственницы, взлетают в воздух сотни искорок. А в глазах людей, поглощенных зрелищем, лишь мелькает пляшущий у костра человек. Черной пургой крутится вокруг высокого пламени шаман, выжимая из бубна неслыханные звуки. Теперь все слилось воедино: и рокот бубна, и блики почти танцующего костра, и вопли, и плывущее по кругу тело. И Сотников, и Хвостов, и Инютин теряют из виду камлающего человека. Вокруг кострища вращается какое-то серое пятно. Они пытаются отыскать глазами исчезнувшего прорицателя. Помощники в изнеможении стоят у костра, не в силах успеть за летающим по кругу серым облачком. Так продолжается несколько минут. Потом вдруг звуки бубна пропадают, напрочь размывается и уходит с дымом костра серое облако. А люди, очарованные камланием, находятся в оцепенении от таинства.
