Братья - Градинаров Юрий Иванович (серия книг .TXT, .FB2) 📗
– Успокойся, великий чародей! Не все могут кочевать. Вы никогда не были привязаны ни к чуму, ни к своей упряжке оленей, ни к месту, где родились, ни к одному озеру или к одной реке. Вы в тундру ничего не вкладываете. Из тундры только берете. Вы, пока живете, как паразиты, как блохи у собаки. А пришлые – люди оседлые. Они привыкли жить под крышей, а не в чуме, спасаться от холода в теплой избе. Иметь все свое. Свой станок, свою избу, своих собак, свои сети, свои угодья для охоты и рыбалки, своих батраков. Жить, работать и охотиться на одном месте. У нас в крови привычка, наряду с общинным, иметь и свое, личное. Так заведено испокон веков. Помни, что ни ты, ни Нинонде никогда бы не согласились жить нашим порядком. Кочеванье – ваша жизнь. Привяжи вас к одному месту, и погибнете, как голодный песец в кулеме. Потому каждый народ издавна живет своими обычаями. Я не осуждаю кочеванье. Кочуют и киргизы, и казахи, и якуты, и эскимосы. Вероятно, им легче выжить при таком способе бытования.
Киприян Михайлович говорил и смотрел в глаза то шаману, то князьцу. Их лица медленно, но светлели. Он понял, что сможет переубедить родовую знать и сумеет вывести из заблуждения в оценке бытового уклада пришлых.
– И никто из пришлых не посягает на ваше добро. Правда, есть ухари – приказчики, офени да некоторые из старшин станков, которые норовят надуть ваших сородичей при меновой торговле. Так пусть мен ведут трезвыми, а не пьяными. Муку, порох просят вначале, а не вино. Не успели сторговаться, а перво-наперво бражничают. Потом пускают в ход ножи. Если бы не мы, то вымерли бы, как мамонты.
Шаман Нгамтусо закрутил головой:
– Ну это, как говорят русские, на воде вилами писано, Киприян Михайлович! По преданию, род мой появился здесь за много лет до Рождества Христова. Верно я говорю, Мотюмяку?
– Верно! – поддержал его Хвостов.
– И не вымерли мы! Вы, русские, появились здесь зим двести пятьдесят – триста назад. Пришли с крестом и пищалями, а мы уже здесь кочевали. Так кто хозяин этой земли?
Сотников с усмешкой ответил:
– Вишь, как сейчас заговорил! Наверное, давно мысли в голове носишь? Мудрость свою чешуей забиваешь! Когда муки нет, чаю нет, сетей нет – хозяин здесь Сотников! Ко мне едете просить. Даже шаманские камлания не помогают. Считаете меня главным шаманом. Потому что я все могу. Ведь хозяином считается не тот, кто первым осел на земле. А тот, кто мотыгой ее сдобрил, свежей жизнью наполнил. Сначала были стрельцы да казаки, а потом пришлые люди. С тех пор пошел ясак в царскую казну. А царь стал вам помогать Божьей верой. Хоть род ваш так и остался в черной вере. Долгане и юраки крещеные, а вы пока нет. Ты пойми, великий шаман! Я без тебя проживу, ты без меня – нет! Я имею в виду не нас с тобой, а наших людей: нганасан и русских. Ты уже не проживешь без хлеба, без пороха и ружей, хороших неводов, табака и вина. Вы уже забыли, как жили в старину, до нашего появления. Многое, что мы завезли, вошло в вашу плоть и кровь. И доброе, и худое. А хозяева здесь те, кто фартово управляется и на охоте, и на рыбалке, и в торге, и в семье. И юраков, и долган, и нганасан в тундре более трех тысяч душ. А хозяев – единицы! Вот обрусевший нганасанин Хвостов, юраки Сурьманча и Высь. А из долган – и назвать некого! Не сможете и не станете вы хозяевами этой земли, потому что привыкли жить одним днем, грамоты не разумеете. И шаманам, и князьцам надо заставлять сородичей перенимать лучшее у затундринских крестьян. Сколько их, крепких хозяев, только по Енисею! И Кокшаровы, и Теткины, и Лаптуковы, и Казанцевы, и Байкаловы. Я могу назвать еще нескольких домовитых крестьян, на которых держится низовье. А батраками у них ваши люди. Правда, нганасан мало, а долгане и юраки в каждом станке. Тебе надо камлать людям о другом. О том, что не охотиться и не рыбачить – это самый большой грех. Это хуже, чем бражничать и бить жен своих. Таких лежебок и варнаков гнать надо из родов, из стойбищ к шайтану. Без дела им в тундре – смерть. А в стойбище лежебоки знают, родня не даст с голоду умереть. Потому у вас мало песца, рыбы, оленя. Вы остаетесь бедными. Чумы дырявые, парки холодные, олень слабый, люди от болезней мрут.
– Да ты не серчай, Киприян Михайлович! – остановил Нинонде. – Мы всегда твои добрые советы помним, но не всегда понимаем. Ты старше нас и мудрее. Может, нашу кочевку и нельзя вести по-другому. Люди не хотят ни веры вашей, ни изб ваших, ни пароходов. Все это от шайтана. А наши сородичи боятся его и верят только одному Нгамтусо.
– Веру у вас никто не отнимает! Шаман так шаман! А у нас священник Даниил и вера православная. Вера верою, а заставить своих людей «добывать хлеб насущный в поте лица своего» надо и князьцам, и шаманам. Как? Надо вам самим обмозговать. Бабы ваши труженицы, а мужики совсем захирели. Вот их и запрягайте в упряжку, как оленей: охотиться, рыбачить, пасти строить и настораживать. Одним словом, у вашего рода очень мало похоти, а отсюда мало и стремлений. Вызовите у людей больше желаний – жить станете лучше. Вы же должники и у меня, и у хлебозапасного магазина. Я прошу, Нинонде, отбери четырех крепких мужиков и направь на копи в Норильские горы. Там их ждет Буторин. Работать будут за долги, а едой я обеспечу. Это надолго. Можно ехать с семьями.
Нгамтусо недоверчиво посмотрел:
– А говорил, без меня обойдешься?
– Обходился! И сейчас могу. Но когда-то надо вам отдавать долги?! Буторин заставит их работать. Каждый день, а иногда и ночь. Потаповские юраки помогают плотникам. Степан Варфоломеевич доволен.
– Будут люди, Киприян Михайлович! Через два дня саргишат к Буторину – заверил Нинонде.
Глава 12
Майским солнечным утром Мотюмяку Хвостов вышел на берег Енисея. Захотелось по реке сличить многолетние наблюдения за приближением весны. С крутояра зорким взглядом обошел левый, наволочный берег, терявшийся в далеком мареве, нависшем где-то над Потаповским. Оттуда, идущая вместе с ледоходом, весна гнала воздушные волны в низовье. Потом осмотрел забереги, вытянувшиеся вдоль острова Кабацкого.
– Однако весна берет свое! – воскликнул радостно и снял песцовую шапку. Теплые лучи солнца касались кудрявых волос, грели затылок. В теле чувствовалась особая сила, на душе – радость за себя, что пережил еще одну лютую зиму.
«Спущусь-ка вниз, ближе к Енисею», – подумал он, сел на валявшуюся у ног короткую баржевую доску и скатился, будто на саночках, с высокого угора.
– Хорошо несет! Быстрей, чем на оленях! Молодцы, детишки! Добрый покат облюбовали, – восхитился он, поднявшись с доски и оглянувшись на ледовую каталку. Спрятанная снегом песчаная коса испещрена нартами водовозов, охотничьими лыжами, собачьими лапами и куропачьими лапками. На ней теплее, чем на угоре. Слежалый снег без просадки держал легкое тело. Хвостов потянул носом. Не было привычного, холодящего нутро озноба. Понял, зимний мороз обессилел, смешавшись с южными ветрами. У подножия крутояра слышалась трескотня куропаток, облюбовавших прибрежные ивняки. На безлюдной косе радостно щебетали вернувшиеся домой полярные воробьи-пуночки. Воздух бодрил и дарил радость.
«Надо с кирпичом быстрей кончать. Не дай бог, развезет тундру, и тогда до осени, – думал нганасанин, – сегодня же скажу Сотникову».
Назавтра, к полудню, готовый обоз вытянулся вдоль единственной сельской улицы. За обозом – двадцать запасных оленей с десятью порожними нартами. Каюры в последний раз перед отходом проверяли упряжь, осматривали копылья, полозья нарт. Тяжелые санки продавливали промерзший сверху наст. В голове аргиша Хвостов с Сидельниковым о чем-то беседовали. Подошли Киприян Михайлович с Федором Кузьмичом.
– Во сколько ходок выльется кирпич? – спросил купец у Сидельникова.
– Думаю, еще пару караванов – и за глаза хватит, – ответил Алексей Митрофанович. – Остальной пусть в лабазе. Целей будет.
Инютин не вступал в разговор. Он не знал, сколько кирпича уйдет на кладку всех печей. А вот Хвостов поддержал Сидельникова.
