А завтра — весь мир! (ЛП) - Биггинс Джон (книги полностью TXT) 📗
— Аборигены вооружены огнестрельным оружием?
— О да, в основном винтовками Снайдера. Но не волнуйтесь, они вряд ли могут в кого-то попасть, если только не в упор. Обычно они ставят прицел на шестьсот ярдов, чтобы, как они считают, винтовка стреляла дальше. Бояться вам надо дубинок и боевых топоров, а в наши времена — и динамитных шашек, скажите спасибо торговцам.
— По вашим словам выходит, что эти острова — очень опасное место, мистер Вудфорд.
— Так оно и есть, не стану скрывать, что некоторые аборигены ничуть не лучше белых мерзавцев, которые приезжают сюда, чтобы набрать рабов для плантаций в Квинсленде. Соломоны — не место для камеристок или преподавателей благородных манер. Но думаю, судя по всему, вы вскоре сами в этом убедитесь.
Вероятно, нам повезло, что в Тулаги было так мало интересного, потому что исполняющий обязанности капитана Микулич запретил сходить на берег — просто по своей прихоти. Теперь командующий кораблем дал понять, что собирается ужесточить дисциплину, по его мнению, разболтавшуюся за год плавания. Возможно, вскоре нам придется сражаться с настоящим врагом, и потому, объявил он, плавучий отель следует снова превратить в военный корабль.
С этого дня и все последующие мы скользили между островами в тумане учебных стрельб и надраивали то, что и без того отскоблено почти до грани исчезновения, красили покрашенные накануне детали, смолили стоячий такелаж, пока он не стал похож на черное дерево, а все, незанятые чем-то другим, занимались строевой подготовкой с оружием. Тех же, кто не проникся новыми веяниями, ждало наказание греблей.
Это наказание люто ненавидели. Оно заключалось в том, что за корму спускали шлюпку с привязанными к ней двумя ведрами в качестве тормоза, и заставляли гребцов поспевать за кораблем, желательно под полуденным солнцем. Одну шлюпку чуть так не потеряли к северу от острова Гуадалканал, когда измученные гребцы потеряли из виду паруса корабля. Они не пришли в себя до следующего утра, и Микулич тут же отправил их на два дня под арест за попытку дезертирства.
В дальнейшем, наказанные гребцы были вынуждены не отставать от корабля, потому что со шлюпки убрали парус и бочонки с водой, так что стоило им отстать, и они бы наверняка погибли от жажды или были бы съедены дикарями. Тем временем на борту корабля снова защелкал кнут — в руках самого Микулича или нескольких его доверенных помощников. В скором времени у каждого на плечах появились красные отметины.
Но мы сжимали кулаки и подчинялись. Флотская дисциплина жестока, но в те дни капитан на море был чем-то вроде Бога. Если боцман, старшина корабельной полиции или унтер-офицеры стали бы возражать или не подчинились, то как минимум их бы обвинили в нарушении субординации, и закончилось бы это карцером и парой выбитых зубов. А если бы мы поддержали их непослушание, то нарушение субординации превратилось бы в уклонение от воинского долга, так это значилось в императорском и королевском флоте.
А уклонение от воинского долга могло бы стать открытым мятежом, и власти всех цивилизованных стран начали бы охоту на нас, а поймав, отправили бы обратно в Австрию в цепях, где мы предстали бы перед трибуналом и скорее всего получили наказание в виде двадцати пяти лет каторги в какой-нибудь крепости.
Воинская дисциплина, вероятно, одно из самых опасных изобретений человечества. Как часто за свою жизнь я видел, как сотни взрослых мужчин лишаются разума и словно автоматы идут навстречу смерти из-за приказов какого-нибудь ничтожества, которое они могли бы раздавить пальцами, как блоху, если бы только пожелали, но это ничтожество стоит выше по рангу, и потому его приказы не обсуждаются. В старых империях Европы воинская дисциплина была, без сомнения, королевой всех наук и искусств. Фельдфебелю достаточно рявкнуть «Вперед марш!», и самые умные философы, самые образованные профессора и самые утонченные композиторы взмахнут руками и зашагают вместе с остальными.
А что еще остается? Уклонение от воинского долга иногда приводит к успеху, но только не на море, когда оно автоматически становится мятежом, и только если все мятежники едины. Проблема с последним условием заключалось в том, что Микулич обладал подлинным чутьем задиры выискивать возможных зачинщиков неподчинения и изолировать их от остальных. Его любимый трюк — пройтись вдоль строя, выбрать одного человека наугад и приговорить его в пяти дням карцера в кандалах, на хлебе и воде. Унтер-офицеры уводили человека вниз, а Микулич обращался к остальным с мостика, расставив ноги, как маленький колосс.
— Эй вы, стадо свиней. Я только что дал ему пять суток карцера без причины. А теперь подумайте, что я сделаю с действительно виновным. Вот и славно. Боцман, разбудите тех, кто свободен от вахты, и займитесь строевой подготовкой. Сон вам только повредит.
И люди, только что сменившиеся с вахты, поднимались из гамаков и бежали на палубу, чтобы стоять под палящим солнцем. На плечо! Готовьсь! Цельсь! Огонь! На плечо! Готовьсь! Цельсь! Огонь! И так все оставшееся для сна время.
Но худшая выходка Микулича случилась тем утром, когда мы стояли на якоре у северного побережья Гуадалканала, на следующий день после отплытия из Тулаги. Предполагалось, что мы не задержимся там больше чем на пару часов — доктор Ленарт хотел собрать какие-то образцы растений. Тем не менее, времени хватило для ежедневного купания, чего мы были лишены на Тулаги из-за плохой погоды. Бухта была глубокой, с сильными течениями, и в воду опустили привязанный к двум брусьям парус, соорудив импровизированный бассейн.
Мы с Гауссом несли вахту и должны были стоять рядом со шлюпкой, как требовал устав. Скучнейшее занятие — торчать на палящем солнце, пока другие плещутся и ныряют в воде десять минут, после чего освобождают место для следующей партии. Теперь дошла очередь последних. Одним из них был юноша по фамилии Крочетти, итальянец из Зары. Поскольку старший офицер был занят другими делами, Крочетти решил поплавать вне паруса. Он выплыл в бухту и погреб вокруг корабля.
— Крочетти, — прокричал я, — немедленно вернись в бассейн!
— А то что, поймаешь меня, любитель клёцек? Да кому вообще есть до тебя дело?
— Вернись, я сказал, а не то доложу вахтенному офицеру о неподчинении.
Неподчинении? Кому? Вы не офицеры...
Он вдруг умолк и застыл в воде с открытым ртом, лицо окаменело и стало воскового цвета.
— Ну что, дубина, теперь сдрейфил? Это научит тебя уважать кадетов.
Гаусс пнул меня в бок.
— Прохазка, надо спустить шлюпку. Что-то не так.
Кое-что и впрямь оказалось не так. Когда мы втаскивали Крочетти через планширь, он казался на удивление легким, хотя ничего странного — ведь у него отсутствовала треть тела. Вся правая нога, и часть бедра отсечена по пояс. Когда мы втянули его и положили в шлюпку, во всем стороны яркими розовыми и оранжевыми спагетти брызнули внутренности, кровь фонтанировала, как из дырявой цистерны с водой. Мы были слишком ошеломлены, чтобы чувствовать отвращение. Гаусс попытался наложить жгут, но это было бесполезно: Крочетти все равно умер от потери крови, когда я склонился над ним, пытаясь записать последние слова для его родителей. А перегнувшись через поручни, за нами наблюдали молчаливые зрители. Среди них и линиеншиффслейтенант Микулич. Он не одобрил наше желание подняться с телом на борт.
— Поднять шлюпку в таком виде? Да вы похожи на плавучую мясницкую лавку.
— Разрешите доложить, герр лейтенант, матрос Крочетти умер.
— И поделом кретину за неподчинение приказам. А теперь просто выбросьте его за борт.
— Но, герр лейтенант...
— Заткнитесь и делайте, что велено. Корабль не для всякой чепухи вроде похорон и тому подобного. Если акула сожрала половину тела, то может забрать и остальное. Выкиньте его за борт, и пусть им займется акула, потому что если мне придется спускаться, то вы пожалеете, что акула сожрала не вас.
И мы выбросили останки бедолаги Крочетти в воду. Когда он пошел ко дну, мы увидели устремившийся к нему темный силуэт. По рядам собравшихся на палубе пробежал ропот — пока Микулич не повернулся к ним и не приказал заняться своими делами. Происшествие видели, наверное, с десяток человек, и в судовом журнале его отметили следующей записью: «Матрос Доминико Крочетти погиб во время купания, по всей вероятности, атакован акулой». И всё же это событие горячо обсуждалось тем вечером на нижней палубе.
