А завтра — весь мир! (ЛП) - Биггинс Джон (книги полностью TXT) 📗
В те дни моряки были религиозны, несмотря на привычку громко ругаться и богохульствовать, и приказом избавиться от мертвеца без должной церемонии линиеншиффслейтенант Микулич объявил себя врагом Господа и всех матросов. Дай только срок — и беда обязательно придет.
На карте Новой Силезии деревня Понтиприт была отмечена как единственное поселение. Несомненно, в глубине острова имелись и другие, но раз внутренняя часть овального острова пометили как «пока еще неисследованная», для всего внешнего мира Понтиприт служил его столицей и портом. Когда утром девятнадцатого июня мы вошли в широкую, обрамленную кораллами бухту Понтиприт, всё выглядело вполне мирно.
Почти у самого берега вырастали покрытые джунглями холмы. Вдалеке, километрах в десяти, высился закрытый облаками пик Тетуба (две тысячи двести тридцать пять метров), а за ним — вершина горы Трампингтон (две тысячи четыреста пятьдесят три метра). Бухта Понтиприт лежала на юго-западной оконечности острова. Напротив бухты, на другом берегу пролива Шарнхорст, находилось едва видимое гористое побережье Новой Ирландии — части Германской Новой Гвинеи.
Сам же Понтиприт (кто знает, как он назывался на самом деле) располагался в устье залива — просто кучка хижин на берегу. На каждой стороне залива расположились еще две деревушки, по словам мистера Вудфорда — поселения двух соперничающих английских миссионеров, мистера Трайба и мистера Масгроува. Рядом с тем, что покрупнее (мы не знали, кому оно принадлежит), виднелась кокосовая плантация и приличных размеров деревянная пристань.
Но когда мы сошли на берег, сам Понтиприт оказался туземной деревушкой без каких-либо признаков европейской цивилизации, не считая церкви, которая отличалась от окружающих хижин из пальмовых листьев только крестом над крышей.
Не более сорока хижин на бамбуковых сваях — куда менее приятные с виду жилища, чем на Самоа, вытянутый в форме каноэ дом для похорон вождей (оттуда шел весьма странный запах), а также причал для каноэ — из песка и обломков кораллового рифа. Помимо этого, смотреть особо не на что — единственная улица, грязь, мухи, голая ребятня, несколько блохастых псов и множество длиннорылых свиней, копающихся в грязи — похожи на европейского дикого кабана, но менее волосатые. Отбросы выкидывали прямо на пляж, чтобы их унес отлив, включая мертвецов, как нам сказали, поскольку лишь вожди удостаивались отдельной могилы.
Позже я читал, что моря вокруг Соломоновых островов во время Второй мировой войны кишели акулами, тогда здесь шли бои между американским и японским флотом, и в воде плавала масса трупов. Могу лишь сказать, что когда я был там за сорок лет до войны, местные акулы уже прекрасно распробовали вкус человеческого мяса.
Сами жители Новой Силезии выглядели вовсе не кровожадными, ни в какое сравнение с высокими и статными самоанцами. В основном низкорослые, кожа почти черного цвета, они больше всего напоминали жителей Абиссинии — с торчащими при улыбке зубами и невероятно курчавой шевелюрой, к моему удивлению, часто рыжей, а иногда и совсем светлой, хотя сложно сказать — может, они специально осветляли волосы. Когда мы сошли на берег, они были достаточно дружелюбны, но не так приветливы, как самоанцы. У нас осталось чувство, что аборигены считали остров собственным государством и не желали отдавать его никакому другому. В газетах тех дней подобных туземцев описывали как «диких, ненадежных, угрюмых и упрямых».
Как вполне ожидалось от одного из лидеров современной науки, профессор Сковронек тут же нашел признаки низшего положения островитян.
— Местные туземцы, — сказал он собравшимся на юте слушателям, — относятся к самому низшему и дегенеративному расовому типу, известному науке. — Он повернулся к группе из четверых аборигенов, поднявшихся на борт по какой-то надобности. — Судите сами — они даже по росту ниже и слабее физически.
Мы посмотрели на улыбающихся туземцев — обнаженных, не считая набедренных повязок. Они были чуть ниже нас ростом, это верно, но совершенно не выглядели менее физически развитыми, как раз наоборот — весьма крепкими и мускулистыми.
— Сюда, милейший, — позвал профессор одного из туземцев. — Выпей этого доброго немецкого пива, оно поможет тебе окрепнуть. — Он протянул аборигену бутылку пльзенского светлого из наших и без того истощенных запасов. Потом повернулся к нам. — Давайте понаблюдаем, как наш туземный приятель справится с открыванием бутылки. Это будет прекрасная иллюстрация неразумности этого слаборазвитого вида из низших людей.
Туземец смотрел на бутылку пару секунд. Она была запечатана, а у него не было открывалки. Тогда он просто сунул горлышко между темными от бетеля зубами и отгрыз его, сплевывая осколки стекла в сторону, а потом залпом осушил содержимое. Определенно, это была впечатляющая демонстрация, но только не недостатка физического развития.
Католический священник в Понтиприте и впрямь оказался австрийцем, как и говорил мистер Вудфорд. Мы убедились в этом во время первого визита на берег, когда мы с Гауссом отдали ему приглашение на ужин тем же вечером. Звали его отец Адамеч, или Адамец, как он называл себя теперь: чех из городка Иглау на юге Богемии. Но сейчас он уже не считал себя австрийцем, даже если когда-то считал. Крупный и благодушный очкарик хорошо за пятьдесят, в последний раз он видел Богемию почти сорок лет назад.
— Я здесь с миссией искупления, — сказал он в тот вечер в капитанском салоне, его немецкий с годами стал скрипучим и с запинками, но чешский акцент никуда не делся, — и наш орден — моя единственная отчизна. Я проходил обучение в Бельгии, в Лёвене, а потом приехал сюда... Когда это было? Кажется, в 1876-м. С тех пор я побывал в Европе всего однажды, в Марселе. Я знаю, что еще правит Франц Иосиф, но это всё, что мне известно об Австрии. Газеты мы здесь получаем нечасто, и только из Сиднея, с задержкой в несколько месяцев. Языки? Ну, как вы сами слышите, мой немецкий поистрепался, а чешский ненамного лучше. Начальство посещает меня где-то раз в полтора года, и мы разговариваем по-французски, а в остальное время я общаюсь на местных языках или на характерном для этих краев пиджин-инглише, его здесь называют «трепанговый» английский.
— Простите, что спрашиваю, но мне кажется странным, что австрийский священник ведет дела миссии на французском или испорченном английском, а не на немецком.
— Да с чего бы это? Господь проповедовал на арамейском, а святой Павел — на плохом греческом. Язык — всего лишь инструмент. На Реюньоне меня всегда поражало, когда французские чиновники отчитывали местных за то, что те говорят не на креольском, диалекте французского, который и сам — всего лишь диалект латыни. Что касается моего австрийского гражданства, то в последние годы я редко об этом вспоминал. Я родился и вырос в Богемии и был подданным Габсбургов, вот и всё, что я могу сказать по этому поводу.
— Но разве здесь, среди каннибалов и охотников за головами, вы не чувствуете себя в опасности без защиты европейского государства?
— Ни в малейшей степени. На самом деле я чувствую себя неуютно с европейцами. Христос проповедовал перед толпой с рыбацкой лодки, как я помню, а не с борта крейсера с пушками, нацеленными на побережье.
— И вы достигли чего-нибудь проповедями среди этих людей? Мистер Вудфорд в Тулаги заявил, что они самые одичалые среди всех аборигенов Соломоновых островов.
Отец Адамец рассмеялся.
— Это напоминает одну табличку в брюссельском зоопарке: «Осторожно! Животное опасно — если на него нападают, оно защищается». Нет, я здесь провел большую часть своей жизни и должен признать, что сейчас куда меньше убежден в необходимости проповедей, чем, когда только что приехал. Видите ли, по нашим стандартам, эти люди примитивны, но во многих смыслах их общество сложнее нашего. Честно говоря, сомневаюсь, учитывая, как они воспринимают проповеди, что их менталитет сильно отличается от нашего. Например, взять прощение врагов. Всё их общество базируется на отмщении за плохие поступки и воздаянии за хорошие. Для них мысль простить за оскорбление столь же смехотворна, как для нас было бы, скажем, если бы суд объявил человека невиновным и отправил в тюрьму, или если избирали бы политическую партию, получившую наименьшее число голосов. Отпилите у стула ножку, и он рухнет. Нет, наша работа здесь затянется на десятилетия, за несколько лет не справиться.
