Гуарани - де Аленкар Жозе (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
— Сеньор кавальейро, — строго сказал старый фидалго, — вчера вы нарушили мое приказание.
— Сеньор…
— Невзирая на мое особое распоряжение, вы оскорбили индейцев и навлекли на нас их месть. Вы поставили под угрозу жизнь вашего отца, вашей матери и преданных нам людей. Можете быть довольны тем, что вы сделали.
— Выслушайте меня, отец!
— Вы совершили низкий поступок, убив женщину, поступок, недостойный нашего имени; это только показывает, что вы еще не знаете, как надо пользоваться шпагой, которую носите.
— Я не заслуживаю этого оскорбления, сеньор! Накажите вашего сына, но только не унижайте его.
— Не отец вас унижает, сеньор кавальейро, а ваш собственный поступок. Я не хочу позорить вас, отнимать у вас шпагу, которую дал вам, чтобы вы сражались за нашего короля; но коль скоро вы еще не научились владеть ею, запрещаю вам отныне вынимать ее из ножен, даже если вам пришлось бы защищать свою жизнь.
Дон Диего поклонился в знак повиновения.
— Вы уедете отсюда, как только прибудет отряд из Рио-де-Жанейро. И попросите Диего Ботельо, чтобы он отправил вас во вновь открытые земли. Вы португалец и должны хранить верность вашему законному королю. И притом вы будете сражаться за дело веры так, как подобает фидалго и христианину, и отвоевывать у язычников эти земли, которые рано или поздно перейдут во владение свободной Португалии.
— Я исполню ваше приказание, отец.
— А до тех пор, — продолжал старый фидалго, — я не позволяю вам никуда отлучаться из этого дома. Ступайте, сеньор кавальейро; помните, что мне шестьдесят лет и что вашей матери и вашей сестре скоро может понадобиться твердая рука, которая бы их защитила, и разумный совет, который бы оградил их от беды.
Молодой человек почувствовал, что на глаза его навернулись слезы, но не проронил ни слова; он только поклонился и почтительно поцеловал руку отца.
Поглядев на сына со строгостью, которая, однако, не могла скрыть отцовской любви, дон Антонио де Марис повернул назад и продолжал прогулку. В это время на пороге дома появилась его жена.
Доне Лауриане было пятьдесят пять лет. Женщина худощавая, но крепкого телосложения, она выглядела моложе своих лет, как и ее муж. В ее черных волосах было только несколько седых нитей, почти незаметных благодаря высокой прическе, увенчанной одним из тех старинных гребней, которые настолько велики, что закрывают собою всю голову наподобие диадемы.
Платье ее было из ланима дымчатого цвета с удлиненной талией и шлейфом, который она умела носить с подлинно аристократическим изяществом, сохранившимся и теперь, когда ее былая красота поблекла. В ушах у нее были золотые серьги с изумрудными подвесками, почти доходившими ей до плеч, на шее — ожерелье с золотым крестом.
Что касается ее душевных качеств, то, как мы уже говорили, дворянская спесь сочеталась в ней с преувеличенным благочестием. Аристократизм, который в доне Антонио де Марисе проявлялся великодушием и благородством, в жене его выглядел какой-то жалкой пародией.
Ничуть не пытаясь сгладить различие между своим общественным положением и положением тех людей, среди которых ей довелось жить, она, напротив, всячески подчеркивала, что здесь, в этой глуши, она единственная истинная аристократка, старалась подавлять остальных своим превосходством и, восседая в своем кресле, будто на троне, держала себя как королева.
Так же вела себя она и в вопросах религии. Она больше всего огорчалась тем, что лишена возможности бывать на пышных церковных богослужениях, без чего дон Антонио, будучи человеком глубоко верующим и прямодушным, отлично обходился.
Несмотря на упомянутое различие в характерах, дон Антонио де Марис — потому, должно быть, что в одном он умел уступить, а в другом был достаточно тверд, — жил со своей женой в полном согласии. Он старался в меру потакать всем ее прихотям, а уж если это оказывалось невозможным, отказывал ей настолько решительно, что супруга его знала: упорствовать бесполезно.
В одном только его настойчивость ни к чему не приводила: ему не удавалось заставить дону Лауриану победить свою неприязнь к племяннице; впрочем, может быть, именно потому, что в отношении Изабелл совесть старого фидалго была нечиста, он предоставил жене поступать, как она хочет, и умел считаться с ее чувствами.
— Вы были так строги в разговоре с доном Диего! — сказала дона Лауриана, спускаясь по лестнице и идя навстречу мужу.
— Я сообщил ему мое решение и наказал его так, как он того заслужил, — ответил фидалго.
— Вы всегда чересчур суровы к вашему сыну, сеньор Антонио!
— А вы чересчур добры к нему, дона Лауриана; но я не хочу, чтобы ваша любовь его погубила, и поэтому счел себя обязанным лишить вас его общества.
— Господи Иисусе! Что вы такое говорите, сеньор Антонио?
— Дон Диего уедет на этих днях в город Сальвадор, где он будет жить так, как подобает фидалго, служа нашей вере и не растрачивая силы на сумасбродства.
— Вы этого не сделаете, сеньор Марис, — воскликнула его жена, — изгнать сына из родного дома!
— А кто вам сказал, что я его изгоняю, сеньора? Уж не хотите ли вы, чтобы дон Диего прожил всю жизнь, привязанный к вашей юбке и к этой скале?
— Но послушайте, сеньор, я ведь мать, и я не могу жить в разлуке с сыном, все время тревожиться, как бы с ним чего-нибудь не случилось.
— И тем не менее так оно будет, потому что я так решил.
— Вы жестоки, сеньор.
— Но, по крайней мере, справедлив.
Как раз в эту минуту послышался топот лошадей, и Изабелл увидела всадников, приближавшихся к дому.
— О! — воскликнул дон Антонио де Марис. — Это Алваро де Са!
Уже известный нам кавальейро, итальянец и все их спутники спешились, поднялись по лестнице, которая вела на площадку, и, подойдя к дону Антонио и его жене, почтительно им поклонились.
Старый фидалго протянул руку Алваро де Са и учтиво ответил на поклоны его спутников. Что касается доны Лаурианы, то она поздоровалась с молодым кавальейро едва заметным кивком головы, не удостоив остальных даже взглядом.
После того как все обменялись приветствиями, фидалго сделал Алваро знак, и оба они удалились для разговора в один из уголков двора, где уселись на двух грубо отесанных бревнышках, заменявших скамейки.
Дону Антонио хотелось узнать новости о Рио-де-Жанейро и о Португалии. Но все надежды на восстановление национальной независимости были уже потеряны; стране суждено было обрести свободу только сорок лет спустя с восшествием на португальский престол герцога Браганского.
Спутники Алваро перешли на другую сторону площадки и смешались там с толпой авентурейро, которые вышли их встретить.
Товарищи засыпали их вопросами; все смеялись и весело шутили.
Одним хотелось поскорее узнать новости, другим — рассказать, что они видели; все говорили разом, и в этом общем гомоне трудно было что-либо разобрать.
В эту минуту в дверях появились обе девушки: Изабелл в смущении остановилась, а Сесилия, быстро спустившись по лесенке, направилась к матери.
Как раз в эту минуту Алваро, испросив на то разрешение фидалго, со шляпой в руке приблизился к девушке и смущенно ей поклонился.
— Ну вот вы и дома, сеньор Алваро! — воскликнула Сесилия; она тоже смутилась и старалась держаться непринужденно, чтобы никто этого смущения не заметил. — Скоро же вы вернулись!
— Не так скоро, как мне хотелось, — пробормотал молодой человек. — Когда душа остается дома, тело всегда безудержно к ней стремится.
Сесилия покраснела.
Во время этой мимолетной встречи, которая произошла в середине площадки, три взгляда, устремленных туда из трех разных точек, скрестились на их лицах, светившихся молодостью и красотой.
Дон Антонио де Марис, сидевший на некотором расстоянии от молодых людей, смотрел на эту красивую пару, и счастливая улыбка озаряла его благородное лицо.
Стоявший поодаль от остальных Лоредано впился в молодых людей своим огненным взглядом, жестоким и язвительным; раздутыми ноздрями он жадно вбирал в себя воздух, будто хищник, который выслеживает добычу.
