Месть Анахиты - Ильясов Явдат Хасанович (читать книги полностью txt) 📗
Все они работали в мастерских Красса, и со всех Леон, следивший как доверенное лицо хозяина за их деятельностью, тайком брал в свою пользу по сестерцию в день.
…Или взять, к примеру, весталку Лицинию. Она владела прекрасной виллой в окрестностях Рима, и Красс, желая дешево купить ту виллу, настойчиво ухаживал за Лицинией. Он оказывал ей различные услуги, чем и навлек на себя подозрение в сожительстве с нею. Между тем как жрица богини Весты обязана под страхом смерти беречь свою девственность.
Его должны были сбросить с Тарпейской скалы, ее — живьем зарыть в землю. Но Красс как-то сумел, сославшись на корысть как на причину его отношений с весталкой, оправдаться перед судом.
Эти девочки с кухни, Сарра, Эсфирь и Рахиль…
— Мордухай! — рявкнул домоправитель, резко высунувшись наружу.
— Мэ-э, — послышалось во дворе веселое мычание.
— Давай сюда Рахиль.
Молодой курчавый рыжий гигант с грубым носом и подбородком, слившимся с толстой жирной шеей, тяжело спустился в полуподвал, заглянул, ухмыляясь, в раскрытую дверь. Разыскал глазами в горячем тумане Рахиль, позвал ее радостно:
— Ты-ы. Хэ-хэ…
Она бросила нож, которым резала овощи, и вышла к нему, отирая руки и поправляя лохматые черные волосы.
Если б Рахили дали дорасти до полного созревания, она могла бы стать со временем женщиной редкой красоты и сложения. Но бедняжку рано совратили — глаза у юной еврейки опухли, лицо было худым и бескровным.
Рахиль, в благодарность за передышку, улыбнулась Мордухаю полными, но бледными губами. Ей по душе добродушный рыжий детина, его глаза — зеленые, светлые. И ей надоело с рассвета торчать в дымной кухне, у нее пальцы онемели от рукояти ножа.
— Мэ-э, — с животной лаской промычал Мордухай и втолкнул Рахиль в открытую кладовую рядом с кухней. — Хэ-хэ… — Он сгреб соплеменницу толстыми руками в желтых волосах и больно стиснул на жирной груди в золотистых крупных веснушках.
— Нет! Только не это. Я устала… — Она вцепилась зубами в его жирную шею.
Он заорал и выпустил ее…
Оправив тунику, Рахиль устало вошла к Леону. И сразу поняла, зачем она понадобилась ему. Нет! Это уже слишком. С чего взбесились?
— Я не могу! Не могу больше…
— Сука! — Домоправитель вскинул сухую тонкую руку с несоразмерно огромным кулаком, ударил еврейку по голове. Рахиль со стоном упала на колени. Он пнул девушку в спину…
— Чтоб ночью была как зеркало! — прошипел он вслед, когда Рахиль, шатаясь, всхлипывая и вздрагивая, выбралась на воздух.
Она тоже приносит ему немалый доход. Как и Сарра с Эсфирью. Каждую ночь, когда в доме все затихает, он ведет их к тайной калитке на заднем дворе. Там, возле ограды, есть лачуга. Плошка на столике у жесткого ложа освещает кувшин с вином и чашу. За калиткой нетерпеливо шепчутся клиенты…
Правда, случается, девушки плачут. Устают они, видите ли. После целого дня отупляющей работы у жарких печей, в дыму и чаду, не до ночных развлечений. Но Леон с ними строг. Пусть будут ему благодарны! Он их пригрел на чужбине как дядя родной.
Да, деньги делают деньги. Он отдает их в рост. В Риме немало высокородных балбесов, прожигающих жизнь и заодно добро отцовское в злачных местах, с гетерами. Они идут к Леону. Старый пират всегда имеет деньги. И наживается на хороших процентах.
Хозяин тоже дает деньги взаймы — без процентов, правда, зато, как настанет срок, требует их с должников без снисхождения, и тем ничего не остается как распродать все наспех, за четверть цены, чтобы вернуть в положенный день ему нужную сумму. И разориться на этом. Скупает по дешевке их имущество все тот же Красс — или сам, или через других. Так что его «бескорыстие» тяжелее высоких процентов.
А Леону не к спеху. Он может ждать. И ждет. Пока не накопит приличную сумму. Богатый раб лучше, чем бедный вольноотпущенник. Вернется хозяин с Востока, тогда Леон и уйдет от него.
В Киликию, домой, он не вернется. Свои же ограбят, убьют. Старый пират знает, где жить. Он назовет «Киликией» публичный дом — лупанарий, который откроет в Риме.
— Добрый вечер, Киликия, — хмуро кивнул, войдя, дурень Макк.
— Буккон, — строго сказал домоправитель. — Долго ходишь! Выкладывай десять хозяйских сестерциев.
— Вот они. Не забудь записать.
Буккон высыпал монеты на конторку. И когда он протягивал к ней правую руку, золотое кольцо на его среднем пальце мигнуло Леону красным глазом.
— А мой законный? — сразу охрип Леон.
— Вот он, — добавил еще сестерций пройдоха Доссен.
Рубин горячим угольком прожег Леону сердце. Так случалось с ним всякий раз, когда он видел это кольцо.
— Нет, мало, — сухо сказал домоправитель. — На сей раз я сдеру с тебя десять.
— За что?
— За молчание. О твоих проделках.
Дурень Макк поднес к нему три пальца, выразительно сложив их в некий символ.
— Ах так?! — взревел пират. — Ну, погоди. Я доложу господину… — Он схватил Мормога за руку, потащил к бассейну во дворе. — Сиди здесь — и ни с места! Я тебе покажу…
Убежал, распаленный.
Мормог устало присел на каменный край бассейна с дождевой водой, уныло взглянул на черно-багровое небо.
Да-а, сегодня, пожалуй, в яме ему ночевать. Леон что-то знает. Не зря, видать, в харчевне у моста, где фокусник беседовал с Корнелием, хозяин назойливо крутился возле них.
Что ж, перетерпит.
Уж где только ему не доводилось ночь коротать. В снегу на горных перевалах. На речных островках, в колючих зарослях, кишащих змеями. В пустыне, зарывшись в сыпучий песок. В тюремных ямах — тоже приходилось. Не первый раз.
— Выручай, мать, — с бледной усмешкой потер он кольцо.
Из-за этой усмешки трудно понять, верит он сам в чертовщину с таинственной силой кольца или нет, просто дурачится.
…Рахиль, с повязкой на голове, наклонилась возле него над краем бассейна, опустила в холодную воду кувшин.
— Что с тобой? — взглянул дурень Макк на повязку.
— Леон… — Она шепнула с мольбой: — Приду ночью?
Он кивнул, Рахиль заплакала и ушла, перегнувшись под тяжестью кувшина, который водрузила на плечо. Мормог понурил голову.
— Мэ-э, ты-ы… — Мордухай, благодушно ухмыляясь, хлопнул его по спине. — Хэ-хэ…
Добряк! Прикажи Мордухаю перерезать человеку горло, он сделает это с той же неизменной ухмылкой. И глаза его будут при этом сиять так же радостно.
…В просторной, но странно низкой комнате, похожей на подвал, уже ярко горит светильник на медной треноге, но все равно в ней темно, так что дальних стен не видно. Грозный Красс, как мифический пес у входа в ад, безмолвно сидит за столом, положив на него тяжелую руку.
Дурень Макк спрятал ладони за спину, прислонился к стене возле двери.
— Пусть раб не прячет руки за спиной, — угрюмо молвил Красс. — Пусть он держит их на виду.
Опустил руки Мормог, показал:
— В них нет ничего, не бойся! Ни бича, ни меча. Ни скифского лука.
— Эксатр! — Может быть, имя раба на его языке звучало иначе. Но так оно запомнилось Крассу. И так записано в купчей. Ибо так оно легче произносилось. Подумаешь, великое дело — как доподлинно зовут раба… — Что ты там болтаешь обо мне в харчевнях? Рабу приличествуют страх и смирение.
— И еще — угодливость, конечно, — кивнул Эксатр на домоправителя. — И вид согбенный. Если он и в душе уже раб. Быть изнанкой хозяина! Тьфу, доносчик проклятый.
Лицо у Леона передернулось, теперь левая часть оказалась короче правой.
— Избаловал тебя Лукулл, — осуждающе покачал головой Красс. — Потому что и сам он был пройдохой Доссеном, болтуном Букконом и дурнем Макком.
— Нам с ним вдвоем было весело, — усмехнулся дурень Макк. — Я сяду? Устал. Весь день на ногах. — И опустился без разрешения на пол, обхватил колени, прикрыв левой ладонью правую, чтобы не видно было кольца.
