У королев не бывает ног - Нефф Владимир (читать книги регистрация TXT) 📗

Папа принял Петра в малом зале для аудиенции во дворце святого Петра, сидя на позолоченном троне, несомненно, специально для него изготовленном, потому что наверху этот трон был украшен гербом его рода — распростершей крылья орлицей, парящей над головой забавного дракончика с остроконечными крылышками, приседавшего на лягушечьих ножках с орлиными когтями; а из улыбающейся разинутой пасти дракон высовывал длинный язык. Над щитом, там, где обычно сверкают драгоценности, были изображены два скрещенных ключа святого Петра и папская тиара. По правую руку от папы свисала зеленая, вышитая золотом лента, прикрепленная к звоночку над его головой; на левом подлокотнике трона, где покоилась небольшая, пухлая рука папы, на грубом шпагате, просунутом через две дырки, была подвешена табличка с надписью:

Я НЕ ПЬЕТРО КУКАН ДА КУКАН.

Как только за Петром затворились двери, в которые его ввел, нижайше кланяясь, так называемый clericus Aquilanus — клирик Римского орла, выражаясь иными словами, личный слуга папы, camerier segreto, человек спесивый и пользующийся большим влиянием, поскольку без его посредничества никто не получал аудиенции у Его Святейшества, — Петр приблизился к трону приличествующими случаю pas du courtisan и, опустившись на левое колено, поцеловал annulus piscatorius — перстень папы с печаткой, где был изображен святой Петр с неводом. После этого он поднялся, отступил на шаг и вопрошающе посмотрел на папу с чистой улыбкой неискушенной молодости, что, как он знал из опыта своей недолгой, но богатой приключениями жизни, всегда располагало к нему людей и вызывало симпатию.

— Ты Петр Кукань из Кукани, — молвил папа, как бы подтверждая то, о чем ему только что сообщил клирик Римского орла.

Сейчас, Петр, снова наступает момент, когда тебе нужно parlare benissimo [142], как говаривала прелестная Финетта, мелькнуло в голове у Петра.

Возникло странное, но вовсе не неприятное чувство, что откуда-то сверху на него с улыбкой глядят очаровательные черные глаза прелестной хозяйки страмбского трактира «У павлиньего хвоста», и он на самой изысканной своей латыни выразился следующим образом.

— Я не вполне уловил, Ваше Святейшество, как мне толковать только что изреченные Вами слова: как безусловное и бесспорное установление моей личности или как вопрос, на который приличествует по чести и по совести вымолвить непоколебимое «да» или «нет». Судя по тому, что предстало моим взорам на мосту Сант-Анджело, и по тому, что я вижу на подлокотнике трона. Ваше Святейшество не считают вопрос об установлении моей личности неопровержимо и бесспорно решенным, а посему я воспринимаю слова Вашего Святейшества как вопрос. И подтверждаю: да, я Петр Кукань из Кукани.

Папа, несколько ошеломленный водопадом приятных латинских модуляций, вольно излившихся из уст Петра буквально на одном дыхании, произнес с оттенком довольной усмешки на лице:

— Вот это и хорошо, вот это я и хотел слышать. Но к чему столько слов?

— Поскольку я сознаю, Ваше Святейшество, что Вы — не только смертный, но и наместник Бога на этой земле, и Ваше Святейшество желают слышать больше, чем безыскусную и неприкрытую человеческую правду. Разумеется, для общения людей вполне достаточно говорить друг другу правду, которую doctor angelicus Фома Аквинский называет правдой изреченной, или правдой слова, но, как известно, кроме изреченной правды, или правды слова, существует еще одна правда, более тонкая и глубокая. Божья правда, то есть такая правда, которую сам Бог видит и назирает в сердце каждого из нас; именно эту и никакую иную правду подобает представлять на суд Вашего Святейшества. И в смысле этой другой, высшей, правды следует ответить: «Да, я Петр Кукань из Кукани, но не без некоторой оговорки и крупицы сомнения».

Наморщив высокое белое чело, папа заговорил:

— Речь твоя, мнимый Петр Кукань из Кукани, свидетельствует о сметливости, которой ты одарен, но вместе с тем и о непомерном безрассудстве, ибо, как ты сам хорошо понимаешь, от установления твоей личности зависит твоя жизнь, и выходит, что ты здесь заигрываешь с чем-то, что для твоего бытия или небытия чрезвычайно существенно. Ну, так как же? В смысле правды изреченной ты Петр из Кукани, а в смысле правды высшей — нет. Как это совместить?

— Существо дела заключается в том, Pater Beatissimus, что Петр из Кукани — имя дворянское, которое, безусловно, предполагает существование имения под названием Кукань, откуда происходит мой род. Тем не менее на всем белом свете наверняка не существует деревни, крепости, града или замка, обозначенного таким именем. На языке моей родины Богемии, столица которой — Прага — была императорской резиденцией, слово «Кукань» означает «гнездо наседки».

История дворца святого Петра не запомнила такого случая, чтобы кто-нибудь в одном из его покоев заговорил, nota bene, по-латыни о чем-либо столь же ничтожно-обыденном, как «гнездо наседки», и поэтому папа, услышав это, сначала широко открыл свои прищуренные глаза, потом откашлялся, сдерживая смех, и воскликнул:

— Неужели?!

Петр, прямо глядя в покрасневшее лицо Его Святейшества, снова улыбнулся своей чистой улыбкой неискушенной юности.

— Гнездо наседки. Pater Beatissimus, на моем родном языке — это и есть «кукань»; но поскольку я не происхожу из куриного гнезда, в смысле Божьей правды — я не из Кукани. На самом деле отец мой был не дворянин, а всего лишь бедный алхимик и звездочет, а также знахарь и парфюмер, искусный в изготовлении бальзамов и лекарств, а Его Милость император за некоторые приватные услуги пожаловал ему дворянский титул с прибавлением «из Кукани», нимало не задумываясь над тем, что предлог «из» употребляется в сочетании с местом, откуда кто-то или что-то прибывает или происходит. Не требует доказательств, однако, тот факт, что невозможно быть родом из места, которое не существует.

Папа молчал, улыбаясь, а когда заговорил, то было видно, с каким упоением наслаждается он каждым звуком своей великолепной латыни.

— Не требуется особой проницательности, чтобы понять, Петр из Кукани, что твоя чрезмерная добросовестность в вопросах правды вызвана прежде всего стремлением блеснуть перед Моим Святейшеством эффектным ораторским искусством: эффектным, говорю я, и не больше того, потому что твоя речь была плавной и приятной на слух, но ей недоставало научной глубины. Ну, так и быть, я люблю людей красноречивых, а ты, Петр, тут показал себя eminenter [143], что я ценю особенно высоко, зная, что совсем недавно ты упал с башни, и любого другого это могло лишить дара речи на долгое время, если не навсегда; но если я, как уже сказал, люблю людей красноречивых и смышленых, то не менее того мне приятны люди выносливые и упорные, и тем прекраснее, если всеми этими свойствами наделен один человек. Сверх того, Петр Кукань из Кукани, я могу обрадовать тебя сообщением, что наболевший вопрос об установлении твоей личности, по-моему, выяснен, потому что я не такой простачок, чтобы призвать к своему трону лохматого парня, который только что свалился с башни, и спрашивать его, тот ли он, за кого себя выдает, и все дальнейшие решения основывать лишь на его уверениях. О нет, никоим образом, это совсем не так; у меня в канцелярии записывается и регулярно отмечается все, что творится на сем свете, который подвластен мне, как наместнику Бога на земле, равно как и все, что происходило во времена моих предшественников, — между прочим, даже посвящения в дворянское сословие, которые производились по воле и указу императора; поэтому еще раньше, чем ты ступил в этот зал, мне было хорошо известно, что на самом деле существовал пражский алхимик по имени… Подскажи мне…

— Иоаннес или Иоганнес, — ответил Петр, — на языке моей родной Богемии Ян или Янек, муж весьма ученый и благородный.

— Верно, mi fili, — сказал папа, — о его учености и благородстве я ничего не знаю, но мне известно, что человека, которого двадцать один год тому назад император в благодарность за его службу одарил прибавлением к имени слов «из Кукани», звали Янеком, что, без сомнения, значит Иоганнес; а этого, не имея в распоряжении моей канцелярии, не может знать человек, не состоящий с ним в родстве. Итак, пока все совпадает.