Дезертир (СИ) - Токтаев Евгений Игоревич "Инженер" (прочитать книгу .TXT) 📗

– Спарт... Спарт!

Он подбежал к Доброму волку, рухнул рядом с ним на колени, провел рукой по бурому с проседью меху. Пальцы коснулись липкой горячей влаги. Он поднес ладонь к лицу. Отшатнулся.

– Берза!

Квинт вскочил. Ворвался в дом. Темно и почти ничего не видно, но дом пуст. У лесенки глинобитный пол усеян черепками, в которые превратились пара разбитых горшков.

Ноги словно птичьим пухом набиты. Квинт обернулся, оперся на дверной косяк. Его взгляд скользил по поляне-амфитеатру, подмечая все новые и новые детали произошедшего. Потом он обшарил все вокруг в поисках... тела. Ничего не нашел. Видел лишь серую тень перепуганного Меу, который, заметив Квинта, тут же удрал.

Берзы нигде не было. Ни живой, ни мертвой. Здесь побывало много людей. Он не мог сказать, сколько. Много. Они приехали верхом. Недалеко от двери на земле большое бурое пятно. Кровь? Чья?

Рядом странная, довольно отчетливая борозда, словно кого-то волочили по земле. Борозда прерывалась. Этот кто-то встал? Или его закинули на лошадь?

Квинт вернулся к Спарту и с удивлением увидел, что пес еще дышит. Север осмотрел его раны и понял, что тот не жилец. На нем не было живого места. Запекшаяся кровь была и на морде, но там Квинт ран не нашел. Значит, чужая. Значит, Добрый волк загрыз кого-то, прежде, чем двуногие расправились с ним. Вот откуда бурое пятно на земле. Раненного, конечно, забрали. Если же Спарту удалось прикончить одного из пришельцев, то, скорее всего, и труп увезли. Но все равно стоит поискать.

Спарт открыл глаза, увидел Квинта. Узнал. Попытался приподняться, но не смог. Он смотрел на человека с отчаянной мольбой, словно хотел что-то сказать. Как страшно было ему умирать немым, зная, что случилось с хозяйкой, и не имея возможности ничего рассказать другу.

– Она жива, Спарт. Ее увезли. Она сопротивлялась. Я найду ее, обещаю, – прошептал Квинт.

"Кто?"

Память откликнулась сразу:

"Сдуру как-то на глаза попалась одному сукиному сыну... Он владетель Керсадавы, важный человек, богатый... Веслев про него рассказал... Недобрый это человек... Боялась, что вернется..."

Квинт положил голову Доброго волка себе на колени и гладил ее, словно баюкая. Пес закрыл глаза. Бок его взымался все реже. Вскоре он перестал дышать.

И тогда Квинт закричал.

21

– Больше не ходи сюда без денег, Эврилох. Почтенный Ксантипп в долг теперь не наливает. Я тебе в третий раз уже это говорю.

– Чо?! Да я тебя, немытый варвар...

Полностью свои намерения озвучить забулдыге не удалось. Тело смачно шлепнулось в грязь, окатив случайного прохожего. Здесь, в Четвертной Гавани, районе портовых складов и недорогих питейных заведений, довольно далеко от центра города, власти не потрудились замостить улицы, что шло лишь на пользу разнообразным буянам, ибо спасало их от тяжелых увечий, вызванных тесным знакомством с каменными плитам.

Вышибала отряхнул ладони.

– Который за вечер? – поинтересовался у него завсегдатай, заходивший в таберну.

– Первый. Спокойно сегодня.

Вышибала вернулся внутрь, сел в своем привычном темном уголке, из которого хорошо просматривался весь зал, на удивление полупустой.

Хотя, чему удивляться? Совсем недавно взошли Плеяды, Аполлон усмирил ветры, и началась навигация. Многие поиздержавшиеся за зиму бедняки подались в море.

Те же, кто в этот вечер собрались под крышей заведения с необычным названием "Нам лекарство" [115] вели себя прилично. Не надирались и не буянили, потому вышибала скучал, лениво прислушиваясь к разговорам.

С чего обычно начинаются беседы в портовых кабаках одного из главных рынков Эгеиды? С торговли и политики. Потом посетители, конечно, обсудят жен (которые, как известно – все дуры), но для этого надо сначала накачаться бьющей по голове кислятиной. А пока на слуху торговля и политика. Особенно последняя.

Полгода прошло с заключения мира между Суллой и Митридатом, а все не утихали об этом пересуды. Понтийский царь и римский проконсул встретились в городе Дардан [116], что в Троаде, едва начался месяц метагейтнион [117].

По слухам, Митридат привел с собой двадцатитысячное войско. Даже больше. Сулла же поступил гораздо скромнее, взяв на переговоры всего четыре когорты легионеров, чем весьма уязвил самолюбие Эвпатора.

Многие в это не верили, приводя справедливые доводы, что, дескать, это ж как должен был бояться римлян царь, что не сообразил прикончить самоуверенного противника? Мог вырвать победу в проигранной войне. Всякий новый рассказчик бил себя пяткой в грудь, что, дескать, было именно так, как он повествует, но обычно все демонстрировали слишком подозрительную осведомленность о ходе переговоров, протекавших, естественно, за закрытыми дверями при весьма немногочисленных свидетелях. Отчего большая часть слухов достоверной считаться никак не могла.

Действительно ли Митридат и Сулла состязались в красноречии, или римлянин высокомерно молчал, выслушивая оправдания побитого царя?

"Просители говорят первыми, молчать могут победители".

Эта фраза, которую приписывали Сулле, стала так популярна, что повторялась каждым рассказчиком.

Одни говорили, что Митридат был совершенно устрашен речами Суллы. Другие возражали, что довольно мягкие для понтийцев условия мира говорят о том, что царь подавил римлянина красноречием. Так оно было или иначе, но Сулла действительно мог требовать более сурового наказания для Митридата, однако, почему-то, не сделал этого. Вотчина Эвпатора по-прежнему оставалась могучей державой.

Говорили, что Сулла спешил, что он торопился разделаться со своими врагами на родине. Некоторые эллины недоумевали, почему после заключения мира легионы не покинули Азию сразу, но разбиравшиеся во внутренних римских делах, не удивлялись.

Подписав мирный договор, Сулла со всей своей армией, переправившейся в Азию, двинулся к Фиатирам, где стояли легионы Флавия Фимбрии.

Император потребовал, чтобы Фимбрия передал ему свою армию, ибо командует ей незаконно. Гай Флавий с издевкой ответил, что и Сулла не имеет на то права. Он вел войну и заключил мир с понтийским царем, не будучи наделен полномочиями Сената, действовал, как частное лицо.

Сулланцы, тем временем, начали окружать лагерь Фимбрии рвом, а легионеры Гая Флавия упали духом и принялись массово дезертировать, перебегая к Сулле. Фимбрия в отчаянии созвал всеобщее собрание, произнес пламенную речь, но она не возымела действия. Тогда он упал перед солдатами на колени, умоляя их не бросать его, чем вызвал к себе еще большее отвращение.

– Что, прямо вот так взяли и перебежали все? – спросил у своего собеседника одноухий моряк.

– Говорят, что так все и было, – ответил тот, отпив вина, – за что купил, за то и продаю.

Они сидели у столика возле окна. Ставни были открыты, но движение воздуха едва ощущалось. Слабый вечерний бриз почти сошел на нет. Солнце, разлив багрянец по западному небосклону, уже скрылось за холмами острова Риния, от которого Делос отделен проливом, шириной всего в четыре стадии. Сгущались сумерки. Посетители потребовали прибавить света и скуповатый хозяин, недовольно ворча, зажег еще пару масляных светильников.

– Что-то не верится, – сказал одноухий, – они же друг друга ненавидят сильнее, чем понтийцев. И ни одного поражения фимбрианцы не потерпели. Города жгли, добычу богатую взяли. А Сулла, говорят, с малыми силами через Геллеспонт перешел. Я думаю, он фимбрианцев просто подкупил.

– Может и так, хотя болтают, будто это Фимбрия своим сулил деньги, если не сбегут. От командиров клятвы верности требовал. Раба подослал Суллу зарезать. Правда, раб попался.