Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри (читать книги полностью без сокращений txt) 📗

Но это был человек, явно им незнакомый. Никто в фехтовальных залах, включая учителей и хозяев, не обладал столь блистательным искусством.

Недавно у них шел разговор об убитом в расцвете лет герцоге де Невере. Вот о ком помнят до сих пор в фехтовальных академиях: быстрый как мысль, стальные ноги, глаза рыси! Но он давно был мертв, а любой из собеседников мог поклясться, что черное домино вовсе не призрак.

Во времена де Невера был еще один человек, даже более искусный, чем сам герцог: офицер легкой кавалерии покойного короля Анри де Лагардер. Но какая в конце концов разница, как зовут посрамившего их рубаку? Ясно одно: на сей раз нашим повесам не повезло. Горбун победил их языком, а человек в черном домино — шпагой. Теперь предстояло взять двойной реванш.

— Балет! Балет!

— Вон его королевское высочество, а вон — принцессы!

— А там — господин Лоу! Сам господин Лоу вместе с посланником королевы Анны Английской милордом Стерзом!

— Да не толкайтесь вы, прах вас побери! Всем хватит

места!

— Пентюх! Наглец! Дубина!

И все прочее, истинная и неподдельная радость любых столпотворений: помятые бока, отдавленные ноги, полузадушенные женщины.

В глубине толпы послышались пронзительные крики. Давно известно, что низеньких женщин хлебом не корми, только дай затесаться в какую-нибудь давку. Им совершенно ничего не видно, они страдают невыразимо, но воздержаться от этой муки мученической не в силах.

— Господин Лоу! Смотрите, господин Лоу поднимается к регенту на помост!

— А вон та, в жемчужно-сером домино, — госпожа де Парабер.

— А та, в красновато-буром, — герцогиня де Фаларис.

— Ну и разрумянился же господин Лоу! Должно быть, неплохо пообедал.

— А его высочество регент бледен: наверное, плохие новости из Испании!

— Тише! Успокойтесь! Балет! Балет!

В разместившемся вокруг фонтана оркестре грянул аккорд — знаменитый первый удар смычка, лет пятнадцать или двадцать тому назад еще занимавший умы провинции.

Места для зрителей находились перед самым дворцом, так что люди сидели к нему спиной. Это напоминало холм, пестревший женскими нарядами. И вот, прямо напротив зрителей с помощью невидимого механизма медленно поплыл вверх занавес. Сцена очень натурально изображала луизианский пейзаж: девственные леса с гигантскими деревьями, вершины которых чуть ли не упирались в небо, обвитыми, словно змеями, лианами; прерии до самого горизонта, голубоватые горы и могучий золотой поток — Миссисипи, отец вод.

Берега ласкали взор нежной зеленью, которую так любили выписывать художники XVIII века. Чудные рощицы, навевавшие мысль о земном рае, соседствовали с замшелыми гротами, каких не погнушалась бы даже Калипсо 118, ожидающая юного и холодного Телемака. Но никаких мифических персонажей там не было: их заменяло некое подобие местного колорита. Под тенистой листвой бродили индейские девушки в украшенных блестками набедренных повязках и в коронах из ярких перьев. Юные матери грациозно покачивали колыбельки с новорожденными, висящие на колышущихся от ветерка ветвях сассафраса. Воины стреляли из луков и бросали томагавки, старики курили трубки, сидя у костров совета.

Вместе с занавесом, словно из-под земли, поднялись многочисленные декорации, или «задники», как называют их в театре, и стоящая посреди пруда статуя Миссисипи оказалась окруженной великолепным пейзажем. На местах для зрителей и по всему саду раздались рукоплескания.

Ориоль вконец потерял голову. Он только что наблюдал выход мадемуазель Нивель, исполнявшей в балете главную роль дочери Миссисипи.

Волею случая молодой финансист оказался между бароном де Барбаншуа и бароном де ла Юноде.

— Ну? — воскликнул он, толкнув почтенных старичков локтями. — Как вы это находите?

Оба барона, возвышаясь на своих журавлиных ногах, презрительно посмотрели вниз на собеседника.

— Ну, каков стиль? — продолжал коротышка-откупщик. — Каков костюм? А легкость, а блеск, а великолепие? Одна юбка обошлась мне в сто тридцать пистолей. Крылья стоили тридцать два луидора, пояс — сотню экю, а диадема — целое состояние. Браво, обожаемая! Браво!

Бароны переглянулись поверх его головы.

— Что за прелестное создание! — заметил барон де Барбаншуа.

— И как ей достаются наряды! — подхватил барон де ла Юноде.

И, печально переглянувшись над пудреною головой толстенького откупщика, старики в унисон заключили:

— Куда мы идем, господин барон? Куда?

За первым «браво», брошенным Ориолем, последовал гром оваций. Нивель и в самом деле была восхитительна, а соло, исполненное ею на фоне водяных лилий и овсюга, все признали бесподобным.

Ей-же-ей, этот господин Лоу — человек весьма почтенный, раз придумал страну, где так славно танцуют. Толпа, как один человек, повернулась в его сторону и заулыбалась: она любила его, она была вне себя от восторга.

Но по крайней мере двое не принимали участие в общем веселье. В течение примерно десяти минут Плюмаж и Галунье почтительно следовали за розовым домино Сидализы, но внезапно она как сквозь землю провалилась. Это произошло за прудом, подле входа в палатку из листков тисненой бумаги, которые должны были изображать пальмовые листья. Когда Плюмаж и Галунье попробовали туда войти, два гвардейца скрестили перед их физиономиями свои штыки. В палатке размещались девицы из балета.

— Ризы Господни! Друзья… — начал было Плюмаж.

— Проходи! — прозвучало в ответ.

— Друг мой милый… — попробовал было в свою очередь Галунье.

— Проходи!

Приятели с сожалением посмотрели друг на друга. Внезапно все стало ясно: они упустили птичку, доверенную их заботам, все пропало!

Плюмаж протянул Галунье руку.

— Что ж, мой миленький, — произнес он с величайшей меланхолией в голосе, — мы сделали, что могли.

— Нам не повезло, и все тут, — отозвался Галунье.

— Ах, битый туз, нам крышка! Давай, пока мы здесь, как следует закусим и выпьем, а потом — va a Dios 119, как это у них там говорится.

Брат Галунье тяжко вздохнул.

— Я буду молить Господа, — проговорил он, — чтобы он отправил меня на тот свет посредством доброго удара в грудь. Ему-то не все ли равно?

— А почему именно удара в грудь? — заинтересовался гасконец.

На глаза Галунье навернулись слезы, что его отнюдь не украсило. В этот торжественный миг Плюмаж готов был признаться, что не видел человека уродливее, чем «его сокровище».

А Галунье, скромно опустив лишенные ресниц веки, ответил:

— Я хочу умереть от удара в грудь, мой благородный друг, потому что привык нравиться дамам и мне было бы неприятно думать, что одна или даже несколько представительниц прекрасного пола, которому я посвятил всю жизнь, увидят меня после смерти с обезображенным лицом.

— Вот дурачина, клянусь головой! — проворчал Плюмаж. Но смеяться над другом у него не было сил.

Друзья неспешно двинулись вокруг пруда. Они походили на двух сомнамбул, которые ничего не видят и не слышат.

Балет под названием «Дочь Миссисипи» представлял собою довольно занятное зрелище. Со дня изобретения этого искусства люди ничего подобного еще не видели.

Дочь Миссисипи, исполняемая прелестной мадемуазель Нивель, попорхав среди тростников, кувшинок и овсюга, весьма изящно позвала к себе своих товарок, по всей вероятности, племянниц Миссисипи, которые прибежали, держа в руках гирлянды цветов. Затем все эти дикарки, среди коих были мадемуазель Сидализа, Дебуа, Дютан, ла Флери и прочие хореографические знаменитости тех времен, ко всеобщему удовольствию потанцевали немного все вместе. Это означало, что они счастливы и свободны на сих цветущих берегах. И вдруг из тростника повыскакивали ужасные индейцы — без одежды и с рожками на голове. Нам неизвестно, какова была их степень родства с Миссисипи, но рожи у всех были мерзкие.