Дочь викинга - Крён Юлия (бесплатные полные книги txt) 📗
В первые два дня она заворачивала малыша в ткань, теперь же прижимала его голым к своей груди, кутаясь в меховую накидку. Гизела не понимала, зачем она так делает.
– Разве не нужно пеленать младенца, чтобы он развивался, как положено? – неуверенно спросила она.
Но Руна покачала головой:
– Главное, чтобы малышу было тепло, а никакая тряпка не согреет его лучше моей кожи.
Гизела была рада тому, что Руна оберегает ее дитя. Сама она не сумела бы этого сделать. С каждым шагом, отдалявшим ее от привычного селения, ей становилось все холоднее.
Принцесса смотрела на крошечное создание, зная, что не должна падать духом. Нужно было идти, пока они не окажутся в безопасности, там, где ребенок сможет вырасти. Но Гизела все еще чувствовала неуверенность. Что, думала она, сулит им будущее? Увидит ли она когда-нибудь Лан? Увидит ли Лан ее ребенок? Девушка почувствовала желание опуститься на мягкий мох и заплакать. Она не хотела идти дальше. Она не могла идти дальше. Еще одна зима вдали от родины… Это уже слишком.
Руне становилось все труднее уговаривать Гизелу идти вперед. Все медленнее были ее шаги по палой листве.
Жалобно хныкал малыш, свистел ветер.
– Я умру, – шепнула ветру Гизела. – Не сегодня, но скоро.
Они провели ночь в зарослях камыша. На следующее утро принцесса была еще жива. «Я не умру и сегодня», – подумала Гизела.
Как и раньше, они пошли вдоль берега. Потом Руна свернула в сторону, удаляясь от моря.
Гизела думала о том, почему ее подруга приняла такое решение – потому ли, что вид моря вызывал в ней тоску по родине, или же северянка предполагала, что дальше от берега растут леса, которые смогут защитить их от ветра, непогоды и враждебных взоров?
Руна прижимала к себе ребенка, и Гизела часто слышала, как она говорит ему:
– Ты справишься. Ты должен жить.
Но слова не заменяли молока, и Гизела волновалась из-за того, что умрет не только она, но и ребенок. Она не говорила о своих опасениях, убеждая саму себя в том, что Руна этого не допустит.
И когда вечером вдалеке показалась деревня, Гизеле почудилось, что селение было там не случайно. Это Руна призвала его силой своей мысли.
– Слава Богу! – пробормотала принцесса, опускаясь на колени.
– Надеюсь, они не сразу нас прогонят, – с сомнением протянула Руна.
Люди, которые вышли поглазеть на двух путниц, смотрели на них недоверчиво, но беззлобно. Гизела всего этого уже не видела. Едва они вошли в деревню, как она потеряла сознание.
В деревне было с полдюжины домов, и навстречу Руне вышло примерно столько же людей. Обведя жителей селения взглядом, северянка обратилась к женщине, показавшейся ей самой полной и самой здоровой. На щеках у женщины играл румянец.
– Прошу вас, помогите нам, – сказала Руна. – Я буду трудиться, сколько потребуется. Я умею выполнять любую работу. Но моей спутнице и ребенку нужна крыша над головой, еда и молоко. – Она помедлила. – Мы крестьянки. Пришли с побережья. Наши мужья погибли, а мы не смогли управиться с хозяйством.
Она надеялась, что люди не прогонят ее, что улыбка женщины искренняя, что не повторится история с Бертрадой, которая накормила их, а потом предала, так и не назвав своего имени.
Впрочем, эта крестьянка своего имени не скрывала.
– Я Одинга, – сказала она. – А вас как зовут?
Руна заметила, что жители этой деревни говорили на странном языке – смешении норманнского и франкского, и это придало ей мужества.
– Это Гизела, а я Руна. Она из народа франков, я – северянка.
Одинга нисколько не удивилась этому. Похоже, она привыкла к тому, что дети разных народов могут быть вместе.
– Тогда идите ко мне – если можете.
Гизела лежала на траве и не шевелилась, поэтому Руна вначале внесла в дом Арвида, а потом свою подругу – та показалась ей не намного тяжелее ребенка.
Войдя в дом, северянка увидела, что Одинга приложила Арвида к своей груди. У стола сидело несколько сопливых детишек, младшему было не больше двух лет – это его Одинга еще кормила грудью.
Опустив Гизелу на лежанку, Руна почувствовала, что ей на глаза наворачиваются слезы. В последние дни тревога не позволяла ей думать о Таурине, тосковать по его ласкам, теперь же, когда Арвиду ничто не угрожало, Руна заскучала по мужчине, который когда-то был ее злейшим врагом, а теперь стал близким человеком.
Северянка украдкой вытерла слезы.
– Где мы? – спросила она у Одинги. – Как называется эта деревня?
Единственное, что Руна знала об этих землях, – что они поросли густым лесом и потому тут почти никто не живет.
Дети, сорвавшись со своих мест, стали с воплями носиться вокруг стола, но крестьянке это не мешало. Ничто не могло развеять ее покой, ничто не выводило ее из себя. Она была упитанной, как и ее дети, а значит, урожай в этом году был богатым: еще одна причина для того, чтобы не волноваться.
– Тут, на востоке Нормандии, мало кто живет, – рассказывала Одинга. – Там, где земля не такая скалистая, есть и другие поселения, но все они расположены далеко друг от друга.
Чем дольше она говорила, тем заметнее становилось влияние языка норманнов на ее речь. В каждую фразу, произнесенную на франкском, попадало норманнское словечко, и наоборот. Это было немного странно, но Руне такая речь была привычна, ведь именно так она говорила с Гизелой. Наверное, так говорили все люди, утратившие родину и поселившиеся здесь.
– Хоть мы и живем вдали от городов, – продолжила Одинга, – северяне нас не пощадили. Вначале они приплывали сюда, грабили, жгли дома, убивали… Моего мужа, царство ему небесное, зарубили… – На мгновение она замолчала, но затем продолжила, как ни в чем не бывало: – Потом правители заключили мир и здесь поселились северяне. Вместо того чтобы закладывать собственные поселения, они приходили в деревни, где жили франки. И брали себе в жены местных женщин, потому что норманнки остались у себя на родине. Один из таких северян поселился и у нас. Его зовут Альфр. Он стал моим мужем.
Одинга не сказала, хотела она становиться женой Альфра или же ее принудили к этому. Ее голос оставался спокойным, а лицо если не счастливым, так уж точно безмятежным.
– Не важно, с кем возлечь, с франком или с норманном. Главное, что в доме есть мужчина, способный вспахать поле. И детям нужен отец.
Они были женаты уже довольно давно, и Альфр говорил на ее языке, а она на его. «На нашем языке, – подумала Руна. – На нашем общем языке».
– Альфр… Он родом из Норвегии? – осторожно осведомилась она.
Руна не знала, радоваться ей или пугаться, если окажется, что в этой деревне живет человек, знававший когда-то темные воды фьорда и заснеженные горы, скалистые склоны и одиночество ее родины.
– Нет. – Одинга покачала головой. – Альфр – датчанин, как и большинство здешних северян. Из Норвегии тут никого нет.
Она отняла Арвида от груди, прижала его к плечу и похлопала по спине, пока ребенок не срыгнул. Затем Одинга передала малыша Руне, и в комнате ненадолго воцарилась тишина. Гизела лежала неподвижно, но дышала. Арвид удовлетворенно икнул – впервые с тех пор, как появился на свет, он наелся досыта. Сложно было поверить в то, что еще вчера его личико было багровым от крика, так ему хотелось есть.
Руна была благодарна.
Разве могло произойти что-то плохое теперь, когда Аренда кормила женщина, так легко назвавшая имя ее родины?
Одинга встала и принялась возиться у печки. Вскоре она поставила перед Руной миску с едой. Глядя на то, как северянка набросилась на угощение, она продолжила свой рассказ.
– Я была не единственной, кого северяне взяли в жены. Наших мужей и сыновей увели в рабство или убили, в деревнях почти не осталось мужчин. Поэтому места наших мужей должны были занять другие. Моя сестра – она живет в соседнем доме – замужем не за норманном, а за ирландцем. Он попал сюда вместе с северянами, которые захватили его в рабство. Благодаря упорному труду вначале он смог обрести свободу, а затем и получить собственную землю.
