Корабль мертвых - Травен Бруно (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
И опять все началось сначала. Так хорошо разговорились, только начали понимать друг друга – и вдруг этот дурацкий вопрос. Наверное, его придумали в Пруссии, потому что все, что связано с вмешательством в личную жизнь человека, придумано в этой стране. В Пруссии, а еще в России, люди необыкновенно терпеливы и позволяют делать с собой все, что угодно. Там перед любым фараоном люди застывают в ужасе.
Через два дня на коротком суде мне дали четырнадцать дней тюрьмы.
За обман железнодорожных чиновников. Хорошо, что они не узнали, что это уже не первый мой обман, а то закатали бы меня в тюрьму до конца моих дней. То, что я назвался немцем, не сделало их добрее. Но отсутствие паспорта даже помогло. Как предполагаемого иностранца меня ввели в особую рабочую группу. Мы там производили какие-то странные прищепки. Впрочем, даже наши работодатели не могли толком объяснить, что это такое. Может быть, часть детской игрушки, а может, секретная деталь военного корабля. Впрочем, были и такие, что утверждали, будто мы занимаемся производством особых частей к дирижаблям или к подводным лодкам. В общем, никто ничего толком не знал. Я, например, больше склонялся к тем, кто говорил о подводной лодке. Где-то я читал, что именно при ее строительстве используется масса деталей, которые больше нигде не используются. Моя работа заключалась в складывании готовых прищепок в отдельные кучки. В каждой должно было быть сто сорок четыре штуки. Когда я уже сложил первую кучку, надзиратель вдруг засомневался, а точно ли там именно сто сорок четыре штуки, не просчитался ли я?
– Вряд ли. Я считал медленно.
– Я могу полагаться на ваши слова?
Надзиратель выглядел таким озабоченным, что я и сам начал сомневаться, не ошибся ли? Может, пересчитать? Надзиратель с таким решением согласился. Конечно, лучше пересчитать, чтобы избежать случайной ошибки. Если прищепки сосчитаны неправильно, может выйти неприятная история, мы оба это понимали. Тем более что надзиратель признался мне: у него старая мать и трое детей.
Когда я еще раз пересчитал прищепки, надзиратель приблизился.
На его лице появились тревожные морщинки. Он все-таки сомневался.
Не желая портить ему настроение, я сам предложил пересчитать прищепки еще раз. В конце концов, у него престарелая мать и трое детей… Мало ли… Я не хотел быть причиной неприятностей для такого обязательного человека. Ошибиться легко, сказал я. И понял, что поступил правильно, потому что надзиратель прямо расцвел:
– Святые слова! Пересчитайте еще раз, ради Бога! Пересчитайте с очень большой точностью. Если в кучке окажется деталей больше или меньше, директор тюрьмы сделает мне замечание. Даже не знаю, как я это выдержу. Так ведь можно лишиться службы, правда? Дома у меня престарелая мать, и жена не совсем здорова. Пересчитайте точно, как можно точней. В кучке должно оказаться ровно сто сорок четыре прищепки. Может, вам лучше считать дюжинами? Тогда не так легко сбиться.
К дню своего освобождения я с большой долей надежности собрал три кучки. Только в них я был уверен. В каждой было ровно по сто сорок четыре прищепки, ни одной больше, ни одной меньше. Хотя в душе думаю, что вполне мог ошибиться на одну-другую. Если так, то у надзирателя могли быть большие неприятности. Все же, старая мать, не совсем здоровая жена, трое детей. С таким хозяйством надо обходиться очень внимательно.
В виде вознаграждения за свой труд я получил при выходе из тюрьмы пятьдесят сантимов. Не такая уж большая сумма, но она легла на Францию почти непомерным грузом. Если всем бродягам платить, страна обанкротится. Поэтому я решил покинуть Францию как можно быстрее. К тому же, я понимал, что если через четырнадцать дней меня еще раз поймают, я отправлюсь в тюрьму уже на целый год, а уж потом только меня насильно вышлют в Германию.
13
Я направился на юг по дороге, старой, как европейская история.
Национальность я оставил при себе ту, которую сказал священнослужителю. И если меня спрашивали, кто я, я так и отвечал: «бош». Никто не ставил мне этого в вину. Я везде находил еду и место для ночевки. Похоже, что, повинуясь инстинкту, я выбрал правильную национальность. Тут не терпели американцев. Везде их ругали и поносили. Они были чистыми разбойниками, превратившими в доллары кровь французов. Они были безбожниками и наглыми спекулянтами, которые стараются выжать доллары из каждой слезы матери или младенца. Никак они не остановятся, хотя запасы золота грозят скоро задавить их. Попадись здешним крестьянам американец, они забили бы его цепями, как собаку.
– Другое дело боши, – говорили мне. – Да, мы воевали с ними, но это была почтенная настоящая война. Мы вернули свой Эльзас. Это правильно. Они с нами согласились. Но теперь всем плохо. Американская собака хватает нас за штаны, отбирает последнюю обгрызенную кость. Они теперь сильно голодают, эти бедные боши. Мы бы с удовольствием поделились с вами чем-нибудь, но у нас, считай, ничего не осталось. Американцы обобрали всех дочиста. Зачем они вообще пришли в Европу? Помочь нам? Ну да…
– Вот и по вам видно, как нынче живется бошам. Выглядите здорово изголодавшимся. Ешьте, ешьте, не стесняйтесь. Выбирайте лучший кусок. Куда, говорите, вы идете? В Испанию? Разумно. У них все же не так голодно, как у нас. Они не воевали, но и у них американцы оттяпали Кубу и Филиппины. Вот вам еще пример. Как будто им своего мало. Вы ешьте, ешьте. Мы все-таки не совсем разорены. Это у вас, бедных бошей, детишки мрут с голода…
– А если мы скопим денег на билет, чтобы поехать в Америку и там немного подзаработать, они сразу закрывают перед нами двери. Дескать, Америка для американцев. Сперва обокрали индейцев, а теперь закрывают дверь перед нами, как будто мы попрошайничаем…
– Кстати, вы можете подработать у нас. Пару недель. Силы наберетесь, и в Испанию придете не с пустыми руками. Конечно, платить много мы не можем, ну может, тридцать франков в месяц, по восемь франков в неделю, понятно, с кровом и с едой. Перед войной мы вообще платили по три франка в неделю, но сейчас все так дорого. Во время войны у нас подрабатывал тут один бош. Военнопленный. Был очень прилежный, мы потом даже не хотели его отпускать. Эй, Антуан, подтверди, что бош был очень прилежный. Работал как машина. Мы удивлялись. И все его уважали. Некоторые даже корили нас, дескать, что это вы так? С военнопленным надо держаться строже. Но мы все делали по-своему. Он даже ел с нами…
Видимо, пленный бош по имени Вильгельм действительно был отменно прилежным парнем, потому что я по много раз в день слышал: «Ну не знаю, не знаю… Наш Вильгельм был, наверное, из другой местности… Вы работаете не так, как он. Правда, Антуан?» – Антуан конечно подтверждал: «Да, наш Вильгельм был, наверное, совсем из другой местности. Вы работать, как он, не можете. Видно, боши так же отличаются друг от друга, как и мы».
Скоро меня начали нервировать вечные сравнения с этим Вильгельмом. Конечно, он больше меня разбирался в сельском хозяйстве и работал прилежнее, но и я работал бы прилежнее, заставь меня выбирать между сельскими работами и концентрационным лагерем. Или того лучше, между сытной едой у этих крестьян и голодными дорожными работами где-нибудь в пустынях Алжира. К тому же, местные рабочие получали в неделю и по двадцать, и даже по тридцать франков, только мне причиталось восемь. Я был всего только бедный бош, которого спасали от голодной смерти. Когда наконец я собрался уходить, за шесть полных недель работы мне дали всего десять франков. Крестьянин намекнул, что я неплохо питался все эти дни, а кроме того, у него не было свободных денег. Все в деле. Потом, конечно, появятся. Но не сейчас. Когда будешь возвращаться из Испании, сказал он, непременно заходи. Ты выглядишь окрепшим. В Испании легко найти работу. Правда, Вильгельм работал прилежнее…
– Еще бы ему не работать, – ответил я. – Он жил в Вестфалии, а я в Зюйдфалии. Есть такое великое герцогство, – на ходу придумал я. – У нас не привыкли работать много. У нас все растет само по себе.
