Непотопляемый «Тиликум» - Гильде Вернер (книги бесплатно полные версии txt) 📗

Ударишь молотком слишком сильно — конопатка, словно клин, раздвинет доски, и корабль получит течь. Ударишь слишком слабо — паклевая скрутка войдет в щель недостаточно глубоко, и в этом месте потом будет проходить вода.

Во время конопаточных работ Маас все время чутко прислушивался к стуку молотков и немедленно откликался на всякий непорядок.

— Люди Мюллера бьют слишком слабо!

Нам, ученикам, доверяли конопатить только палубный настил. Здесь качество конопатки на живучесть корабля влияло не так сильно.

Наконец расквитались и с конопаткой. Мастер Маас удовлетворенно провел ногтем по последнему шву. Мы уложились в срок. Теперь началась подготовка к спуску со стапеля. Для этого необходимо было, чтобы подъем воды в Крюкау пришелся на полуденные часы.

Прилив, как известно, повторяется каждые двенадцать часов, причем срок его наступления день ото дня медленно сдвигается. Начнись прилив, скажем, в шесть утра, и фрау капитанша, герр Кремер и другие почетные гости не смогли бы принять участие в событии — в это время они еще спят. Следующий прилив начался бы около шести вечера. Тогда не хватит времени отбуксировать корабль и выполнить на нем до темноты все работы, необходимые сразу после спуска со стапеля.

Видимо, при подписании контракта герр Кремер всегда руководствовался календарем приливов и отливов, потому что всякий раз сроку готовности корабля сопутствовало самое благоприятное время подъема воды в реке.

Плотники приготовили спусковые дорожки — брусья, по которым эвер должен был сползти в воду. Мы, ученики, густо смазали эти брусья мылом. Корпус украсили цветочными гирляндами. Придись спуск на зимнюю пору, вместо цветов были бы разноцветные флажки.

Щит с именем корабля на корме прикрывался до поры старым парусом. Перед самым носом эвера мы соорудили из старых брусков и досок небольшую трибуну для уважаемых лиц, которые соберутся в этот торжественный день.

И вот этот день настал. Блестящие цилиндры высоких гостей, словно зеркала, пускали солнечных зайчиков. Белые пластроны сверкали из-под фраков и визиток. Герр Кремер пригладил свои бакенбарды, левой рукой — правую, правой рукой — левую. Гигантские поля дамских шляп закрывали, словно зонтиками, чуть не всю трибуну.

— Хорошо еще, что кринолины вышли из моды, а то пришлось бы строить две трибуны, — сказал мой друг Никель.

Плотники, исключая тех, кому выпала честь выбить клинья и стопора, удерживающие корпус на стапеле, собрались вокруг трибуны.

Корабли в гавани в честь такого события украсились пестрыми флагами. Зевак к верфи сбежалось со всего города. Плотники явились в праздничных нарядах. Мастер Маас и тот отказался на сей раз от своей всегдашней фуражечки и надел высокую плотницкую шляпу.

Корабль владельцам передавал герр Кремер.

— Счастливого плавания… Кайзер и империя… Германская слава… Удачного фрахта… — доносились до нас отдельные его слова.

Потом одна из дам произнесла традиционную «крестильную» формулу. Ее голосок звучал еще слабее:

— …Волны… ветром полны… на воду спускаю… имя нарекаю.

Не очень разборчиво, но во всяком случае в рифму. Закончив речь, она взяла в руки бутылку шампанского, болтавшуюся на тросике под перекладиной какой-то штуки вроде маленькой виселицы, и хватила ею о форштевень новорожденного эвера.

Бутылку для обряда «крещения» заготовили специально. На женщину в таком важном деле полагаться нельзя. Существо она слабое, а бутылка — крепкая, ну, как не разобьется? И контора загодя отправила бутылку на «препарацию». Трюк этот состоял в следующем. С бутылочного горлышка снималась станиолевая обертка. Затем наш стекольщик осторожно, без хлопка, откупоривал пробку. Вокруг него уже кучковались охочие люди со своей посудой. Первому он наливал себе в стакан, где обычно хранилась замазка, а остатки разливал приятелям, тоже отнюдь не в фирменные бокалы. Оставалось только сказать: «Ваше здоровье!»

Французское шампанское! Многие ли наши земляки пробовали его? Или хотя бы видели, как другие пробуют? Так что наш стекольщик в этом смысле мог бы дать фору самым именитым эльмсхорнским бюргерам.

Далее начиналась собственно «препарация». На поверхности бутылки алмазом делались надрезы во многих местах. Затем ее наполняли обычным солодовым пивом, сдобренным для лучшей пенности пригоршней поваренной соли. Пробку слегка подстругивали, чтобы она без усилий входила в горлышко, и закрепляли ее проволокой. Потом снова обертывали бутылку станиолью. Вот и вся «препарация». Крестильная бутылка «вдовы Клико» готова, она разлетается вдребезги при любом, даже самом слабом ударе. А солодовое пиво пенится сильнее самого лучшего шампанского.

— По крайней мере всем видно, — пояснил стекольщик.

Итак, бутылка кокнулась, или, лучше, как обычно писал в таких случаях «Эльмсхорнский вестник», расшиблась, о форштевень гордого корабля. В тот же миг мастер Маас прокричал:

— Стопора долой! Руби во славу божью!

На верфи зазвонила рында, застучали топоры и молотки. В гавани на всех судах затрубили в туманные горны. Старый парус упал вниз и открыл взорам присутствующих имя нового корабля.

Медленно, очень медленно, как бы нехотя, заскользил корпус со стапеля. Потом темп убыстрился — это сработало наше мыло. Толпа разразилась криками «Ура!», в воздух взлетели шляпы, фуражки и цилиндры. И вот уже, весь в пене и брызгах, новорожденный эвер резво скатывается в свою законную стихию. Здесь его сразу осаживают якорями: Крюкау — узкая, промедли мы чуть, так и врежется наше детище в противоположный, луговой берег.

Рабочая команда буксирует корабль к достроечному пирсу. Капитан всходит на борт и собственноручно поднимает национальный флаг. Заканчивается праздник по традиции в «Дубке».

В последующие дни мы отделывали и снастили эвер. Грот-мачту должны были ставить в присутствии капитана. Таков обычай: корабль хорошо будет ходить под парусами, если под мачту заложить золотой, а исполнить это надлежит самому капитану.

Нам с Никелем предстояло ставить мачту. В первую очередь нужно было позаботиться, чтобы шпор мачты — нижний ее конец — точно пришелся к степсу — специальному гнезду на киле. Как происходит процедура установки. Никель мне в общих чертах рассказал.

— Все понял?

Я утвердительно кивнул.

— Тогда смотри, как оно пойдет дальше.

Никель осторожно выпилил маленький кусочек из планки степса. Затем он вновь приладил его на место, а распил залепил замазкой. Наконец он сплюнул в ладонь добрую порцию жевательного табака и большим пальцем старательно размазал ее по всей планке.

— Ну как, заметно что-нибудь?

— Н-е-е-т, но зачем все это?

— Потерпи малость — узнаешь. Только никому ни звука.

На следующий день мы притащили на эвер треногу, с помощью которой ставят мачту. Когда все приготовления были закончены, появились капитан и мастер Маас.

— Я хотел бы заложить в степс золотой.

— Да, кэптен, обязательно заложите. Это прекрасный обычай.

Хороший ход для нее — первейшее дело! — сказал Никель. Под «ней» подразумевался эвер. О кораблях всегда говорили в женском роде, какое бы название они ни носили [18] (кстати, мой первый эвер назывался «Фридрих»). Никель кивнул людям, державшим мачту, подвешенную к треноге. Это была команда ставить. Капитан, Маас и Никель спустились в трюм. Сгорая от любопытства, я скользнул за ними.

Капитан заложил в степс золотую монету в двадцать марок.

— Только я останусь здесь, покуда мачта окончательно не сядет на свое место. А то знаю я вас, за милую душу приберете мое золотишко.

— Кэптен, как вы можете? У нас этакого не водится, — встопорщились в негодовании бакенбарды Никеля. — Да случись подобная оказия, корабль и с места не сдвинется.

Маас ничего не сказал, только поездил верхней частью своей шкиперской бороды по нижней.

В пяртнерсе [19] показался шпор мачты.