Черные флаги - Мейсснер Януш (книги бесплатно txt) 📗
Временами они уплывали вниз по реке до самой лагуны, чтобы ловить тунцов и марлинов или охотиться на дельфинов.
Ян поражался отваге Иники и её ловкости во владении гарпуном, веслом и парусом. Раз, когда они буксировали к берегу огромную рыбину, их атаковали акулы и едва не перевернули лодку. Мартен уже хотел перерезать лесу и оставить им добычу, но Иника вонзила гарпун промеж глаз одного из чудовищ, угодив в самый мозг, и голубые махос с бурыми галанос бросились на могучее тело хищника и разорвали его на куски, оставив только голову с торчащим в ней гарпуном. Ян сумел вырвать гарпун и убил другого галанос, а Иника поставила парус и стихающий вечерний бриз подогнал лодку вместе с добытой рыбой к берегу.
Квиче знал об их поездках и приключениях; казалось, знал он и о чувствах своей дочери, и гораздо больше, чем Мартен. Но не выдавал своих мыслей. И беседуя с союзником о делах государственной важности, избегал любых намеков на эту тему. Просто ждал.
Мартен же все больше интересовался развитием Амахи и все дольше растягивал свое пребывание в Нагуа между выходами в море. Больше того — обдумывая очередное плавание, принимал в расчет не только свою собственную выгоду, но и нужды края, о которых узнавал от Иники. Стал её советником и другом. То, что поначалу в её замыслах его забавляло, теперь столь же сильно привлекало его воображение. Научившись языку Амахи, кое-как он мог бы объясниться и на наречии Алкогуа. Решил освоить ещё и язык Хайхола, поскольку собирался изучить края в верховьях реки и добраться по её течению до подножья гор, чтобы заключить соглашение с тамошними вождями.
Свои намерения он обсуждал с Мудрецом и его дочерью, в конце концов доверил их и Бельмону. Но так и не получил ожидаемой поддержки и понимания.
Ричард де Бельмон пристально взглянул на него и высказал сомнение в целесообразности такого предприятия. По его мнению, внутренние дела Амахи следовало оставить естественному течению вещей или рассудительности Квиче.
— Какой смысл имело бы для тебя знание трех-четырех местных наречий? — говорил он, прогуливаясь с Яном по палубе “Зефира”, давно уже готового к новому плаванию. — Знай ты их в два раза больше, что с того? Или ты думаешь, что сумеешь организовать и вооружить индейцев так, чтобы отразить испанцев? Тут, в Новом Свете, где они уже вырезали под корень целые племена, покорили целые народы, покорили царства большие, чем Польша или Франция. Даже Альваро, тот иезуит, которого Шульц возит с собой, как величайшее сокровище, и который нам пригодился как переводчик, не всегда умеет найти общий язык с посланцами из самых отдаленных селений. А ведь он бегло владеет шестью или восемью наречиями! И вообще… — он запнулся и махнул рукой. — Зачем тебе это?
— Это мне нравится, — неуверенно ответил Мартен.
Однако подумал, что Бельмон прав, по крайней мере насчет знания языков. И ещё подумал, что в союзе, о котором мечтал, должен быть один, общий язык. Но какой — не раз он спрашивал себя.
Все беглые, как индейцы, так и негры с метисами, наплыв которых все нарастал, знали язык своих господ и палачей — испанский. Да, только испанский мог быть общим языком объединенных народов.
Так же обстояло дело и с верой. Среди беглых было много христиан, католиков, разумеется, “обращенных” миссионерами. Культ этот, с молитвами, возносимыми Деве Марии, святому Иакову Кампостельскому и к целой плеяде прочих святых, со своими реликвиями, ладанками, крестиками, которые так напоминали амулеты, с торжеством литургий, с процессиями и исповедями — легко совмещался с верованиями язычников. Так что по всей Новой Испании и Новой Кастилии, как и повсеместно в селениях Амахи “католики” индейцы и негры вместо своих прежних богов чтили Богоматерь и святых. Сооружали их деревянные изваяния, ярко раскрашенные, украшенные перьями и цветами, обладавшие чудотворной силой излечения болезней, повышения плодородия или избавления от плохой погоды во время сбора урожая. И плясали перед ними, услаждали Пресвятую Деву игрой на гитарах, жгли костры, приносили жертвы.
Разумеется, свершались чудеса: набожные женщины рождали близнецов, и даже тройню, к больным возвращалось здоровье, прививки на дичках, посвященные опеке святого патрона, приносили чудесные плоды, грозовые молнии, раскалывавшие могучие деревья, щадили хижины и так далее.
Вести о таких небывалых событиях, приукрашенные и приувеличенные стоустой молвой, разлетались по стране и легко принимались на веру. Большая часть жителей Нагуа оставила алтари Тлалока ради новых богов и веселых обрядов. Столь удобная религия, опиравшаяся на десять заповедей, казалась Мартену наиболее подходящей для страны Амаха. Она смягчала нравы, исключала кровавые жертвоприношения, утверждала основы мирного сожительства в разноплеменном народе.
Но кто должен был её распространять? Мартен знал достаточно о судах и пытках инквизиции, а также о способах “обращения” язычников испанцами, чтобы избегать передачи дела в руки монахов и миссионеров. Нет, нельзя было им доверять; невозможно допустить их в страну.
Иника разделяла эти взгляды: жрецами нового культа должны были стать местные уроженцы, индейцы — подданные Квиче, над которыми следовало установить строгий надзор.
Кроме этого, она заботилась о просвещении, хотела, чтобы молодежь в Амахе училась ремеслу, земледелию и ткачеству, а также искусству строительства больших лодок — и может быть даже кораблей — по образцу чужеземных. Жаждала расширить свои знания о мире и передать их своему народу.
Мартен общал ей помощь. В душе он восхищался необычайной зрелостью её рассудка и смелостью намерений, и сам увлекся ими.
“ — Да, она будет великой владычицей, — думал Ян. — Она мудра, как отец, и превзошла его честолюбием. Где же найти мужа, достойного ее?”
Педро Альваро был не совсем не прав, выдавая себя за наместника ордена иезуитов, хотя в действительности служил у того только секретарем и имел степень схоласта, добытую пятнадцатью годами учения и службы в ордене. Но он был парень способный и в самом деле не раз представлял своего хозяина в столице округа Руэда, и коррехидор Диего де Рамирес ценил его гораздо больше, чем старого, впавшего в детство наместника Святейшего престола.
Альваро надеялся в ближайшее время пройти окончательное посвящение — professi quatuor votorum, после чего перед ним открылась бы дорога к высшим должностям. И именно тогда, когда он направлялся из Сьюдад Руэда в Вера Крус, чтобы добиться посвящения, произошло столь жуткое приключение: корабль, на котором он плыл, подвергся нападению пиратов, и он стал пленником знаменитого Мартена. Правда, ему не причинили вреда, и даже не ограбили, но и судьба его, и карьера были загублены.
Корсары относились к нему с презрительной снисходительностью. Его кормили и позволяли спать в кубрике, а Мартен даже согласился на отправление им месс по воскресеньям.
В богослужениях приняло участие немало моряков, которые до этого побывали на исповеди. Альваро отпустил им грехи и благословил. Но это все, что он мог сделать. Им было не до проповедей и поучений. Похлопывая его по плечу, корсары уверяли, что если не будет вмешиваться в их дела, волос с его головы не упадет.
Встреча с Генрихом Шульцем воскресило надежды Педро. Генрих оказался куда религиознее других людей с “Зефира”. Он явно был расстроен и возбужден. Во время исповеди так сокрушался над тяжкими грехами, которые успел натворить, покорно выслушал слова укора и принял назначенную епитимью. Но под конец заявил, что не может обещать исправиться, поскольку также как Альваро — находится во власти Мартена и до поры должен ему служить, выполняя его приказы.
— До поры… — повторил он, опуская глаза, и монах счел это многообещающим признаком и не пытался сразу добиться большего.
Только по возвращении из следующего плавания, которое совершил он на борту “Зефира” вместе с Шульцем, Педро осознал, что пора эта ещё не пришла и что неволя у корсаров может продлиться гораздо дольше, чем он полагал. Он насквозь видел Генриха, что было нетрудно, тем более он был его исповедником, и в глубине души одобрял терпение, осторожность и выдержку этого человека. С известной точки зрения они были похожи друг на друга, хоть цели были разными. Друзьями стать они не могли, поскольку презирали откровенность и никому не доверяли, но могли опираться друг на друга, пока это было в их общих интересах.
