Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ - Брайан Фрэнсис (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные TXT) 📗
Таким образом, потеряй я сознание от боли, голода, жажды и гнетущих обстоятельств, я мог хотя бы держаться на поверхности волн.
Из того времени – а я, видимо, пробыл на плоту дней шесть-семь – мне запомнились волны. Запомнилось ощущение обожженной кожи, больно стянутой на плечах, горящих губ, языка, которым невозможно было пошевелить. Запомнились затекшие члены и страшная боль от жгуче-соленых волн, словно специально сыплющих соль мне на раны. Порой мне мерещилось, что чудовища плывут рядом с плотом, стремясь сбросить меня в воду, а порой виделись огромные хлопающие крыльями птицы, спускавшиеся как можно ниже, чтобы заклевать меня и унести с собой, словно падаль. Мне слышались шумы, похожие на музыку: разумеется, это могли быть только крики птиц, что же еще? Или, может быть, песнь глубин?
Если говорить о боли, дольше всего в моей памяти жило ощущение жжения, ведь морская вода плескала мне в глаза, проникала в раны: тогда казалось, что имя этим ранам – легион. Еще мне казалось, что я не могу двинуть ногой, не только той, что была пригвождена к доскам плота, но и той, что была ранена; и каждый раз, когда плот накренялся на океанских волнах или резко поворачивался, я вновь и вновь ощущал ужасную боль всюду, где была повреждена плоть.
И конечно – голод, постоянно возвращавшийся, точно волны. Казалось, даже кости мои стали полыми, и мне начали представляться блюда английской кухни: ростбиф и седло барашка, и сбитые сливки с вином – все, что так любила подавать к столу моя матушка. Эти картины громоздились в моей голове, пищеварительные соки стремились заполнить рот, но он оставался сухим, ибо эти соки, как и соки моего мозга, как моя кровь, почти перестали течь.
Но надо всем этим царило ощущение, что я плыву. Я не имею в виду ощущение, что я плыву по океанским волнам: такое успокоение тоже приходило ко мне, но редко. Более частым было чувство, что я плыву где-то над собственным телом, гляжу вниз и вижу себя в беде. Так я лежал, растянувшись на грубых досках, к которым сам себя пригвоздил; лежал, раскинув руки на маленьком плоту, до каждого угла которого мог легко дотянуться. И то и дело меня швыряло вверх и вниз волнами – и огромными, и ничтожно малыми.
Чтобы увидеть эту картину, нужно представить себе молодого – едва за двадцать лет – человека, распростертого, словно жертва, под жгучими лучами солнца, чье тело испещрено ссадинами и ожогами, разъедаемыми соленой водой, и глубокими ранами, кожа вокруг которых местами почернела, а местами побелела – там, где море смыло засохшую кровь.
В таком состоянии я плыл, не приближаясь ни к каким иным берегам, кроме как к морскому брегу моего Создателя, когда однажды, ранним утром, в то время как холодный ветер бился за власть с солнечным зноем, какой-то предмет замаячил передо мной, меня схватили человеческие руки, и я смутно расслышал голоса, задающие мне вопросы. Потом мне сказали, что я на них не ответил – не мог.
Следующее мое воспоминание тоже связано с осязанием: оно о прикосновении – прохладно-чистом прикосновении жесткой, но приличной ткани и грубого дерева. Мне приходилось терпеть, пока восстановится способность видеть: я не мог открыть глаза, они были слишком сильно повреждены морской водой – веки так обметало, что они не открывались, словно специально, чтобы сохранить мне зрение.
Позже мне сказали и о том, что мелкие морские твари набились мне в уши и отыскали путь к ранам. Однако, что касается ран, они оказались защищены соленой морской водой, постоянно их очищавшей, так что удалось избежать более значительного вреда. Что же до ушей, частое промывание их чистой водой на протяжении нескольких дней постепенно вернуло мне мой прекрасный слух. Мальчишкой я любил подносить к ушам морские раковины, желая услышать рев океана. Теперь же я не могу играть в эту славную игру: сама мысль о ней заставляет меня содрогнуться.
По ощущению чьего-то прикосновения и по смутно доносившимся голосам я понял, что, должно быть, поднят на борт корабля, а не попал на землю. Я не ощущал вкуса, не чувствовал запаха: мои ноздри почти закрылись, поврежденные соленой водой. Больше всего мне помогало чувство осязания. Я оказался способен двигать своими членами и таким образом ощупывать то, что меня окружало. Уже за это одно я испытывал чувство благодарности. Любое резкое движение вызывало страшную боль, например, когда меня рвало и я – как мне сказали – пинту за пинтой выплескивал из себя рассол.
Я снова впал в бессознательное состояние, но на этот раз приветствовал его всей душой: это был целительный сон. Думаю, я проспал почти двое суток. Когда я проснулся, дела мои улучшились. Я покамест не мог открыть глаза; мои ноздри, уши и раны страшно болели. Но я заметно воспрянул духом, а чья-то заботливая рука, с помощью небольшой губки, дала мне возможность ощутить на языке вкус крепкого бульона. Даже нектар, похищенный из чаши всех богов сразу, и каждого бога в отдельности, не мог бы обладать более прекрасным вкусом.
Никто не задавал мне вопросов, однако люди, которые за мной ухаживали, болтали рядом со мной вполне дружелюбно, как болтают посетители в пивной. Они были грубы, но – и это довершило чудо – они были англичане! Поскольку я не мог говорить, не мог ни о чем их спрашивать, а они не знали ничего обо мне, они предполагали, что я испанец либо француз; цвет моей кожи был таким темным, что они даже думали, не португалец ли я. Впрочем, говорили они, это, может быть, солнце так опалило мне кожу.
Не могли они определить и мой возраст; из их разговоров, всегда смутно мне слышных, до моего сознания стало доходить, в каком ужасном я нахожусь состоянии. Короче говоря, для них я был человеческим существом мужского пола, обнаруженным на плоту далеко в океане, человеком, национальность которого невозможно определить и которому невероятно повезло, что он вообще остался в живых. Это они повторяли очень часто.
Получив такие сведения, я начал выздоравливать: я твердо верю, что осведомленность приносит результаты.
Мало-помалу мои силы восстанавливались. Опухший язык понемногу обретал прежние размеры, а раны с каждым днем причиняли чуть меньше боли благодаря каким-то снадобьям, которые к ним прикладывали. Вид и характер моих повреждений заставил моих спасителей предполагать, что я мог быть пиратом, попавшим в немилость у банды, или бунтовщиком. Но, судя по одежде – той, что на мне еще оставалась, – они заключили, что она слишком хорошего происхождения, чтобы соответствовать таким предположениям.
Ясно было, что я нахожусь в кубрике, среди матросов английского судна. Их шутки строились на выражениях, которые были мне знакомы; они говорили о короле и о своих родных местах. О своем капитане они говорили – да и думали – мало. Я так и не узнал его имени, а из их пренебрежительных разговоров смог понять, что он был всего лишь наемным профессионалом, чья лицензия позволяла брать фрахты по чартеру.
Я, кроме того, расслышал название порта, в который они направлялись и где надеялись меня оставить. Там они должны были пополнить запасы провианта, подремонтироваться (их корабль задел риф) и обновить паруса, потому что они попали в сильный шторм; короче говоря, пережили обычные трудности дальнего плавания. Название порта мне показалось знакомым, но боюсь, в голове моей царил бы такой же туман, даже если бы они говорили о Плимуте. И снова пришел благодатный сон и увлек меня за собой.
Однажды, когда мне показалось, что я скоро смогу открыть глаза (некоторое ослабление боли и неподвижности век создавало впечатление, что глазам стало легче), в кубрике, среди коек, на одной из которых я лежал, раздался новый голос. И хотя мои восприятия еще полностью не восстановились, он заставил меня насторожиться. Голос, высокий и резкий, осведомился, как идет выздоровление. Ответил ему матрос, который, как мне казалось, более всех обо мне заботился. Он сказал, что я поправляюсь сносно, хотя и медленно.
– Он что-нибудь сказал?
– Ни слова, сэр. Только пробовал. Язык у него больно распухлый, сэр. Принимает только такую пищу, какая льется.
