Гибель «Русалки» - Йерби Фрэнк (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
Дважды в сутки каждому негру выдавалось по полпинты воды. Во время прогулок по палубе между мужчинами и женщинами бродили мальчики с трубками, набитыми табаком, давая и тем и другим сделать одну-две затяжки, чему они, казалось, были безмерно рады. Трижды в неделю их рты промывались уксусом, и его же заставляли пить по глотку каждое утро, чтобы предотвратить цингу.
Раз в неделю цирюльник скреб им подбородки и срезал ногти до мяса, что предохраняло от серьезных ранений во время драк, случавшихся по ночам, когда, стараясь отвоевать себе как можно больше места для сна, рабы яростно сражались за каждый дюйм палубы, на которой они лежали мокрые от своего и соседского пота.
Днем мужчинам и женщинам разрешалось разговаривать друг с другом, но строгое наблюдение мешало им завязывать более близкие отношения. На ночь мужчин с руганью и щелканьем плети загоняли вниз, и матросы могли беспрепятственно развлекаться с женщинами. Как почти всем прочим, Гаю приходилось ночевать на палубе, поскольку помещения для младших офицеров и для членов команды были теперь заняты женщинами, и только через неделю или две он научился крепко спать, не обращая внимания на тесно сплетенные в каких-то двух футах от себя тела и производимый ими шум.
В течение всего рейса не прекращались и бесконечные уборки судна под руководством боцмана. Матросы ежедневно окатывали водой и драили палубу, поливали негров из шлангов. Группа рабов скоблила и терла пемзой невольничью палубу, когда их товарищи по несчастью были наверху. И все же оттуда шло отвратительное зловоние, хотя со временем Гай к нему притерпелся и не замечал больше.
Да и к жизни этой новой он привык, на свою беду. И если раньше, еще до того как он вышел в море на борту «Сюзанны Р.», его иногда еще мучили угрызения совести, а воспоминания о Фиби вызывали жалость к неграм вообще, то в этом первом плавании сомнения и жалость все реже и реже посещали его. Он видел, как чернокожие, которым давали кнут и назначали надзирать ночью за собратьями-рабами, награждая за этой старой рубашкой и парой матросских штанов, стегали своих товарищей по несчастью с такой жестокостью и удовольствием, что было противно смотреть. Он узнал, что два или три негра, закованные в цепи, – свободные люди, которым заплатили, чтобы они играли роль рабов и сообщали бы команде о малейших признаках мятежа. Он видел услужливость чернокожих женщин, их всегдашнюю готовность удовлетворить похоть матросов, а подчас и сознательное стремление разжечь ее.
К тому времени когда они достигли берегов Кубы, он уже не испытывал к негритянской расе ничего, кроме презрения. А самое печальное – он смирился со своим новым местом в жизни. И, хотя ему минуло восемнадцать – а это случилось на пути в Африку и осталось никем не замеченным, – он все еще был слишком юн и неопытен и не мог понять, что путает причины и следствия. И не его вина была в том, что он судит о целом народе по тем его подонкам и отбросам, с которыми вынужден был общаться. Для него негр всегда оставался негром: Гай не делал никаких различий между гордыми, благородными масаи, кафрами, дагомейцами и ашанти и племенами вайдах, эбоу, конго, фулах, вей и фольджи, которые испокон веков пребывали в рабстве и настолько усвоили непременные признаки рабского состояния – жестокость, трусость, отсутствие расовой солидарности и сплоченности, что за триста лет рабовладения в Америке ни одна из многочисленных попыток восстаний не привела хотя бы к частичному успеху.
Если бы юный Гай Фолкс был более беспристрастен, он мог бы понять, что этику человеческих отношений нельзя свести к алгебраическим формулам, нельзя, приравняв одно зло к другому, взаимно их нейтрализовать. Какими бы ни были люди, которых Гай помогал покупать и продавать, – жадными, корыстолюбивыми, эгоистичными, неверными, лишенными собственного достоинства (что превосходно сочеталось с той ролью двуногих вьючных животных, для которой они были предназначены), факт остается фактом: нет никаких оправданий тому, что Гай Фолкс на целых четыре года, с восемнадцати до двадцати двух лет, подавил в себе милосердие, заглушил угрызения совести, стал бессердечным как камень, отверг саму идею братства между людьми, погряз в жестокости и равнодушно взирал на самые немыслимые человеческие страдания…
Итак, обратный рейс был на редкость успешным. Только три негра умерли и были выброшены в море. А самое главное – капитан Раджерс не вычел из жалованья Гая деньги, предназначенные Ласкалю, так что, направляясь из Реглы в Гавану, он слышал звон серебра в карманах и знал, что он наконец на верном пути…
Глава 13
В третий день сентября 1842 года клипер «Марта Джин» отчалил от берегов Африки и вышел в море, увозя из родных мест восемьсот рабов-вайдахов, так что на невольничьей палубе на каждого приходилось шестнадцать дюймов в ширину и пять футов два дюйма в длину. Эти цифры заслуживают внимания, ибо говорят о плотности загрузки, необычной даже для невольничьего судна, что и вызвало решительный протест второго помощника Гая Фолкса.
Однако словно вытесанные из камня капитаны Новой Англии, плавающие на клиперах балтиморской постройки, не слишком расположены выслушивать легкомысленные советы младших офицеров, тем более когда речь идет о молодом человеке двадцати четырех лет.
– Черт бы вас побрал, мистер Фолкс, салага вы этакий! – загремел капитан Пибоди. – Еще хоть одно словечко, и я прикажу заковать вас в кандалы. Ни слова более, или вам придется попробовать вкус плети!
– Хорошо, сэр, – сказал Гай твердо. – Но прошу меня простить, сэр, я не ставлю под сомнение ваше знание морского дела. Если бы я это сделал, то заслужил бы наказание. Вы – лучший капитан из всех, с которыми мне приходилось плавать, а их было немало. Речь идет о ремесле работорговца. Я занимаюсь этим делом уже шесть лет, а вы, насколько мне известно, в первый раз командуете невольничьим судном…
– Мистер Фолкс, – проговорил капитан угрожающе тихим голосом. – Я даю вам еще пять минут, чтобы высказаться. На этот раз я вас выслушаю. А после, если хоть одно слово, за исключением слов «есть!», «есть, сэр!», сорвется с ваших губ, не считая, конечно, ответов на непосредственно к вам обращенные вопросы, вы будете закованы в кандалы! Я ясно выразился?
– Вполне, сэр, – сказал Гай. – Я с удовольствием приму эти условия. Допускаю, что восемь долларов за человека – страшный соблазн, но то же можно сказать и о двух долларах за негра, что имеем мы с боцманом. Я только хочу вас убедить, что лучше взять меньше ниггеров, но доставить их живыми. Поступая таким образом, вы сохраните доброжелательное отношение к себе со стороны рабовладельцев и достаточно долго сможете заниматься этим бизнесом, чтоб накопить приличную сумму денег…
– Ладно, – проворчал капитан Пибоди. – Вам дали высказаться. Я здесь хозяин, и разрази меня гром, если потерплю, чтобы мои слова ставились под сомнение! Я облечен властью, я и отвечаю за все. А теперь будьте так любезны, укажите рулевому курс корабля. Время не ждет, так что поторапливайтесь!
– Есть, сэр! – сказал Гай и отправился на корму.
Они вышли в море при почти полном безветрии и сияющем небе. Ветер был слаб весь день, и клипер, чтобы наполнить паруса, шел под большим креном, вспенивая воду за кормой, двигаясь в сторону заходящего солнца. Наступила безоблачная ночь, небо было усеяно звездами, взошел серп молодого месяца. В такие светлые ночи все море серебрится, а стремительное движение красавца клипера в темноте вызывает восторг, граничащий с опьянением. Однако капитан Джосая Пибоди, прогуливаясь по палубе, наткнулся на боцмана, лежащего с негритянкой. Он высек женщину кнутом, а боцмана велел заковать в кандалы. К утру «Марта Джин» была обречена, и все на борту знали это.
Сбродом подонков, составляющих команду невольничьего судна, необходимо было управлять твердой рукой, но дисциплина, которая была бы вполне уместной на борту военного корабля или первоклассного торгового судна, здесь не годилась. Капитаны невольничьих кораблей это знали, а кто не знал, очень скоро доходил своим умом. Поэтому они закрывали глаза на пьянство и распутство и уделяли больше внимания чистоте судна, чем морскому делу, что помогало им благополучно приводить корабли в родные гавани, несмотря на то что их команды состояли из головорезов, воров, пьяниц и сумасшедших. Но капитан Пибоди был чрезвычайно упрямый и, пожалуй, слишком хороший человек, чтобы заниматься тем делом, за которое он теперь взялся. Хуже того, по складу характера он был сторонником строгой дисциплины. И вот, когда над кораблем взошло ослепительное солнце, команда была на полпути к бунту: мрачные матросы недовольно ворчали. А тем временем на нижней палубе восемьсот африканцев обливались жарким потом, целые лужи его перетекали от одного к другому, повинуясь качке. Боцман был закован в кандалы, а никто другой не подумал, что надо установить виндзейли для подачи воздуха вниз, туда, где лежали рабы.
