Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмен - Ларссон Бьёрн

Оставалось лишь положиться на Провидение, то есть на самого себя. Я снова начал ворошить тлеющий жар злобной ненависти туземцев, тыкал их раскалённой кочергой, и они прямо-таки заполыхали ярким пламенем. Я обещал им, как принято в подобных случаях, золото и райские кущи, и через две недели оставалось только высечь маленькую искру, что я и сделал в буквальном смысле этого слова, подпалив дом священников.

Пока ополоумевшие рабы Божьи носились, позабыв про все молитвы, я забрал из часовни оружие. Три пистолета я взял себе, а остальное раздал чернокожим. Правда, толку было мало, потому что большинство из них не знали, как перезарядить пистолет. Чтобы оживить спектакль и воодушевить участников, я метким выстрелом уложил одного священника. Кого именно, не знаю, перед лицом вечности это не имеет большого значения. Но сработало: другие священнослужители прекратили тушить пожар и бросились к часовне, только пятки засверкали.

Мы услышали душераздирающие вопли — священники обнаружили, что всё оружие из часовни исчезло. Затем наступила тишина — видно, они раздумывали над тем, как Бог вызволит их из этой беды. Дом священников горел уже весь, бросая отблески огня на часовню. Я приказал своим подопечным стрелять, коли кто-то из слуг Божьих высунется из часовни, пока я обойду её сзади и посмотрю, что можно предпринять. Если же что-то пойдёт не так, добавил я, пусть дают дёру, потому что теперь их наверняка повесят. Хотя вы можете свалить всё на меня, предложил я. Но негры об этом и слышать не хотели, заявив, что лучше пустятся в бега.

Я попрощался с ними не без торжественности в голосе — мало ли что, вдруг не придётся вновь увидеться, — и стал красться к часовне. Заглянув в маленькое оконце на задней стороне часовни, я увидел, что один из священников стоит на коленях и, на всякий случай, молится, а другие держат совет. Хольта, видно, обязали сходить за подмогой — он направился было к выходу, осторожно открыл дверь, и тут же раздались три выстрела, пули врезались в стену. Хольт захлопнул дверь с громким стуком. Было видно, что он до смерти напуган. Теперь, без кнута в руках и без поддержки Господа, от его спеси не осталось и следа.

— Мы пропали! — кричал он. — Нам не выбраться отсюда и не получить помощь.

Вы и вправду пропали, подумал я. Они были, как крысы в мышеловке, — из часовни имелся только один выход.

— Эй вы, там, внутри! — заорал я, и от моего крика все они, даже те, кто молились, так и подпрыгнули. — Это я, Джон Сильвер.

Кого-кого, а Хольта моё имя успокоить не могло.

— Я сбежал от этих проклятых черномазых, — сказал я. — Они вбили себе в голову, что застрелят каждого белого, кто высунет свой нос. Я могу привести подмогу.

— Ты? — спросил Мартин.

— Я. На берегу никого нет. Негры с оружием наготове залегли у входа в часовню. Они глупы, как пробки, не понимают, что могли бы перестрелять вас всех через эти окошки, и ждут, пока вы выйдете. Мне ничего не стоит пробраться мимо них, уж поверьте. Дайте только бумагу, чтобы я мог свободно передвигаться по острову, чтобы мне доверяли, и я помчусь за подмогой со всех ног, не будь я Джон Сильвер.

Ясное дело, Мартин и его собратья колебались, а тут ещё Хольт пробормотал что-то не слишком лестное на мой счёт.

— Поторапливайтесь! — твёрдо потребовал я. — У вас нет целой ночи на раздумье, если хотите дожить до рассвета!

Уже потом мне пришло в голову, что это, наверно, был не лучший довод, чтобы убедить таких, как они, ведь им было обеспечено надёжное будущее на небесах. Тем не менее Мартин нацарапал на бумаге желанные слова.

— Помоги нам, Сильвер, и мы будем вечно тебе благодарны. Мы все будем за тебя молиться.

— Начинайте! — ответил я радостно, схватив бумагу. — Замолвите за меня словечко на небесах. Это никогда не повредит. А теперь я побежал. Вы, братья, в надёжных руках.

Я отошёл от окна, но я ещё не сделал всё, что хотел. Подождав минутку, я опять прокрался к окошку и увидел, что они все стоят на коленях и молятся о спасении своей жизни. Я прицелился, выстрелил Хольту в голову и ушёл прочь, слыша за собой крики ужаса и выстрелы, — это наугад стреляли чернокожие.

Наконец-то я могу быть доволен собой, подумал я, когда эти звуки стихли. Не потому, что я избавил мир от Хольта, я не настолько глуп, ибо всегда найдутся другие, желающие занять его место, точно так же, как всегда на смену мёртвому капитану чёртовой Божьей милостью, не успеешь глазом моргнуть, приходит другой. И не потому, что Хольт благодаря мне получил по заслугам за все свои удары кнутом. Кто знает, может быть, его уже взяли на небеса, и тогда чего стоит это моё наказание? И не потому, что священники из-за меня проведут бессонную ночь и, несмотря ни на что, не будут считать черномазых глупыми, как пробки. Нет, если я и был рад, то потому, что мне удалось их всех провести, и негров, и священников, и извлечь из этого пользу для себя: я опять свободен, впервые почти за год.

Завладев бумагой, которая давала мне право на передвижение, я, не торопясь, поспешил в тёплой звёздной ночи, наполненной спокойным стрекотом цикад и чертовски раздражающим жужжанием гнуса и москитов, к Шарлотте-Амалии. [19] Было ещё темно, хоть глаз выколи, когда я дошёл до берега и без затруднений прошёл мимо стражи в форт. Там у причала была пришвартована лодка, принадлежавшая ка кому-то торговому судну, стоявшему на рейде. Я забрал её и, ориентируясь по якорным огням судов, смог незаметно выйти из бухты и взял курс на восток.

Не думайте, что четыреста миль под парусами в одиночку на открытой лодке было увеселительной прогулкой, но мне очень пригодилось всё, чему меня научил Данн. Пригодились умения одолевать волну, потому что было как раз то время года, когда дует самый сильный пассат. Как только я вышел из-за прикрытия островов, меня встретили сильные, тяжёлые и непрерывно грохочущие волны с белыми гребешками. Пришлось одной рукой править, а другой — вычерпывать воду, и так более суток, пока мне не посчастливилось войти в закрытую бухту, где не было ветра и где я смог бросить якорь и выспаться.

Ещё хуже стало, когда неделей позже я достиг восточного побережья Эспаньолы, которая была оплотом испанцев. Днём я прятался среди мангровых зарослей, выползая только ночью при свете луны. Когда я наконец убрался с территории этих папских прихвостней, чувствовал я себя ужасно. От меня остались только кожа да кости. Мои косматые волосы стали жёсткими, как щётка. Губы пересохли и потрескались, так что я вряд ли смог бы произнести хоть слово. Кожа вообще была сухая, как трут, и словно опалённая лесным пожаром. К тому же я едва мог сидеть, потому что задница у меня была вся истёрта и воспалена. И хотя я спал в лодке, приходилось держаться поближе к берегу, и меня поедом ели всякие кровососущие насекомые. Да, на Джона Сильвера было страшно смотреть. В таком виде, чуть ли не при смерти, его и подобрали буканьеры старой закалки, которые были не прочь, чтобы он присоединился к их братству.