Король абордажа - ван Викк Мэсон Френсис (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗

Когда во дворе дона Андреаса прозвонил колокол, возвещавший время ужина, брат Пабло тихо поднялся со стула.

— Будь готов к девяти, и я зайду за тобой. Да, и не забудь как следует закутаться.

Старшие слуги и лучшие из рабов уже давно забыли свою первоначальную враждебность к этому высокому рыжеволосому молодому человеку и дружелюбно приветствовали его, когда он появился с выдолбленной из тыквы тарелкой в руках и тыквенным ковшиком за своей вечерней порцией сушеной рыбы и жаренных в оливковом масле бобов.

Вернувшись в хижину и устроившись за грубым столом, который он соорудил из ненужных дощечек, Дэвид задумался о том, удастся ли ему когда-нибудь передать своим землякам накопленные знания. Ему нужно устроить где-то тайник, потому что рабам не дозволялось иметь при себе бумагу.

Если ему когда-нибудь удастся добраться до Старой или Новой Англии, то его имя станет известным всем.

Хотя его желудок уже стонал от бесконечной жирной пищи, он вылизал все до последней крошки, а потом уставился на игру ящериц на засохшем дереве напротив Плаца Майор.

В тысячный раз он стал придумывать план побега. Он был уверен только в одном: успешной должна оказаться первая же попытка, потому что второй уже не представится. Слишком живо вставали в его памяти воспоминания об одном португальском боцмане, который рискнул сбежать, но его поймали на острове Табога. Алькальд эрмандады [61] приказал надрезать ему сухожилие на ноге и ослепить на правый глаз. Бедняга каждый день просил милостыню на ступенях кафедрального собора.

Бесшумно вошел один из свободных негров, и Дэвид вздрогнул от неожиданности.

— Донья Елена снова упала в обморок, — сказал он. — Идем скорее.

Дэвида Армитеджа, хотя он и был закоренелым еретиком и одним из ненавистных англичан, очень высоко ценили в доме де Амилеты. Наверное, причиной тому стали не только его мастерство хирурга и врача, но и присущие ему внутреннее достоинство и вежливость. Поэтому Дэвиду, единственному из рабов, было разрешено носить обувь, что страшно раздражало капитана дона Эрнандо, старшего сына судьи.

Улыбчивая темнокожая служанка открыла затейливо обитую железом дверь и впустила врача, такого чистенького в своей белой рубашке и черных свободных штанах. Рядом с ней стоял один из грейхаундов дона Андреаса с большими печальными глазами; он вначале зевнул, а потом гавкнул в знак приветствия, когда Дэвид прошел мимо него с корзинкой с травами и чемоданчиком с инструментами для пускания крови.

Дэвид никогда не переставал восхищаться красотой этого огромного благоухающего дома; пол в некоторых комнатах был выложен паркетом из красного и черного дерева; в других же — из кедра, и от половиц до сих пор исходил тончайший запах. Для улучшения вентиляции в стены между многочисленными комнатами на первом этаже были вделаны железные решетки с богатым, причудливым узором.

Сквозь открытую дверь он заметил младших членов семьи, собравшихся за ужином, состоящим из огромной золотистой подрумяненной индейки. Птица лежала на блюде среди риса с шафраном. К столу также были поданы баклажаны, маис и запеченные бананы. Все блюда подавались на серебряных тарелках, которые подносили мулаты в белых и голубых ливреях.

К счастью, дон Эрнандо, высокий и прямой, в красивом черном мундире с красной отделкой, сидел спиной к двери. Дон Фелипе, студент, сидел напротив дониселлы Инессы. Ее нежный профиль четко просматривался в свете горящих свечей.

«Вот девушка, которая всегда добьется своего, — подумал Дэвид, — Но того дурака, с которым она обручена, остается только пожалеть». Инесса была красива холодной, величественной красотой, напоминающей фрески на стенах в кафедральном соборе Панамы. Но даже самый ничтожный дровосек в Панаме знал, что дониселла выйдет замуж только за дона Карлоса де Монтемайора ради титула, который он рано или поздно унаследует.

В противоположность ей дониселла Мерседес, которой пошел шестнадцатый год, была так же естественна и жива, как золотистая птичка колибри, порхающая вокруг распустившегося цветка граната. Она единственная среди детей дона Андреаса унаследовала от матери золотистые волосы — воспоминание о германских вандалах, которые на какое-то время обосновались в Северной Испании во время миграции через Иберийский полуостров в Северную Африку.

Случайно подняв голову, она заметила проходящего Дэвида и улыбнулась ему такой теплой улыбкой, что виргинец рискнул ответить ей быстрым кивком и почувствовал, как его заливает неожиданная волна счастья.

Служанка остановилась, заслонила свечу рукой и тихо постучала в дверь.

— Войдите! — раздался голос судьи, в ответ служанка присела, повернула медную ручку двери и снова присела.

На него производила огромное впечатление роскошь жизни в Панаме, ни в какое сравнение не идущая с провинциальной примитивностью Виргинии. Например, в этой комнате сверкающий паркет красного дерева был прикрыт ковриками из невероятно мягкого меха ламы. Над огромной кроватью доньи Елены простирался балдахин из необыкновенно яркого зеленого и золотого дамаска, который привозили из Италии, а в глубокой нише слева в стене, позади кровати, две свечи из пчелиного воска освещали изящный образ Божьей Матери, высотой в фут, выточенный из слоновой кости. Маленькую фигурку украшали изумруды и жемчуг. А на грациозной готической головке скульптуры покоилась тяжелая золотая корона с бриллиантами чистейшей воды и огранки. Даже подставка для статуэтки была сделана из золота и украшена рубинами размером с мизинец на женской руке.

«У капитана Джека Морриса или Кэтфута просто слюнки бы потекли, глядя на такое богатство», — подумал Дэвид, подходя к кровати. Донья Елена тихо стонала, очевидно, у нее был обычный припадок головокружения. Рядом сидел дон Андреас и держал ее за руку.

Наверное, он собирался выходить по делам, потому что на нем был жемчужно-серый костюм с серебряными пуговицами и отделкой. На тяжелом золотистом воротнике виднелся огромный бледно-желтый бриллиант. Его острая седая бородка гармонировала с тяжелыми бровями и седыми волосами. Еще два бриллианта сверкнули в ушах судьи, когда тот перевел быстрые черные глаза на вошедшего. Виргинец согнулся в низком поклоне. С самого начала Армитедж отказался следовать обычной практике преклонения коленей перед хозяином.

— Благодарю за то, что ты так быстро пришел, Давидо. Надеюсь, что ты вернешь донье прежние силы.

Дэвид взял тонкое запястье, безвольно свисавшее из пены кружев. Пульс оказался жестким и быстрым, и Армитедж решил, что у его пациентки лихорадка.

— Горе мне, — простонала наполовину утонувшая в подушках изящная фигура. — Андреас! Врач-лютеранин пришел?

— Да, мое сердце. — На орлином лице судьи де Амилеты было написано искреннее участие.

Дэвид принял все меры против лихорадки, которые были приняты в тогдашней медицине. Он пустил кровь, шесть унций, а потом приставил к вискам доньи Елены пиявки, чтобы оттянуть застоявшуюся кровь. Потом он порылся в своей корзинке с лекарствами. Может, попробовать противолихорадочное средство, траву, которую ему указал Кумана, давным-давно, во время возвращения из Гранады?

Конечно, лучше было бы проверить эффективность эскобиллы на менее значительном пациенте, но познания Куманы оказались настолько точными и основательными, что Дэвид без колебаний развернул бумагу с листьями эскобиллы, растолок ее в ступе и размешал.

— Теперь мне нужно очень легкое Канарское вино, ваша честь. — Затем Дэвид маленьким серебряным ланцетом отделил пиявок; ни в коем случае не следовало оставлять шрамов на голове Такой классической формы. В вине растворили порошок эскобиллы, совсем немного, кучка порошка была не больше серебряного реала.

— Ваша честь не приподнимет голову вашей жены? — попросил Дэвид.

— Нет, у вас это лучше получится, — ответил дон Андреас и остался на месте, глядя на свою ослабевшую супругу. Казалось невероятным, что такая изящная женщина вышла замуж в шестнадцать лет и родила семерых детей. Бессильно откинувшаяся на руках у высокого, ясноглазого и рыжеволосого чужеземца, она была похожа на поникший цветок.