Невеста капитана Тича - Прайс Джереми (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
— А если не сплавлять этого молодого доктора за борт, капитан, то, может, просто легонько стукнуть его по голове? Чтобы он лежал спокойно до поры, до времени. Так было бы порядочнее…
Капитан Баджер непритворно удивился:
— К чему это, мистер? Зачем бить его по голове, легонько или не легонько? Он же не буйствует во хмелю? Да и не так уж он бывает и пьян: может, лишь чуточку больше, чем вся остальная команда!
— Но молодая леди, капитан… Она ведь его сестра. Парню может не понравиться глядеть на то, как я с ней забавляюсь…
— Эй вы, чурбан с соленой башкой! Держитесь подальше от девчонки, мистер! Ей предназначено стать личной собственностью майора Боннета, когда мы прибудем на Барбадос… хотя она пока и не подозревает об этом.
— Прошу прощения, капитан, она ею не будет!
Капитан Баджер остановился, словно налетел на рею:
— Что с вами, мистер? Уж не собираетесь ли вы поднять бунт?
— Нет, капитан, я не намерен бунтовать. Это нехорошее слово! — Мистер Мэрки набожно сплюнул в сторону, чтобы очистить рот от скверны. — Но я об этой девице, капитан. Пока я на борту, она не достанется никакому надушенному щеголю с Барбадоса! Будь он хоть трижды джентльмен! Мне приходилось спроваживать на тот свет французов, от которых куда больше пахло мужчиной, да и португальцев тоже!
— Мне бы не хотелось иметь на борту беспорядков такого сорта, — безразличным тоном произнес капитан Баджер. — Не забывайте, что на судне — я хозяин. Малейший беспорядок, и я посажу вас на цепь, даже если сначала мне пришлось бы вас пристрелить. Кстати, пистолеты на борту «Ямайской Девы» имеются только у меня, если не считать пистолетов майора Боннета, мистер! Помните об этом!
— Да, сэр! — голосом, похожим на рычание, ответил мистер Мэрки. — Этого я никогда не забуду!
Капитан Баджер повернулся уходить, но опять передумал:
— Послушайте, мистер Мэрки! Не будем ссориться, словно глупые матросы! На борту ведь есть и другие женщины. Или вы о них забыли? Теперь, когда мы отошли от берега на безопасное расстояние, я думаю, их уже можно выпустить на палубу погулять. Прикажите открыть носовой трюм!
— Да, сэр! — без особой теплоты в голосе ответил мистер Мэрки и отправился выполнять приказание.
На нижней, так называемой «пушечной» палубе, где однако никаких пушек не было, в низком и тесном межпалубном пространстве толпился обычный нелегальный груз «Ямайской Девы»— несколько семей шотландских эмигрантов. Все они были несостоятельными должниками, которые решились на отчаянную меру, чтобы вырваться из Толбутской и Канонгэйтской тюрем: они подписали кабальный договор, обязывающий их проработать семь лет на плантациях в Вест-Индии.
Тюрьма была отнюдь не удобным местом для должников. Их содержали хуже, чем уголовных преступников, о чем свидетельствует выдержка из Шотландского Судебного Уложения, трактующая правила содержания заключенных, обвиняемых в неуплате долгов:
«…После того, как должник заключен в тюрьму, он не имеет права выходить на свежий воздух даже под стражей, ибо кредиторы заинтересованы в том, чтобы должник содержался в самом строгом режиме, дабы телесные страдания вынудили его расплатиться с долгами…».
В тюрьме, в лишенных окон каменных мешках не более пяти футов в длину и ширину и шести футов с небольшим в высоту помещались до полудюжины должников, каждый со своими женами и детьми. В дневное время дверь камеры оставалась открытой, чтобы жены и дети могли приходить и уходить, но сам должник оставался прикованным цепью к стене. На ночь их запирали всех вместе. Воды не было, кроме той, которую можно было приносить в кувшинах, и, конечно, не было и речи хоть о каком-нибудь примитивнейшем устройстве, заменявшем канализацию.
Содержавшийся в таких условиях человек должен был каким-то образом ухитриться отработать свои долг, причем эту проблему вдобавок осложняло еще то, что на каждого узника, попавшего в долговую тюрьму, тут же, немедленно надевались ножные и поясные кандалы. Снять их можно было только откупившись у тюремщика. Это было узаконенным дополнительным заработком надсмотрщиков, и они никогда не упускали случая воспользоваться им в полной мере. Средняя плата за освобождение от дополнительных оков обычно соответствовала сумме, которую простой ремесленник мог заработать лишь в течение двух-трех лет.
Вряд ли следует удивляться тому, что людей в подобных невыносимых условиях нетрудно было склонить к решению поставить свою подпись под кабальным договором. В документе, который они подписывали, обычно ни слова не говорилось ни о деньгах, ни об условиях работы: эти вопросы улаживались уже на месте с владельцем плантации. Сумма вербовочных денег рассчитывалась так, чтобы только-только покрыть тривиальный долг и иметь возможность поставить на месте прибытия убогую хижину. Работа, на которую обрекали себя эти несчастные, представляла собой обычный рабский труд на плантациях.
Тем не менее, перспектива на целых семь лет отдать свое тело, душу и все мыслимые человеческие права на произвол хозяина, — человека, которого они до сих пор и в глаза не видели, и который будет владеть ими безраздельно и бесконтрольно на основании официального документа и добровольно поставленной подписи, — для многих представлялась более привлекательной, чем альтернатива безнадежного прозябания в каменном мешке, на цепи, прикованной к тюремной стене, в то время, как самые дорогие тебе существа — твоя жена, твои дети — худые, словно скелеты, копошатся у твоих ног, в парше и чесотке, в грязи и непристойности, и медленно гибнут у тебя на глазах.
У них оставался единственный шанс — скорее даже не шанс, а некая смутная надежда, наподобие той, что влечет игрока в лотерею: если они не погибнут во время морского путешествия, если они перенесут семь лет каторжного, рабского труда на тропических островах, под палящим солнцем, в знойной духоте болот, истязаемые лихорадкой и плетью надсмотрщика, — то, закаленные всеми невзгодами, они могут надеяться на жизнь лучшую, чем та, которую они когда-либо знали у себя дома. Кабальный раб не имел никакой легальной защиты против плантатора, который свободно мог истязать его, сечь плетьми, морить голодом и совершать немыслимые надругательства над его женой и детьми. Однако, с другой стороны, по истечении семи лет жалкий раб становился свободным. И как свободный белый человек — особенно шотландец — он имел возможность выбирать себе любую работу или занятие. Он мог стать надсмотрщиком на плантациях, управляющим или ремесленником — и это на благословенных островах, где сама природа источала богатство, где земля сочилась молоком и медом и давала немыслимые урожаи, и где даже умение считать после десяти ценилось как весьма редкое и чрезвычайно высокое достоинство!
Чтобы достичь этого райского блаженства кабальный раб должен был перенести все муки чистилища, пройти через все семь кругов ада, подобно герою древних сказаний. И морское путешествие было отнюдь не самой меньшей из этих мук.
Доставка завербованных в Вест-Индию оплачивалась согласно условиям контракта; однако это не распространялось на членов их семей. Люди становились беспомощными жертвами таких капитанов, как Дэн Баджер, который за пару соверенов готов был устроить на голых досках межпалубного отсека настоящий цыганский табор. Несчастным переселенцам предоставлялось самим заботиться о хлебе насущном в течение двух долгих месяцев плавания.
Это была нездоровая и опасная практика. Закон запрещал ее, и морские власти прилагали все усилия, чтобы ее прекратить — не в связи с заботой о здоровье и благополучии вовлеченных в эту аферу людей, но из-за того, что от нее страдали интересы судовладельцев.
Капитан Баджер редко отправлялся в плавание, не имея у себя на борту нескольких таких семей. Ночью, накануне отплытия, тайком, втихомолку поднимались они на корабль. Их тут же прятали в укромных уголках, в трюмах, между тюками и ящиками, строго предупреждая, чтобы они не смели ни пикнуть, ни пошевелиться, пока судно не выйдет в открытое море. Они испуганно забивались в указанные им дыры и щели, обматывая тряпками рты своих младенцев, ни на минуту не спуская глаз со своих котомок и мешков с жалкой провизией: мукой, которую быстро испортит морская влага, ячменем, который тут же растащат трюмные крысы; сыром, который постепенно превратится в зеленый комок мохнатой плесени, картофелем, который мало-помалу сморщится в сырые скользкие комки, и вяленым и копченым на скорую руку мясом, которое вскоре закишит червями и отвратительными насекомыми.
