Пират Её Величества - Курочкин-Креве Николай (читаем книги онлайн без регистрации txt) 📗
И все-таки кто ж преступник больший — тот, кто восстает против власти, нарушившей законы божеские и человеческие (А ведь сказано: «Несть власти аще не от Бога!»)? Или тот, кто такую власть терпит?
Нет, все-таки он и впрямь помаленьку перестает быть русским. Потому что для русского человека тут и вопроса никакого быть не может. «Заворовался ты, Федор, вконец заворовался!» — подумал он. И так ничего и не решив для себя, наконец заснул.
Дальнейшее плавание шло, как обычные плавания такого рода, уже мною описанные. Поэтому распространяться о подробностях я уж не буду…
Глава 21
БЕРБЕРИЙСКИЕ БЕРЕГА
После плавания с Хоукинзом Федор снял комнатку в Плимуте, в аккуратном домике с каркасом из дубовых балок, расчерчивающих беленый фасад на треугольники. Хозяйка — вдова тридцати трех лет, краснощекая, крепкая, стирала матросские робы для казенных судов и с того жила. Как сама говорила, гордая тем, что никто ей не нужен, ни от кого она не зависит, сама себя содержит и ни в ком не нуждается:
— Соседки меня жалеют: мол, ах ты, бедняжка, все сама и нет у тебя ни защитника, ни помощника. А на кой мне защитник, если я покуда еще в силах поднять самый большой таз с помоями и вылить на башку обидчику? А? Зато я могу гордо сказать, что нет в мире человека, имеющего право колотить меня (исключая, конечное дело, палача, если суд приговорит к бичеванию за злоязычие)! — весело выкрикивала она, не переставая яростно жамкать белье, так что пенистые брызги разлетались во все стороны и даже вверх, до оконных наличников. — А ты красивый малый! У тебя есть невеста? Нет? А что так? Ну так и что же, что иноземец? Да это, если хочешь знать, еще даже в сто раз лучше! Да. Девицы ведь племя козье по сути. Сплошь и рядом самые благонравненькие и кроткие овечки влюбляются в громил да висельников. А почему? Да потому же, почему такое случается с кроткими чаще, чем с отпетыми, вроде меня. Потому, что разбойник с большой дороги — не такой парень, как те благопристойные женихи, которых девицам сулят. И им поэтому До дрожи любопытно познакомиться поближе с разбойником. Ну, а чем такое близкое знакомство для кроткой девицы может закончиться — ты, я думаю, уже сам знаешь…
Во время этого назидательного поучения Кэтрин Уэззер — так его квартирохозяйку звали — не переставая работала, да в то же время успевала рявкать на своих неукротимых детей. А дети эти мелькали всюду, так что Федор никак не мог счесть, трое их или четверо. Все мальчишки, все одетые в обноски матросской одежи, — они вели себя в доме точь-в-точь как ландскнехты в только что завоеванном вражеском городе. То банку варенья уперли, то с чердака несут, тщетно хоронясь от матери, у которой, казалось, зоркие глаза были и на боках, и на спине (и, похоже, в каждом чулане еще по глазу, а звонкий и, в общем-то, приятный голос мог повышаться до такого пронзительного, режущего уши визга, который проникал, кажется, в самые отдаленные закоулки дома), и чернослив, и снизку сушеных яблок, и горсть вовсе несладкого, сводящего скулы барбариса… А мать, не отрывающаяся от корыта, всегда точно знает каким-то таинственным образом, что и где несут. И визжит:
— Джек, балбес этакий! Ты что это прячешь в кармане? Ах ты, негодяй! Инжиру всего-то — это на всех и на всю зиму запасено — каких-то шесть фунтов, он же ужасно дорогой! А ты его тащишь уже третий раз! Так на вас никаких денег не хватит! Неси назад и клади в тот же мешок, где взял! Или нет, стой! Так не пойдет: я ж тебя знаю, постараешься проглотить как можно больше по дороге на чердак и в конце концов подавишься и обдрищешься. Вот не стану тебе подштанники стирать, ходи в таких, вонючий и противный, пусть братья тебя налупят…
К концу тирады Джек появлялся в дверях, покаянно протягивая на грязной ладони четыре сморщенных коричнево-желтых ягодки размером чуть менее грецкого ореха каждая.
— Так не годится. Подойди ближе и выверни карманы! Так! Прекрасно! Четыре инжирины он сдаст, а двадцать четыре себе оставит! Весь в отца — тот тоже тащил что ни попадя, и бит был за эти дела неоднократно, и ничто не помогало. Его даже с коробки на берег списывали за воровитость.
— Зачем же вы за него пошли, если знали, что он вор?
— Эх, Федор, во-первых, он был красивый. Во-вторых, он меня любил. А в-третьих, я за него не «шла». Мы с ним жили, и не так уж плохо жили, ей-богу! Но я была уже вдова с малым дитем на руках, когда с ним встретилась. А впрочем, ничего б не изменило, будь я и девица. Тогда бы еще вернее клюнула на наживку. И хочешь — еще секрет, как покорять женщин и девушек?
— Конечно, хочу! — едва удерживаясь от смеха, сказал Федор. Ему нравилась эта жизнерадостная, неутомимая женщина. Он прежде думал, что женщина за тридцать — это уж старуха. А этой бабе уж давно за тридцать, и седина в волосах промелькивает, и морщинки у глаз — а сами глаза молодые, смеющиеся.
— Молодец! Так вот, слушай. Женщины ужасно любят слушать. Мужской голос — особенно. Совершенно не важно, песни ты мне поешь, про сражение рассказываешь или в любви признаешься — только говори без запинки. Безо всяких там «Э-э», «М-м-м» и «Значится, так, значит!» Понимаешь, смотреть — тоже неплохое дело, но чтобы смотреть, нужно ничем другим не заниматься (разве только вязать годится, да и то…). А слушать — я вот сейчас стираю и могу слушать. Буду гладить — и тоже могу слушать. И что угодно.
Краснея, Федор вызвался вынести во двор здоровущую корзину с бельем, развешивать. И обнаружил, что кто-то с хорошими, мастеровитыми руками поработал над тем, чтобы Кэт было всегда удобно, с мужиком в доме или без: веревки были запасованы через горденьчики, потянул за конец — и занятый стираным бельем участок веревки взмыл к блочку, намертво приколоченному к сосне настолько высоко, что ни вор не допрыгнет, ни пьяный прохожий случаем не схватится грязной лапой, ни мальчишки, играя и бегая, не замарают, а к тебе протянуло незанятую часть веревки. А чтобы спустить к рукам, чтобы снимать легче, только другой конец потяни… Да, это делал мастер…
И в Федоре шевельнулась ревность. Хотя кто ему она, эта Кэт? Не невеста, не подружка…
Он прожил под крышей миссис Кэт Уэззер два дня и три ночи. Деньги у него были пока. И он не спешил с устройством на коробку. Потому, что соскучился по мирной жизни, хотелось отдохнуть, покуда не перестанут во сне видеться залитые кровью палубы, испанцы с белыми лицами и восемнадцатифунтовыми ядрами в руках, раны колотые, раны стреляные и самые неприглядные, самые кровавые — раны рваные. А еще раны рубленые — тоже отвратительное зрелище…
Кроме того, мистер Дрейк все еще воевал в Ирландии — с ним-то было бы интересно в любом рейсе, но он в море пока не спешил и команду не набирал. А без него… Хотелось уж вовсе необыкновенного чего-то…
Ну и Кэт… Веселая, неунывающая и крикливая квартирохозяйка нравилась ему все больше и больше. Не хотелось уходить на месяцы вот так, сразу, и долгие месяцы не видеть милого краснощекого лица. И догадываться, что Кэт времени даром не теряет, и нашла себе очередного утешителя. И он…
И на третий день, когда почти все дела были переделаны и был часок перед сном, когда можно посидеть спокойно у камина, глядя на неповторяющиеся узоры пламени, чувствуя, как тяжелеют разогретые жаром веки и лениво перебрасываясь ничего не значащими словами… Когда утихомирились наконец шумные дети, наступило неловкое, напряженное молчание… Кто первый скажет об этом? И в каких словах? Ведь многое зависит от того, с каких слов все начиналось.
Если начнет она — это будет, конечно, надежнее и проще. Но как тогда быть с мужским самоуважением? Если и Сабель сама тебя выбрала и за собою потащила, а теперь вот еще и Кэт. Нет, негоже бывалому моряку отдавать боевую инициативу бабе в руки! Да и чего он боится, в самом-то деле? Обидится и с квартиры погонит? Жалко, баба хорошая и здесь у нее неплохо. Жалко, но — не смертельно. Деньги у него еще водятся, можно другую хату подыскать. (Федор еще не успел уяснить себе, что женщину нельзя обидеть изъявлением чувств, пусть даже самых низменных и грубых. Равнодушием можно, но не наоборот…)
