Ожерелья Джехангира - Сигунов Петр Николаевич (читаем книги онлайн TXT) 📗

Петр Сигунов

Ожерелья Джехангира

Речные великаны

Юность моя прошла в старенькой деревушке Липецкой области на степном безлесном берегу студеного прозрачно-хрустального ручья, где никакой иной живности, кроме гольяна, или синявки, не водилось. Рыбка эта не больше детского пальца, но очень бойкая и красивая. Она в любую погоду — и жарким летом, и холодной осенью — безотказно клевала на дождевого червя, доставляя ребятишкам восторженную радость. Я часто вырезал из гибких красных прутьев лозины удилище и, забыв про колхозное стадо, которое мне приходилось пасти, убегал охотиться за синявками.

Беспризорные коровы разбредались по широким хлебным полям, по травянистым лугам-заказникам, забирались на крестьянские огороды и в сады. Тогда у речки появлялся отец и, если я не успевал спрятаться, вырывал из моих рук удилище и неумолимо хлестал… Да что там вспоминать неприятности! Я, конечно, сразу же забывал о рыбалке, но проходил день, другой, и маленькие бойкие чародейки снова заманивали меня под белесые ракитовые кусты, под кудрявые черемуховые деревья. Я с замиранием сердца следил за поплавком; порой начинало казаться, что вот вдруг из-под черных коряг высунется громадная зубастая пасть сказочного чудовища; поплавок мелко вздрагивал, я с ужасом закрывал глаза и откидывался назад — но, увы, на крючке вьюном вертелась все та же пестренькая синявка.

Не знал я тогда, что мне наяву посчастливится сразиться с настоящими речными великанами, и уж совсем не подозревал, что возьмусь за перо, чтобы всем, кто не бывал в Сибири, для кого, как чудесно выразился Аксаков, «слова: удочка и уженье — слова магические, сильно действующие на душу», рассказать про этих великанов.

Впервые я услышал об их существовании, когда работал коллектором одной геологической экспедиции далеко за Саянскими хребтами — в таинственной стране Туве.

Серебряный конь

Наш белый палаточный лагерь располагался на берегу бурной таежной реки, которая текла в Енисей. Кругом дико и глухо теснились громадные розоватые кедры, темные синеватые пихты с косматыми бородами черного лишайника, пушистые зеленые лиственницы и пестрые березы — такие же веселые, праздничные, как в маленьких рощицах возле моей родной деревушки. На рыжих гранитных вершинах Саянских гор величаво сверкали ослепительно чистые снежные шапки. Река с гулким грохотом неслась из-под снежников, скребла гремучими валунами неподатливые кремнистые породы и, прорвавшись через ущелье, уставшая, обессиленная, плескалась у палаток глубокой изумрудной заводью.

Однажды ночью мы сидели у костра и, покуривая свернутые из геологических этикеток самокрутки, вспоминали всякие истории о приключениях в тайге. Костер горел тускло, лениво. Начальник партии — коренастый, слегка сутулый мужчина, с быстрыми глазками, с маленькой серповидно изогнутой седой бородкой — поднялся, ловкими ударами кинжала отсек у пихты мясистый сук и бросил в огонь. Трескучее смоляное пламя ярко осветило тихую речную заводь. В тот же миг в костер полетели брызги и зашипели угли. Мы увидели, как в заводи с могучей силой завозился и бултыхнулся кто-то темный, серебристый и большой, как морская нерпа.

— Ого! Вот это конище! — воскликнул начальник. — Настоящий чистокровный тяжеловоз! Пожалуй, покрупнее моего, алтайского, будет!

— А что это такое — алтайский конь? — удивился я.

— Да был у меня в горном Алтае дивный рысак, — ответил геолог, — Красавец. Богатырь, каких редко кому доводилось видеть. Только давно, ох как давно это было!

— Расскажите, пожалуйста, — попросили мы хором и, усевшись поудобнее, кто на медвежьих шкурах, кто на березовых чурбанах, приготовились слушать, потому что он всегда охотно рассказывал о своих путешествиях и приключениях. И на этот раз он не заставил долго упрашивать.

— Много я исходил на своем бродяжьем веку, ох как много! — начал геолог, задумчиво теребя бородку. Если сложить вместе все дороженьки да тропинки, по которым пришлось мне топать, то, пожалуй, ими можно опоясать всю нашу землю-матушку.

Но еще больше я ездил. Уж на ком только не доводилось ездить! Кочевал по таймырской тундре на северных оленях, пересекал на верблюдах пески Средней Азии, на собачьих упряжках исколесил почти все полярные острова. Однажды умудрился подняться с ишаком на одну из вершин Кавказа, которую никак не могли одолеть местные альпинисты. Я любил быстроногих донских рысаков и выносливую монгольскую лошадку. Я научился вьючить тувинских сарлыков — этих потешных животных с коровьими рогами и конским хвостом, с гривой льва и хрюканьем, как у свиньи. Я неплохо управляю украинскими волами. В детстве доводилось кататься на козлах и поросятах. А вот на серебряном коне прокатился лишь раз в жизни… Да, только один раз.

Геолог не спеша набил махоркой белую чукотскую трубку, выточенную из клыка моржа, закурил. В темную заводь настороженно смотрели яркие, голубые саяноокие звезды.

— Был я тогда еще новичком в полевых скитаниях. Ничего не умел делать: ни костра развести под дождем, ни лепешек испечь на углях. Работали мы на Алтае. Однажды остановились около речушки — неглубокая была речушка, так себе, еле журчала по голышам. Палатку надо было поставить на высоком склоне горы, а я, по неопытности, поставил ее на песчаной косе, в самой что ни на есть низине. Легли спать. Ночь была ясная, тихая, на небе ни облачка. И вдруг далеко-далеко в горах загремел гром. Некоторое время спустя послышался грохот и нарастающий гул. Мы выбежали из палатки. Прямо на нас со страшной скоростью катился водяной поток. Едва мы вскочили на высокую крутую террасу, как поток мгновенно слизнул палатку.

До ближайшей деревни было недели две ходу, — разумеется, когда человек сыт, у нас же все продукты унесло. А лошади паслись на другом берегу. Через эту проклятую взбесившуюся речку к ним невозможно было добраться — любого, будь он хоть чемпионом по плаванию, измололо бы об острые камни.

Первые дни мы ничего не ели, ждали, что вот-вот наладится погода, схлынет паводок и мы сможем пустить на мясо лошадь. Но голод, братцы, не тетка. Мы начали, как индейцы, собирать всякие корешки, охотиться за мышами и змеями. Эта тварь всегда в изобилии сновала под ногами, а тут, как назло, куда-то пропала. Посчастливилось убить всего лишь одну гадюку. Мы добросовестно поделили ее, но что она значила для изнывающих от голода четверых мужчин! Анаконды и той было бы мало!

Не дождавшись, когда утихомирится речушка, мы пошли в деревню пешком. Лошади к тому времени успели куда-то удрать. До сих пор помню, как я брел, как спотыкался и падал. Думал только о еде. Все окружающее напоминало только еду: облака — говяжий студень, бурые каменные глыбы — краюшки ржаного хлеба, даже злополучный коричневый поток казался шоколадным.

Подошел я к чистой речке, которая текла в грязный поток. И вдруг на желтой песчаной отмели увидел темную серебристую рыбину. Она неподвижно лежала на брюхе, толстая, длинная; красный хвост торчал из воды, словно красная лопата пожарников. Не раздумывая, я выхватил кинжал и, прыгнув на рыбину, всадил по самую рукоятку в ее широкую мясистую спину. Рыбина круто изогнулась и мелко-мелко задрожала — лезвие попало в позвоночник. Я сидел на ней верхом, как всадник на серебряном коне, и торопливо бил подковами сапог, кромсал кинжалом, боясь, как бы она не уплыла. Потом обхватил руками и поволок, что есть мочи, на берег. Она была очень тяжелая, пуда на три, пожалуй, не меньше. Рыба совсем не шевелилась, но вдруг встрепенулась и так хлестнула хвостом, что я от неожиданности упал в воду. Рыбину подхватило течением и понесло. Забыв про осторожность, я бросился за ней вплавь. Меня закружило, завертело и, как пушинку, кинуло на середину стремнины.

«Неужели, — подумал, — все? Хоть бы за лесину ухватиться!»