Мои друзья - Барков Александр (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗

Недавно деду Кузьме исполнилось девяносто. Лет пять он на пенсии, но по-прежнему не может жить без сада. Точно любимого внука, навещает каждый день.

Перед самой войной он заложил этот сад. Поливал, окапывал и бережно подрезал каждое деревце. Здесь более трехсот яблонь, но Кузьма Ильич помнит каждую из них. Вон у той могучей антоновки была обморожена крона, а ствол того красавца аниса поврежден осколком бомбы. Однако садовод выходил их. С годами деревья поправились и стали плодоносить, а потом началась посадка молодняка. Тяжело, очень тяжело было расставаться Кузьме Ильичу со своим садом…

— Как дела, работнички? — спрашивает Кузьма Ильич и останавливается у ограды.

— Хорошо! — отвечают школьники.

— А как урожай нынче?

— Отменный!

— Так, так, родимые, — старик степенно оглаживает усы. — Иначе и быть не должно. Нынче год яблочный. Я еще в мае по цвету приметил.

И, словно подтверждая слова садовника, девушка с тугой русой косой подбежала к Кузьме Ильичу, смущенно протянула румяное яблоко.

Старик слегка приподнял шляпу, поблагодарил. И глаза, и усы, и каждая морщинка на его желтом лице лучились почти детской радостью…

А на окраине дальнего поселка, над медленной рекой Протвой, а лучах заходящего солнца золотился яблочный сад.

ПТИЦА-РАДОСТЬ

Неприметно подкралась осень. Посветлела, выцвела синева неба. Воздух пропах антоновкой, житом, горьковатым печным дымком. Загремели ставнями ветры. В доме сделалось одиноко, и я решил пойти в лес: посмотреть на золотой снег под березами, полюбоваться смешением нежных тонов и красок.

Я шел мимо темного, поросшего ивняком и пожелтевшей осокой пруда. Палые листья пестрели на влажной дороге. На опушке увидел огромный пень и подумал: «Каким исполином был этот дуб столетие назад, в дни славы и молодости!» Ныне о былом величии можно было лишь догадываться по многочисленным годовым кольцам древесины да толстенной, поточенной жуками коре.

Вдруг над головой в ветвях сосны мелькнул желто-зеленый огонек, послышался легкий шорох. Я застыл на месте. В пяти шагах от меня на пень опустилась синица и заплясала на нем.

Грудка лимонно-желтая, а посредине черный галстук. Щеки — белоснежные. На голове — бархатная шапка. Синица кувыркалась, пряталась, потом снова появлялась и, словно балерина, взмахивала крыльями. Внезапно я стал свидетелем чудесного лесного представления, а дряхлый замшелый пень преобразился и ожил.

«Циви, циви, трах-тах!» — прозвенела радостная песня, и мою осеннюю грусть будто рукой сняло…

Представление окончилось. Синица прыгнула вниз, прямо к моим ногам, и исчезла, словно утонула во мху. Я смахнул паутину с лица, и… в памяти ожило детство. Октябрь далекого года. Малая деревенька Жарки на берегу Камы. Шаткий деревянный мосток через овраг. Знакомая тропа усыпана разноцветными — палевыми, огненно-красными, бурыми листьями. Звонкий голосок придорожных синиц.

«Пинь-пинь, дзынь-дзынь!»

«Пинь-пинь, дзынь-дзынь!»

Звон меди и серебра слышится в их перекличке. Не потому ли мы называли синиц «зинзиверами»?

Так с детства запала в сердце осенняя красота: мерцание сосновых вершин в небесах; лихая цыганская пляска палой листвы под бойкий синичий посвист; желто-зеленые, тонущие листья кувшинок на темно-синем зеркале пруда.

Зима. На дворе мороз, сугробы по пояс. Сидишь, бывало, в классе, решаешь задачку. Вдруг тишину расколет частый, настойчивый стукоток. Глянешь в окно, а там синица. Прыг-скок по раме.

Толкнешь соседа по парте Володю Бабайлова: «Востра!» А он согласно кивнет и улыбнется в ответ. Видно, так уж повелось: улыбка друга и веселый нрав птицы неразделимы.

Не встречал я синицу вялой и сонной. Вечно она в движении, в работе: осмотрит каждую ветку яблони в заснеженном саду, каждый куст смородины, каждый гнилой сучок. Найдет уснувшего на зиму жука или личинку, затенькает и давай молотить клювом, точно молоточком по наковальне. Неспроста в народе прозвали ее «зимним кузнечиком». Я знал, как тяжко приходится птицам в бескормицу, когда все кругом: земля, деревья, кустарник — покоится под глубоким снегом. Поэтому заранее, в преддверии суровой гостьи-зимы мы с братом сооружали из фанеры кормушку, подвешивали ее где-нибудь в укромном уголке сада, поблизости от дома. И сыпали туда все, что от завтрака оставалось: хлебные крошки, творог, сало, сахар, кусочки мяса… Птицы всему рады бывали.

Однажды суровым январским полднем к нам в комнату вместе со стужей влетела синица. И что примечательно! Она вовсе не испугалась домашней обстановки, покружила под потолком, освоилась и начала проверять в комнате укромные уголки.

Тюкнула клювом березовый веник на печке и принялась хозяйничать: то на стол присядет — масла отведает, то на люстре, словно воздушный гимнаст, повиснет, то в горшке с цветами начнет землю ковырять. И так до самого вечера, по временам напевая веселую песенку. Вскоре я привык к синице, а отец прозвал ее за непоседливость Вертухой.

Вертуха не раз оправдывала свою кличку. Ловко водила за нос нашу кошку Мурку с обрубленным хвостом. Выхватывала у нее из-под самого носа кусочки сала. Присядет на буфет и вроде бы посмеивается над чей, а порой мне казалось, даже бранит. И сколько раз Мурка ни покушалась на жизнь шустрой синицы — все ее попытки оканчивались неудачами. Птица была неуловима.

К собаке Вертуха относилась дружелюбно. Садилась Пирату на спину, а то и на хвост, закрученный кверху бубликом, чем очень беспокоила пса.

Днем синица разгуливала у миски Пирата и под общий смех купалась в тарелке с недопитой водой. На это пес нисколько не обижался.

Со мной Вертуха установила добрые отношения: когда я входил в дом, весело посвистывала и прямо с руки брала подсолнухи.

Однажды вечером я заметил место, где, спрятав голову под крыло, уснула птица, и взял ее. Со страху Вертуха закричала и вцепилась острыми коготками мне в палец. С тех пор я знаю, что не зря говорят: «Мала птичка-синичка, да коготок востер».

В субботу бабушка решила прибрать комнату и открыла настежь форточку. Синица воспользовалась случаем и выпорхнула в сад.

Поутру выбежишь на крыльцо делать зарядку на морозном воздухе, не успеешь оглянуться — и Вертуха объявится.

«Пинь-пинь, та-ра-рах!» — поздоровается и словно спросит: «Как поживаешь?»

Спляшет на поленнице дров и перелетит на крыльцо. По привычке вытянешь руку вперед, разожмешь кулак, а на ладони семечки. Вертуха схватит семечко, зажмет в коготках и примется завтракать. Услышав ее призывный голосок, ко мне с разных сторон слетаются синицы и по очереди берут угощение.

В феврале все кругом было покрыто пушистым снегом. Я торопился в город и бежал вдоль забора к автобусной остановке. Вдруг над головой; «Пинь-пинь, та-ра-рах!» И тут кто-то легонько коснулся воротника моего пальто. Я замедлил шаги: «Кто бы это?» А Вертуха скакнула мне на плечо: «Неужто не узнаешь?»

Я достал из кармана подсолнух, и синица выхватила его, можно сказать, на лету. А в благодарность проводила меня до автобуса.