Вне закона - Акимов Владислав Иванович (читать книги полностью .txt) 📗
— Завтра, Иван Захарыч, с утра скотину далеко не пущай. Оглядеться надо!
Утром он, сопровождаемый пчеловодом, осмотрел место происшествия. Метрах в трехстах от пчельника средь зарослей липняка и невысокого пихтового леса раскинулась ровная, как небольшое зеленое озеро, круглая еланка. На ближней от пчельника кромке стоял старый погнивший сруб в три-четыре венца. Мимо него через елань перебегала малоезженная покосная дорожка и в дальней кромке лужка, заскочив в узкую лесную щель, терялась в зарослях.
По рассказам Ивана Захаровича, обе козы были схвачены у дальней кромки елани и унесены прямо в лес. От позавчерашней жертвы на примятой траве под деревьями еще сохранились следы крови и белой шерсти. При выходе дорожки из леса, на размокшей с вечера грязи, Кеша увидел знакомый ему след. Трехпалый был здесь сегодня утром…
Вернулся на пасеку Иннокентий Федорович сильно уставший и огорченный неудачами. За весь день он не нашел больше ни одного следа.
Оставалось одно: попытаться встретить трехпалого здесь, на пасеке. Обе козы зверь унес почти в одно время, да и сегодня утром побывал у пасеки. Такая пунктуальность зверя не могла быть случайной. Вечером, за медовухой, Кеша поделился своими планами с Иваном Захаровичем.
— Придется, Захарыч, твою недойную приманкой использовать.
— Ну, раз требуется, забирай! Под твоей-то охранкой куды она к бесу денется, — разом согласился Иван Захарович.
— Мне бы вот еще веревку подлинше, да колышек.
— Ты, Федорыч, вожжи возьми. Они у меня ременные, в траве путаться не будут. А колышек я сейчас разом стешу!
Ранним утром Иннокентий Федорович отправился на охоту. Придя на елань, он воткнул колышек на середине луга и пустил привязанную к нему за вожжи козу на выгул. Потом залез в старый сруб и стал ждать. В верхнем венце, обращенном к елани, был выем для оконца. Из этой бойницы Кеша и вел наблюдение, лишь иногда выставляя над срубом голову, чтобы осмотреть фланги.
Время потянулось томительно и скучно. Высоко взошло солнце. Кеша устал, ему хотелось есть и курить. Коза не проявляла ни малейшего беспокойства. Под охраной она, видимо, чувствовала себя превосходно. Кеша просидел до полдня, окончательно заголодал и покинул засаду.
На следующее утро все повторилось. Коза возвращалась на пчельник насытившаяся, довольная. Иннокентий Федорович — голодный и огорченный бесплодным ожиданием.
За ужином, приняв изрядную порцию медовухи, Иннокентий Федорович решил капитулировать.
— Скажи, какая незадача, Иван Захарыч! Видать, отшатался зверь. Посижу завтра еще зорю, да надо домой подаваться…
Утром от не в меру принятого угощения у Кеши болела голова. Сидя в своем «дзоте» и наблюдая за опостылевшей козой он все чаще посматривал на вершины деревьев за которыми необычно долго задерживалось солнце. Хотелось курить, и Иннокентий Федорович несказанно обрадовался неожиданному появлению Шурки. Соблюдая крайнюю осторожность, Шурка рапортовал жарким шепотом:
— Дядя Кеша! Деда велел вам завтракать идти. Голова, говорит, у него обязательно болит. Идите, я пока погляжу за Милкой!
— Ладно, гляди. Ежели что, ори пуще. Да не таись, садись на сруб. Пущай она еще пожирует, а я через полчаса прибегу.
С этими словами Кеша бойко зашагал к пчельнику.
…Лежавшему под разлапистой пихтой Лобастому хорошо было видно и сидевшего на срубе мальчонку и быстро удалявшегося охотника. Когда человек с палкой скрылся, Лобастый встал и уверенно пошел по лугу.
Обалдевшая коза замерла и тупо воззрилась на приближавшегося к ней зверя. Потом она с диким блеянием бросилась в сторону и, давясь в ошейнике, распластав упертые в землю ноги, в смертельном страхе забилась на месте.
Все более возбуждаясь, Лобастый ускорял шаг, нервно помахивал хвостом, по широкому кругу обходя свою жертву. На застывшего в ужасе мальчонку он не обращал внимания.
У Шурки язык словно присох. Вылупив немигающие от страха глаза и крепко вцепившись в бревно сруба, он не находил сил ни двинуться, ни кричать. И лишь когда Лобастый с закинутой за спину козой скрылся в зарослях, из Шуркиного нутра рванулся нечеловеческий дикий крик.
Без шапки и босиком, с ружьем в руках Кеша летел, словно на крыльях. За ним белым архангелом спешил дед. Заметив подмогу, Шурка обрел дар речи.
— Волк, во-о-олк! Милку волк упер, де-е-да!
Иван Захарович хлопал себя по бедрам и, глядя вслед убежавшему в лес Иннокентию Федоровичу, стонал:
— Вожжи, паразит, уволок! Колхозные, небось, вожжи-то!
В это время из леса с вожжами в руках вышел Иннокентий Федорович. Увидя его, дед просветлел. Бережно неся в руках вещественное доказательство волчьего разбоя, Иннокентий Федорович еще издали кричал:
— Гляди, Захарыч, как обсек. У самого нашейника! Словно бритвой отхватил, бандюга окаянный!
Погожим и тихим осенним вечером Барсуков с Гаем на своре пробирался кромкой мохового болота. Дойдя до волчьего лаза, Гай сильно натянул поводок и потащил Ивана Александровича к острову.
Успокоив и привязав в стороне разгорячившегося помощника, Иван Александрович внимательно осмотрел волчью тропу. Среди множества следов он сразу нашел и след трехпалого. Выходя из болота, тропа узкой щелью прорезала заросли пиканов, малинника и крапивы, а у подножия соснового увала терялась, словно таяла. Барсуков отвязал Гая и поднялся с ним в увал. Там он, ничем не нарушая покой тихого вечера, просидел до самых сумерек. Когда на острове раздались волчьи голоса, он ухватил рукой морду Гая и, строго погрозив ему пальцем, стал вслушиваться в звериный концерт. Голоса слышались отчетливо: на логове пела волчица и штук шесть или семь прибылых. С трудом успокаивая рвущегося к болоту Гая, Барсуков заспешил к дому.
Добравшись до Раздольной, Барсуков, несмотря на поздний час, с помощью Иннокентия Федоровича разыскал спящего дома связиста и, притащив его в почтовое отделение, позвонил в город Василию Дмитриевичу.
Крича в трубку, Барсуков тыкал в грудь Иннокентия Федоровича здоровенным указательным пальцем.
— Вот он тут стоит да совестится. Сам, видишь, хотел управиться!.. Ага!.. Волчица с прибылыми… Сегодня нашел, с Гаем… Да, в моховом болотце, на острове… Окладывать, думаю, надо! Только стрелков вези дельных, человечка три-четыре. Место трудное…
Через день от Кешиного дома к лесу потянулась пестрая вереница людей, похожая на партизанский отряд. Во главе с ружьем за плечами вышагивал Барсуков. Следом за ним, растянувшись по луговой дорожке, шли охотники и человек пятнадцать отряженных колхозом загонщиков. Шествие замыкала группа из трех дюжих ребят. Двое из них тащили катушки с флагами, а третий вел на сворке здоровенного волчину.
На полпути до болота сделали привал, чтобы выслушать последние напутствия Митрича.
— Ну, мужики, до времени никакого шума. И курить потерпеть. Мы с Барсуковым пойдем с флажками вкладывать. Начнем гнать с дальней кромки острова. Пойдем тихо. Только вначале я крикну: «Пошел!» Вот тогда пойдете цепью и будете реденько похрустывать сучочками. Но глядите, мужики, чтобы не переусердствовать. Ну, а уж если увидите, что волки через загон прорываться будут, тогда давайте духу во все глотки.
— Ясно! Это мы можем!
— Ну, а твоя задача, — обратился Василий Дмитриевич к сидевшему с волком парню, — до времени сидеть с Гаем на увале и чтобы от вас ни звука!
По голубому полуденному небу летели белые комья облаков. Не по времени горячее осеннее солнце то и дело пряталось за их кудрявые завитки, и тогда по болоту бежали плотные тени.
Иннокентий Федорович, Воронцов и Птицын в ожидании окладчиков молча стояли у волчьего лаза. Окладчики вышли совершенно мокрые и вымотанные нелегкой работой, но довольные. Круг был замкнут. Не мешкая ни минуты, Василий Дмитриевич повел загонщиков на свои места, а Барсуков, захватив висевший на сосне зауэр, поспешил в стрелковую цепь.
