Вне закона - Акимов Владислав Иванович (читать книги полностью .txt) 📗
Впереди стрелков лежало болото, на котором, играя и переливаясь красками, волновались на ветру травы. Кое-где торчали одинокие деревца — карандашник. С правой и левой стороны в болото уходили трепещущие гирлянды алых флажков.
— Па… шо-о-ол! — голос окладчика донесся сначала слабо, потом вдруг, осилив беспокойный шум леса, вырвался на простор и уже окрепшим и басовитым «о-о-о-л!», подхваченный ветром, полетел над болотными травами.
По травам бегут темные волны. Все крепче лютует ветер. И кажется, что во всей этой одичавшей пустыне нет ни одной живой души, а только тревожно шумящие сосны да стремительно летящие по небу облака.
Звери, хоть их и ждут, всегда появляются неожиданно. Волчица некоторое время внимательно вглядывается в сосняк на увале. По обе стороны от нее в зарослях малинника двигаются неясные контуры прибылых. Волчица неуверенно двигается вдоль кромки острова, затем, видимо, заметив колыхающиеся на ветру флаги, стремительно исчезает в зарослях.
Томительно бегут минуты. И вот потревоженные Митричем звери выходят вновь. Теперь они легким наметом по своей тропе устремляются прямо на стрелков. Впереди, опустив голову, скачет волчица. За ней, сбиваясь в тесной цепочке, путаясь в строю и вскидывая из травы головами, спешат прибылые. Шагах в двадцати от стрелков волчица неожиданно оседает назад и бросается в в сторону, подставляя свой бок под барсуковский тройник.
Одновременно с выстрелами на правом фланге загонщиков поднимается суматоха. Сквозь шум леса слышны выкрики, свист, улюлюканье. Потом крики разом смолкают.
«Ушел, подлец», Барсуков ясно представляет себе лобастую башку матерого зверя, такой, какой он видел ее в последние минуты давнишней декабрьской встречи…
Заговор
Надо же! Не раньше, не после навалилась на Митрича хвороба! В поясницу ударило. Злится Митрич, с домашними ссорится. Проковыляет к окну и все вглядывается — есть какие весенние признаки или еще не видно?
А весной пахнет. Чуть только выбьется из сил поземка, и вот, пожалуйте, — солнышко…
Весенние размышления Василия Дмитриевича прервал телефонный звонок. О своем появлении в городе докладывал Барсуков. Старый волчатник несказанно обрадовался:
— Какие у тебя там еще дела? Бросай все ко всем чертям и шагай ко мне. У меня, брат, дела поинтересней твоих…
В комнате Василия Дмитриевича все было как перед сборами в большую дорогу. Однако, поглядев на улыбающегося Барсукова, Василий Дмитриевич не без грусти заметил:
— Ты, Ваня, на эту ярмарку не гляди. Маскарад это! Для успокоения нервов. Как модно теперь звучит — «психотерапия».
Барсуков вопросительно вздернул брови.
— Что смотришь? Думаешь, охотник, так и болеть не обязан? Прихватило, брат, и здорово. Одно только и утешительно, что болезнь с божественным названием: «рай-ди-кулит».
С этими словами Митрич негнущимся поплавком прострочил комнату, забрал с книжной полки конверт и такой же прямой, словно загипсованный, сел в кресло:
— Ну, слушай Кешино послание. Тут он поклоны всем знакомым отвешивает, как в поминальнике… Так… Ну вот, отсюда и начнем… «а еще, Митрич, сообчаю тебе, что объявился трехпалый. На прошлой неделе затребовали меня в Установку Калининского району, километров тридцать от нас. Там у их волки озоровали. Приехавши, я определил следы трехпалого и с им волчицы, а поодаль от их следок переярка. Переярка я в первый же заход на вабу и кончил, а со старшими поделать ничего не могу. Вот и пишу тебе, Митрич, об оказании мне подмоги».
— Молодец, Кеша! Осторожен стал. Я тебе говорил, Иван, что дельный из него охотник получится. Слушай, что он дальше пишет!
«Сперва они к свиной туше ходили. А как я капканы к приваде повыставил, за версту мои следья обходить стали. Я ловушку-садок у одной фермы изладил, в книге вычитал. Сделал все как надо, а они не зашли. Волчица, было, сунулась, так по следьям видать — трехпалый ее отогнал. А еще сообчаю, что теперь ихней житухе, если бы не скотское кладбище, совсем труба. Насту нет, снег глубокий да рыхлый. Ни скота, ни лесной живности не достать. Так вот они и определились на скотском кладбище у Петуховской фермы, это опять же в пяти километрах от Установки. Я то кладбище два раза сдалека объезжал, а подступиться боюся. Чтобы, думаю, не отпугнуть. Травить бы их надо, а травить нечем…»
— Ну, что скажешь? — произнес Митрич бесстрастно, закончив чтение.
— Что ж, Василий Митрич, Кеша, конечно, поступил очень правильно. Пропускать такую возможность никак нельзя. Но тебе сначала подлечиться надо. Кончай со своей райской болезнью да и поедем.
Василий Дмитриевич стрельнул на собеседника колючим взглядом и, резко вскочив с кресла, прямой и строгай в корпусе, убежал к окну.
— Ишь, утешитель какой нашелся!
Сердито глядя в окно на таявшие на стекле снежинки, Василий Дмитриевич не пытался скрывать своего раздражения:
— Тебя как охотника спрашивают! Как ты считаешь лучше поступить надо? А ты, меня жалеючи, охоту загубить хочешь.
Тут Митрич повернулся к вконец растерявшемуся Барсукову:
— Сегодня же оформляй командировку, выписывай яд и немедля поезжай за Гаем. Сейчас в инспекции получена новая потрава — фторацетат бария. Пройдешь инструктаж, получишь ампулы и будешь знать, как с ними обращаться.
Слушай дальше. Трехпалый — зверь не совсем обычный. Умнейший из умнейших и осторожнейший из самых осторожных волков. И нас с тобой он околпачивал не раз, чего там греха таить! К нему подход особый нужен. На вабу он не пойдет, даже если твой Гай звать будет. Это уже испытано. Флажить его тоже бесполезно. Уйдет. Всякие ловушки и капканы — чепуха, на которой его не проведешь. Остается привада и ее потрава. В этом деле скверно то, что он чертовски осторожен ко всякому следу. Кроме того, со стрихнином он хоть и не знаком, но на волчьем опыте напуган был здорово. Это обстоятельство в расчет не брать невозможно.
Теперь поглядим на его слабые стороны. Голодно им сейчас с волчицей? Очень голодно, и кладбище они за всяко просто не бросят. Однако от следов твоих он уйдет обязательно. А как зарядить мерзлую падаль ампулами, да если еще она в глубокой ямине? Как же тут не наследишь?! Подбросить потравленную птицу или поросенка? А если он ее не возьмет при твоем даже санном следе?
Вот я и думаю, что тут нам без помощи Гая не обойтись. Это будет, по-моему, надежней. Попробуй-ка ты вот как. Сыщи в колхозе посвежей приваду, свези ее на кладбище, а Гая в сани с собой не бери. Перед этим кормить его не надо. Ты отъезжай, а он пусть как следует на приваде полакомится. Волки в первый день к падали, конечно, не подойдут, но следом Гая заинтересуются и приваду без внимания не оставят. А ты на следующий день опять по кладбищу проедешь, а потом Гая туда отпустишь. Пусть наследит как следует да нажрется. И так до той поры, пока к приваде не подойдут волки. Ну, а как подойдут да позавтракают, считай — дело сделано. Ты следующим же разом, как Гай отобедает, приваду-то ампулами и заряди, да еще мелочь какую-нибудь подбрось с потравой. Тут, Ваня, самое главное — приучить их к твоему следу, что нет, мол, в нем никакой опасности. А в этом деле вернее помощника, чем Гай и его следы, не сыщешь.
Братья
Пообмякшие от ранней оттепели снега сковала цепкая корочка наста. Под голубым шатром безоблачного неба вот уже третий день разгуливал запоздалый морозец. Прибыл он в Предуралье с попутным северным ветром да и загостился.
Тихо в полях и лесах. Ниоткуда не дунет, а холодно. Оделись куржаком после оттепели деревца. Взойдет утром солнышко, старается, а за весь трудовой день только что вершинник да пенек какой-нибудь на самом солнцепеке и обогреет.
Опоздал Барсуков. В предпоследний день оттепели прошла выпадка, а после нее на скотском кладбище были волки. Схваченные морозцем следы Лобастого отпечатались четко, словно вылитые из гипса. После того, как ухватило талые снега крепким настом, волков не стало. Не пришли они и на другое, и на третье утро.
