Силуэты на облаках - Сладков Николай Иванович (бесплатные серии книг TXT) 📗
Озеро было как зеркало. Тысячи раз сравнивали тихую воду с зеркалом, а лучшего сравнения не придумаешь. Горы упали белыми вершинами вниз. Чайка летит над водой, а кажется, летят две, брюшком к брюшку. Села чайка на воду и стала смотреть сама на себя. Заплыла чайка на отражённое белое облачко и стала вдруг чёрной! Потом вплыла в чёрную тень горы и снова забелела, как перышко. А за перышком тянется сияющая солнечная царапинка.
У кромки стоит куличок на непомерно длинных отражённых ногах. И тоже всматривается в себя, касаясь кончиком клюва отражения своего носа.
Утром на озере курчавился полосами туман. Розовыми полосами, похожими на облака «кошачьи хвосты». И в розовом тумане хохотали белые чайки. Потом туман сдвинулся, и на воде засверкали быстрые солнечные чешуйки. И мелкая рябь у берегов стала складываться из фиолетовых, голубых и зелёных пластинок, как из мозаики.
В полдень на озеро смотреть невозможно, оно доверху насыпано солнечной сверкающей чешуёй! Всё дробится, полыхает, сверкает и Переливается. Белым глазам и то больно!
Ласточки несутся над самой водой и черкают воду грудками. А им навстречу из сутолоки полыхающих волн выскакивают чёрные стройные рыбки и щиплют их за брюшко. И волны у дернового берега аплодируют им в мокрые ладоши.
Вечером за горами вдруг вспыхнул и долго горел розоватый свет. А потом из этого розового вышла радуга во всё небо. А закат был багровый и мрачный. Клубился над водой багряный туман, и чёрные чайки метались над ним, как над пожаром. И заря за горами горела как зарево.
Добрым словом я помянул чёрного пастуха — надоумил меня присмотреться! И озеро стало теперь для меня, как добрый знакомый. А то мы бежим всё, торопимся на вершину, и ничего по пути не замечаем. Скорее вперёд, скорее наверх! И приходим к цели измотанные, пустые, высунувши язык…
Медведи кидают камни
Еле держусь на крутом склоне, зацепив локтем кривую берёзку. Снег стаял, склон как зализанный: пряди рыжей травы прилипли к потной земле. Глубоко подо мной синие «щели» — узкие лесные ущельица. Из «щелей» столбами дыма поднимается туман. По гребням гор — зелёные леса. А сквозь зелень крон виден белый снег. Чудной сейчас лес! Под ногами снег, а над головой зелёные листья!
Надо мной нависли скалы. Только что туда убежали медведи: медведица и большой, наверное, прошлогодний медвежонок. Там, где я еле карабкался на четвереньках, судорожно цепляясь руками за пучки гнилой травы, медведи пробежали хоть и тяжёлым, но ровным галопом.
В узкой промоине медведица прыгнула вверх на карниз со снежным языком и сорвалась, содрав когтями снежный язык. Медведица прыгнула опять, зацепилась за карниз, блеснула шкурой — и нет её.
Как ящерица, прижимаясь к земле всем телом, еле дополз я до этого карниза. И вот сижу, перевожу дух.
И вдруг через мою голову с шипением и посвистыванием перелетает каменная глыба! Глыба ударилась ниже о склон, пропахала глубокую борозду и запрыгала вниз.
«Камни вверху подмыло, — подумал я. — Надо уходить».
Но уходить было не просто. Когда я повис, вцепившись пальцами в траву и болтая ногами, через меня перескочил второй камень. Он ударился в скалу и разлетелся на куски.
Хватаясь за что попало, взрывая каблуками землю, я скатился по склону на широкий уступ и наконец-то встал на ноги. Высоко на гребне горы, прямо надо мной, шевелились две медвежьих башки. Они смотрели на меня… Нет, не вода камни подмыла! И не случайно сорвались они из-под медвежьих лап.
Я выстрелил вверх. Головы сразу исчезли. Долго ещё сползал я вниз по скату, но камни через мою голову больше не прыгали. Мне было не по себе. Неужели медведи сознательно сталкивали на меня камни? Неужели они понимали, что так можно напугать преследователя? Трудно поверить этому. А ведь похоже, очень похоже…
Бородач
Я высматривал его целый день. Ниже в горах видишь его не часто. Ищешь глазами силуэт, плывущий над зубчатым гребнем скал. Увидишь и сразу узнаешь: узкие соколиные крылья, хвост похожий на ромб. Хоть он и гриф, но в полёте не похож на грифа. У грифов крылья как два широких полотенца с махрами на концах. И хвост развёрнут веером. А бородач как лёгкий стремительный сокол. И только рост у него грифовый: крылья в разлёте почти что три метра!
Сегодня мне не везло, ни один бородач на глаза не попадался — ни в небе, ни на скале. А ведь должен где-то быть.
Я совсем ослабел. Ноги как ватные, дыхание хриплое. Я опустился на склон и впал в какое-то забытьё. Камни давили под рёбра, пахло сухой, обдутой ветром землёй. И казалось, что земля эта качается, как на волнах. Приступ горной болезни подобрался и начал ломать. Очнулся я от нарастающего шипения и свиста, С таким шумом ползают по сухим склонам, завиваясь воронкой, пыльные смерчики. Я поднял голову. Прямо на меня, скользя, летел бородач. В огромных крыльях, как в проводах осенью, тоскливо и уныло засвистывал ветер. И глаз с красным ободком сверкал холодно и пронзительно. Бородач покачивал тяжёлым клювом, и пучок чёрной бородки дрожал на ветру. С шипеньем и свистом, как ураган, пронёсся он надо мной, и волосы на голове зашевелились от ветра. Бородач повернул носатую голову, и красный глаз его смотрел теперь на меня из-под крыла через плечо. Бородач ещё надеялся, что я не пошевелюсь, что я не живой. Но я встал на колени и погрозил ему кулаком.
Гриф сразу потерял ко мне интерес, отвернулся и, как самолёт на подъёме, вдруг пошёл ввысь. И прямо на глазах стал уменьшаться: вот ростом с ворона, вот с пустельгу, а вот и с ласточку. И исчез. Мои глаза, ослеплённые сиянием неба и солнца, не видели уже ничего. Но он с ослепительной высоты, наверное, глядел на меня. Только живой я был не нужен ему.
Джейраньи зеркальца
Джейраны издали кажутся белыми. Словно несётся в степи стайка солнечных зайчиков. Это взблескивает атласное пятнышко на задних ногах — джейраньи «зеркальца». Они такие яркие, такие атласные, такие белые, что хоть глаза жмурь. По этому блеску джейраны и находят друг друга в пустынной безбрежности.
Лягут джейраны — зеркальца под себя спрячут. Побегут — выставляют напоказ: за мной, друзья, — вот он я! Джейраны бегут — словно птицы летят. Лишь на миг ударяют о землю копытцами и снова взлетают на воздух. Так скачет по воде ловко брошенный плоский камешек: только вместо водяных кругов-блинчиков завиваются из-под джейраньих копыт смерчики пыли.
Птичьей вереницей мчатся джейраны. В рожках-лирах ветер поёт. Чёрные хвостики торчат дыбом, И каждый задний смотрится в «зеркальце» бегущего впереди.
Наблюдательная горка
У сипов чутьё на смерть. Диву даёшься, как они о ней узнают. Убьют охотники козла, спустятся в долину за лошадью, а когда вернутся — над козлом сипы сидят. Уходили — ни одного не было, а вернулись — целая стая. А от козла одни рожки да ножки.
Лошадь сорвётся с обрыва или пастухи требуху выбросят — сипы уже кружат. На поминки явились.
Ни одна трагедия не обойдётся без сипов. Узнают они о ней сразу. Словно им сообщают по телефону. В пустом чистом небе вдруг появляется точка. Точка растёт, приближается, уже видны крылья, блестит белый пуховый воротник вокруг голой шеи. За первым сипом тянет второй, за ним третий. В иных горах можно всё лето прожить и не увидеть ни одного сипа. Но если пастухи выбросят овцу околевшую — они явятся сразу невесть откуда. Рассядутся по скалам, как сгорбленные старухи. И станут высматривать: не подвох ли тут, не спрятался ли охотник с ружьём?
