Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - Ященко Александр Леонидович (книги .TXT) 📗
По ночам Константин Егорович продолжал ловить насекомых, но это все-таки было уже не ново. Что мне было больше всего неприятно — это то, что после экскурсий в короткое пребывание свое на бивуаке оба приятеля большею частью, вместо беседы о животных, толковали с Джумой и туземцами. Ах, как я ненавидела тогда этих смуглых бородатых туземцев, рассаживавшихся возле наших вещей!
Лопоча с ними на их языке, Джума обыкновенно выковыривал нору в какой-либо возвышенности земли или просто в стене, прокапывал сверху тоже яму навстречу этой норе и ставил над верхним отверстием чайник. В норе он разводил огонь, дым и пламя которого выбивались около чайника. Так кипятилась вода.
Когда приходили с прогулки по окрестностям оба приятеля, они принимались за чай и пили его с сахаром вприкуску. Туземцы смотрели им в рот и иной раз чего-то просили, приговаривая: «Пешкешь!»
Мои хозяева не часто, но все же давали им сахару, который они грызли не хуже любой крысы. Удивительный народ!
Частенько кто-нибудь из туземцев потихоньку утаскивал или сахар или какую-нибудь вещь, вроде маленьких ножниц или пузырьков. Об этом догадывались тогда, когда было уже поздно, и, как ни сердился Николай Сергеевич, взятое обратно не возвращалось, и только туземцы да я хорошо знали, у кого и где лежит украденное.
Иногда мы встречали другие караваны все с туземцами, которые ехали или шли около ишаков, лошадей и верблюдов. От нечего делать я занялась изучением этих безропотных друзей человека.
Грустное было это изучение! В криках и взглядах животных я читала много упреков людям.
— Ну, будет: понимаю! — укоризненно говорил всей своей фигурой маленький ослик, на котором сидели два толстых туземца, из которых один бил все время ослика по шее и ушам тяжелой железной цепью.
— Ну вот, опять! Да ведь сказал, что понимаю, твердил одно и то же ослик и торопливым шагом тащил свою тяжелую ношу через песчаный бугор, пересекавший дорогу.
— Ты чего? — обратился к нему шедший сзади, но догнавший его вьючный ишак.
— Да вот — все дерется! И зачем дерется, — не знаю: иду хорошо, не спотыкаюсь, не останавливаюсь, а он все дерется. Да и норовит-то как: все по уху!
— Н-да! — сочувственно взмахнул головой вьючный приятель и вдруг, остановившись, заорал знакомое мне «и-га-а, и-га-а», которое я всегда переводила: «вот и я, вот и я».
Другие ослики ничего ему не ответили, но очень скоро один из них проделал то же самое.
Наш караван шел рядом, так как Николай Сергеевич о чем-то расспрашивал одного из туземцев и ехал бок о бок с его лошадью. Я мельком видела, сидя на краю своей корзины, как лошадь моего хозяина кивала соседке, иногда стараясь щипнуть ее за морду.
— Ну что, приятель, как дела?
— Да как всегда! — кратко отвечала соседка.
Шедшая сзади вьючная лошадь, старательно вышагивая со своей ношей громадного пука юрунжи, думала про себя, наверное, такие речи:
— Ну что ж! Скоро и дом… там поем. А теперь нужно идти, идти, идти. Мне бы только поесть да попить… а теперь идти, идти, идти.
И она покорно шла, полная одной мыслью о необходимости вечного труда за пищу и питье.
Только раз мы встретили целую группу верховых туземцев, сидевших на веселых красивых лошадях. Впереди на каком-то зеленом седле ехал молодой туземец на статном коне.
Высоко держа свою голову, его конь окинул взором наш караван и заржал:
— Здравствуйте, друзья!
Одна из вьючных лошадей тотчас же откликнулась: «Здравствуй и ты!»
На морде выхоленного коня я ясно читала спокойные мысли:
— Жизнь хороша, особенно после стойла. Какая прелесть — идти или скакать по этим чудным местам! Все хорошо. Я не прочь носить на себе даже моего господина. Одно только неприятно, это — удила. Их я-таки недолюбливаю.
И он грыз свои удила.
Даже и у него, этого жизнерадостного коня, нашлась неприятность, омрачавшая прелесть жизни! Я невольно подумала о своей неволе, хотя и не тягостной, но все же… неволе.
Но никто не был так покорен своей судьбе, как верблюды! Эти животные меня положительно удивляли. В одну из наших остановок мы остановились в самом селении туземцев. Наш караван расположился возле площади, на которой помещался базар. В день нашего приезда сюда начали съезжаться и сходиться целые толпы туземцев. Ишаков, лошадей и верблюдов проходило мимо очень много. Верблюды шли своей мерной походкой вперевалку, изредка покрикивая:
— А вот и я!
В ноздрях у них были проткнуты кольца, на которых были привязаны повода. Вот передний из каравана подошел к базару. Туземец слегка дернул за повод и крикнул, приказывая лечь. Верблюд закричал резким криком, но вполне благодушно:
— Изволь, лягу! — и опустился на колена.
В другом месте я рассмотрела обратное. Оседланного верблюда хотели навьючить. Туземец приказал ему лечь, и верблюд лег, прокричав свое:
— Изволь, лягу!
Ему навьючили большую поклажу, он только покрикивал, посматривал назад:
— Клади, клади, только не перекладывай. Сколько могу, свезу, а больше… и не проси.
Действительно, когда ноша была очень тяжела, верблюд отказывался встать и мычал:
— Да, ведь, не могу же я! Все равно дорогой свалюсь! Уж лучше теперь снимайте.
И, несмотря на удары, упорно не вставал.
Удивительные создания! Вся просьба к человеку только о том, чтобы не вьючил через силу, в остальном — полная покорность! А ведь какое огромное животное!
Впрочем, узнав поближе всех домашних животных, я теперь, право, не знаю, кому отдать первенство в безропотной покорности человеку: верблюду или лошади?
Итак, мы ехали караваном вдоль Аму-Дарьи, и, несмотря на новизну мест, я скучала. Судьба, наконец, сжалилась надо мной и дала работу уму.
Давно уже, сидя высоко на седле, я замечала на дороге каких-то огромных жуков, хлопотливо бегавших зачем-то по дороге: некоторые жужжа прилетали со стороны и, сев, тотчас же принимались сновать туда и сюда.
Именно от скуки я обратила, наконец, свое внимание на этих животных. Летевшие мимо птицы, несмотря на то, что среди них были красивые, ничем не заинтересовали моего внимания, а вот эти малые творения заставили-таки задуматься: что это приводит их в такое хлопотливое настроение? Но с лошади это было трудно расследовать, и я стала дожидаться случая. Он не заставил себя долго ждать. На одном из привалов моя корзинка очутилась около кучки навоза. Это соседство было не из совсем приятных, но я им была довольна, так как увидела возле кучки целую толпу интересовавших меня жуков.
К удивлению своему, я увидела, что жуки быстро разбирали эту кучку, наделывая из нее при помощи своих лапок шарики величиной с небольшую картофелину. Сделав шарики, жуки поспешно укатывали их прочь, становясь головой вниз и катя шары взад задними ногами. Если бы у этих созданий был язык, они, наверное, говорили бы в это время: «Скорей, скорей, скорей». Положительно они спешили.
Навоз быстро разбирался, и я была настолько терпелива, что досмотрела, как трудолюбивые животные подчистили все. Прилетевшие поздно жуки напрасно бегали кругом, собирая остатки: из них не выходило шарика величиной даже с простой орех. Моя цепочка мешала мне следовать за насекомыми и мое любопытство было только раздражено: куда это катились эти удивительные навозные шары?
Но судьба была мне благоприятна, и я узнала секрет этих удивительных хлопотунов очень скоро, не сходя с места. Оказалось, что около всех кучек навоза шла одна и та же работа: жуки точно нанялись очищать дороги. От одной из отдаленных кучек по направлению ко мне катился один из таких шаров. С той стороны его толкал жук, а от меня казалось, что шар катился сам. По дороге встретилась какая-то ямина, и шар вместе с его владельцем скатились вниз. Вот была забота! Бока ямы оказались крутыми, и жуку приходилось, почти выкатив шар, несколько раз лететь кувырком обратно вниз. Наконец, он все-таки выбрался, но явилась новая беда: другой жук начал отнимать от него шар. Без особенной драки оба жука все же соперничали и старались, взявшись поудобнее, откатить шар друг от друга. Отбившись от одного, жук натыкался на другого. Потешнее было то, что один такой приставала вцепился в шар всеми лапками, и хозяин, не обращая на него никакого внимания, покатил шар дальше вместе с непрошенным гостем. Так он докатил шар до кустика, у самой моей корзины.
