Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - Ященко Александр Леонидович (книги .TXT) 📗

— Чаю, Джума, чаю, по этому случаю… Экая здесь благодать-то. Воды, я думаю, ведер пятнадцать в день! Прохлада, смолистый запах, тень, дичь кругом — просто умирать не надо! Чаю, Джума, чаю нам с Хрупом Узбоичем.

Джума улыбнулся и начал приготовлять все для нашего чаепития.

— Ну и я не без добычи, — сказал вновь Николай Сергеевич.

Так как поблизости не было других собеседников, кроме меня и Джумы, — напоенные ишаки пущены были в кусты пастись, — то слова моего хозяина относились, очевидно, к кому-нибудь из нас двоих.

— Вот-с эта стенолазочка, а по иностранному тиходрома, мне сегодня дороже туго набитой охотничьей сумы, — он поцеловал добычу. — Не так-то легко сбить выстрелом эту птицу-бабочку, которая бегает по крутым бокам скал, цепляясь своими лапками, или порхает, помахивая своими чудными мотыльковыми крылышками. Прежде всего нужно свернуть себе шею, закидывая назад голову, чтобы разглядеть это творение, ютящееся на ужасной высоте. Засим нужно быть готовым попасть под каменный дождь от сбитых выстрелом осколков. Наконец, нужно, черт возьми, попасть в это крошечное созданье, чтобы иметь право любоваться и изучить его оперение вблизи. Смотри, Джума, какой тонкий клюв. Ведь это ужасное оружие, если принять во внимание мнение пауков и насекомых недосягаемых высей, где носится эта птаха, вылавливая добычу из трещин, а то и просто хватая их так, как ласточки, в воздухе. Этим клювом она умудряется обработать и более крупных гусениц, исколотив их о камни и направив соответствующим образом в рот. А этот язык с булавкой на конце! Она славно прикалывает им свои жертвы, утаскивая их затем в рот. Ах ты, тиходромочка, тиходромочка! Славная ты моя. Набьем мы тебя, привезем и разберем, сколько-то окошечек [28] у тебя и сколько перышек, чтобы знать, новое ли ты творение или редкая сестрица тем, что я добывал ранее в других местах.

И, закончив эту речь, Николай Сергеевич вновь поцеловал свою маленькую добычу.

Джума слушал его с невозмутимостью всех встречавшихся мне людей его племени. Но я? Я слушала с жадностью каждое слово учителя… Помилуйте, из его чудных слов я приобрела еще одно важное сведение о приспособляемости форм животных к соответствующей жизни. Так вот почему у одних птиц клюв тонкий, у других плоский, у третьих кривой и зазубренный. Видно, жизнь животных сама вырабатывает их внешний вид, если снабжает кого тонким клювом, кого покровительственной окраской, кого силой, кого ядом! А человека… снабдила самым опасным оружием против всего остального мира и самым чудным помощником в его собственной жизни — высоким умом!

Нет, я положительно счастлива своей новой неволей. Тело заковано, но ум и душа начинают у меня парить все выше и выше под влиянием зарождающихся новых мыслей, новых дум, новых, чудных знаний!..

Думала ли я когда-либо, что такое, хотя милое, но столь крохотное создание, как эта стенолазка, может навести меня на чудные мысли, спящие в уме, поджидая только какого-нибудь толчка. Должно быть, все простое слишком просто, чтобы ум удостоил его внимания, и только случай заставляет всякое думающее существо преклониться перед простым. Право, я теперь думаю, что все замысловатое больше забавляет, а поучает только то, что просто.

Однако для кого все эти речи? Останови перо, Хруп, и направляй его на события твоей жизни, если не хочешь рисковать не дописать своих приключений…

Пока я перебирала в уме своем различные примеры приспособляемости тела и органов животного к условиям его жизни и старалась вдуматься в причины такой приспособляемости, а Николай Сергеевич блаженствовал у чайника, на бивуак пришел Константин Егорович.

— Ну, батенька, и жарища же! У вас здесь настоящий рай. Если в горах так жарко, что делается около них в такырах [29] и песках? Вы, должно быть, с добычей, коли на лице развели такое благодушие?

— Есть кое-что, — ответил Николай Сергеевич с напускной скромностью.

— Стало быть, будет о чем поговорить. Джума! Стакан и прочие инструменты для чаепития!.. Живо!

Почему Константин Егорович назвал блюдце и ложку инструментами, — я и теперь не понимаю.

Оба приятели принялись болтать, к великой моей радости. Из беседы этой я узнала, что мы проведем у источника дней пять, затем вернемся в город, что палатку раскидывать у источника не будут ради охоты у водопоя: чтобы иметь удачу, месту нужно было придать вид необитаемого. Оба были довольны началом своей экскурсии и от нее ожидали богатой добычи.

Относительно стенолазки тоже поговорили, причем в беседе о приспособляемости перешли в спор, в котором, — не помню, уже кто именно, — один отстаивал целесообразность всего в природе, а другой отрицал эту целесообразность, объясняя разные полезные признаки животных не нуждой в них, а их постепенной выработкой в силу складывающихся обстоятельств. Помню, что один и тот же пример оба объясняли разно. Один говорил, что защитные средства вроде рогов, когтей — у животных, колючек, игл и жгучести — у растений появились потому, что животным и растениям нужно было чем-нибудь защищаться от своих недоброжелателей. Другой не соглашался и говорил, что были разные породы животных и растений: и рогатые и безрогие, и когтистые и мягколапые животные, и колючие, и совершенно мягкие растения, а уцелели и выжили только те растения и животные, которые были больше защищены.

Откровенно говоря, я это все мало поняла, хотя очень хотела понять. Например, выходило, по одному, что были когда-то всякие коровы и рогатые и безрогие, а теперь остались только рогатые, а безрогие погибли. По другому, было не так: коровам надобно было защищаться чем-нибудь. Вот им судьба и послала помощь: у них понемногу завелись, выросли крепкие и грозные рога. Право, и одно как будто верно, и другое. Разобраться в этом и не крысе, я думаю, трудно. Во всяком случае, после этого разговора я начала еще больше всматриваться в живой мир, пытаясь разрешить — какие признаки особенно полезны и как можно было бы объяснить их появление.

Палатку у самого водопоя так и не раскинули. Я убедилась, что это было, действительно, очень, мудро: по вечеру и утром к водопою пробирались всевозможные животные. Пробирались тихо, крадучись, ко всему присматриваясь, все примечая. Не примечали они только притаившегося и неподвижно сидевшего охотника, Николая Сергеевича, спрятавшегося возле прибрежного куста с меткой двустволкой, — я и это слово узнала — да еще меня, крысы, которая зорко всматривалась во все окружающее, когда чуяла поживу своему уму. А здесь было так много ему пищи!

Утро и вечер были временем, когда обыкновенно бодрствовал у источника Николай Сергеевич; его друг и Джума в это время спали или отдыхали. Зато часто ночью, когда становилось очень темно, Константин Егорович опять зажигал свой фонарь и на разостланной скатерке ловил самых разнообразных насекомых.

Пять дней, прожитых у источника, прошли не даром для моих хозяев. Николай Сергеевич умудрился даже подкрасться и убить осторожного горного барана, тихо спускавшегося по скалам к источнику.

И радовался же он! Меня интересовало не столько разнообразие живых существ, добытых моими приятелями, сколько то, что говорилось по поводу той или другой добычи, того или другого случая. А говорилось всегда много и много поучительного. Однако новых хитростей природы я не усматривала, зато все прежде слышанное и понятое мной подтверждалось чуть не ежедневно.

Даже насекомые Константина Егоровича и те служили доказательством, действительно, поразительной приспособляемости и подражательности.

Сколько раз Константин Егорович, показывая свою добычу приятелю, обращал свое внимание на то, что насекомые песчаные были большею частью желтого цвета, жившие на коре деревьев — бурого, в зелени травы и листьев — зеленые. Были даже такие, которые, будучи безвредными, видом походили на ядовитых или жалящих. И все это как бы для того, чтобы защищаться от врагов или подбираться к своей добыче. Оказывается, что природа и об этих малых творениях позаботилась. Удивительно!.. Позднее мне привелось увидеть рисунки некоторых подражателей.