Натуралист на Амазонке - Бейтс Генри Уолтер (бесплатные серии книг txt) 📗
Чем суше становился сезон, тем ниже опускался уровень воды в реке, и я жестоко страдал от жары и москитов, несмотря на то что устроил для работы тент из парусов и ночевал на открытом воздухе, подвешивая гамак между мачтами. Но покоя не было нигде: по мере того как вода спадала, челн все глубже и глубже опускался в ущелье, по которому течет река меж высоких глинистых берегов, и, когда в полдень солнце пылало над головой, мы чувствовали себя как в печи. Днем, между 11 часами утра и 5 пополудни, я был не в силах оставаться в платье и не носил ничего, кроме свободных и тонких бумажных брюк и легкой соломенной шляпы. Я не мог привыкнуть и к маленькому дому Жуана Араку, полному шумных детишек. Однажды ночью поднялась страшная буря. После полудня зной был сильнее обычного, а на закате небо пылало медью; черные клочья туч, плывшие по небу, то и дело озарялись вспышками зарниц. Москиты в эту ночь докучали больше обычного, и, едва только я под утро в изнеможении задремал, началась буря — дождь хлынул как из ведра, без перерыва сверкала молния и грохотали раскаты грома. Буря длилась восемь часов; серый рассвет наступил под ее грохот: Дождь протекал сквозь щели в крыше каюты на мои коллекции; от недавней жары доски покоробились, и мне стоило громадного труда закрепить их среди всей этой сумятицы. В общем, ночь я провел скверно; из-за бурь, из-за жары, москитов, голода, или, наконец, из-за нездоровья я редко хорошо отдыхал по ночам на Купари.
За домом Жуана Араку через лес протекал небольшой проток, который впадал в реку в нескольких ярдах от нашей якорной стоянки; я обыкновенно переправлялся через него: два раза в день — отправляясь на охоту и возвращаясь с нее. Однажды в начале сентября я обратил внимание, что после полудня вода в протоке оказалась на два-три дюйма выше, чем утром. Явление это повторилось на следующий день и повторялось ежедневно, пока проток не высох в результате продолжавшегося спада воды в Купари, только время подъема немного сдвигалось изо дня в день. Я указал на это обстоятельство Жуану Араку, который не обращал на него внимания прежде (он жил в этой местности только второй год), и он согласился со мной, что это, должно быть, маре [морской прилив]. Да, прилив Трепет великого пульса океана ощущался и в этом заброшенном уголке, за 530 миль от того места, где океан впервые наталкивается на массу пресной воды в устье Амазонки. Сначала я медлил с таким выводом, но, приняв в соображение, что прилив, как известно, довольно сильно заметен в Обидусе, более чем за 400 миль от моря, что в часы прилива в сухой сезон из Амазонки в устье Тапажоса заходит громадная масса воды и что между этим местом и Купари очень малая разница в уровне — факт, о котором свидетельствует отсутствие течения в сухой сезон, — я уже не мог сомневаться в том, что заключение мое правильно.
Тот факт, что морской прилив дает себя чувствовать за 530 миль вверх по Амазонке, проходя 380 миль от устья главной реки до одного из ее притоков и далее к притоку третьего порядка, служит доказательством чрезвычайно плоского характера суши, образующей низменную часть Амазонской долины. Это однообразие уровня проявляется также в широких, похожих на озера водных пространствах, образуемых близ устий основных притоков, которые текут через долину, чтобы соединиться с главной рекой.
21 августа. Жуан Араку согласился поехать со мной к водопаду; он захватил своего человека, чтобы тот для меня охотился и ловил рыбу. Помимо других задач, я поставил себе цель раздобыть экземпляры гиацинтового ара, область распространения которого на всех притоках Амазонки, текущих с юга через Внутреннюю Бразилию, начинается у первых водопадов. Мы выехали 19-го; путь наш в первый день лежал преимущественно на юго-запад. 20-го мы плыли на юг и юго-восток. Сегодня утром (21 августа) мы добрались до индейского поселения, первый дом которого лежал почти на 31 милю выше ситиу Жуана Араку. Река в этом месте имеет от 60 до 70 ярдов в ширину и вьется зигзагами между крутых глинистых берегов от 20 до 50 футов высотой. По берегам на расстоянии 6-7 миль разбросано около 30 домов мундуруку. Владельцы, по-видимому, выбирали для своих домов самые живописные места — ровные участки земли у подножия лесистых возвышенностей или небольшие гавани с белыми песчаными пляжами, — как будто ценя красоты природы. Жилища эти — по большей части конические хижины с плетеными стенами, замазанными глиной, — крыты широкими пальмовыми листьями, которые спускаются до самой земли. Одни хижины четырехугольные и устройством своим не отличаются от домов полуцивилизованных поселенцев в иных местах; другие — всего лишь открытые навесы, или раншу. В каждом доме живет, по-видимому, не больше одного или двух семейств.
В первом доме мы узнали, что все воины сегодня утром возвратились, после двухдневного преследования кочевой орды дикарей из племени парарауате, которые брели из внутренних областей и по пути грабили плантации. Немного дальше мы подошли к дому тушауа, т.е. вождя, расположенному на высоком берегу, куда пришлось взбираться по деревянным ступеням. По соседству стояло еще четыре дома, и все были полны народу. Мое внимание невольно привлек красивый старик, у которого лицо, плечи и грудь были татуированы узором из поперечных полос. Мужчины по большей части лежали в гамаках — отдыхали или спали. Женщины занимались под соседними навесами приготовлением фариньи; многие из них были совершенно голые и, как только заметили нас, бросились в хижины накинуть юбки. Наш приход заставил тушауа прервать свой сон; протерев глаза, он выступил вперед и пригласил нас располагаться с самой церемонной вежливостью и на очень недурном португальском языке. Это был высокий, широкоплечий, хорошо сложенный мужчина, лет около 30 на вид, с красивыми правильными чертами лица, нетатуированный и со спокойным добродушным выражением. Он несколько раз бывал в Сантарене, один раз в Пара и во время этих поездок выучился португальскому языку. Одет он был в рубашку и брюки из бумажной ткани в синюю клетку, и ни во внешнем его виде, ни в манерах не замечалось ни малейшего следа дикости. Мне говорили, что он получил власть вождя по наследству и что купарийская ветвь мундуруку, которой до него правили его предки, была в прошлом гораздо многочисленнее — в военное время она выставляла 300 лучников. Теперь же они едва могли набрать и сорок воинов, но у этой ветви уже не было тесной политической связи с основным ядром племени, обитающим на берегах Тапажоса, в шести днях пути от поселения на Купари.
Я провел здесь остаток дня; Араку и матросы отправились на рыбную ловлю, а я остался с тушауа и его людьми. В немногих словах я объяснил, зачем приехал на реку; он сразу же понял, почему белые люди восхищаются прекрасными птицами и зверями его страны и приезжают собирать их, и ни он, ни его люди не обмолвились ни словом о торговле и нисколько не приставали к нам с просьбами о вещах, которые мы привезли. Он рассказал мне о событиях предыдущих трех дней. Парарауате были племенем закоренелых дикарей, с которым мундуруку постоянно воевали. Они не имеют постоянного места жительства и, разумеется, не разводят плантаций, а всю жизнь, как дикие звери, бродят по лесу, ориентируясь по солнцу; там, где их застает ночь, они располагаются на ночлег, развешивая между деревьями свои лыковые гамаки, которые несут их женщины. Через реки, лежащие у них на пути, парарауате переправляются в челноках из коры, которые делают, придя к воде, и бросают, высадившись на противоположном берегу. Племя очень многочисленно, но различные группы повинуются только своим собственным вождям. Мундуруку с верховий Тапажоса выступили теперь против них в пеший поход, и тушауа предполагал, что орда, которую только что отогнали от его малоки, бежала от их преследования. Парарауате тут было около сотни, в том числе мужчины, женщины и дети. Пока их обнаружили, эти голодные дикари оборвали и извлекли из земли на восточном берегу реки всю макашейру, сладкий картофель и сахарный тростник, которые посадили за сезон трудолюбивые мундуруку. Дикари, как только их заметили, пустились наутек, но тушауа быстро собрал всех молодых мужчин поселения — человек 30, и они, вооружившись ружьями, луками и дротиками, отправились в погоню. Они выслеживали парарауате в лесу, как уже было сказано, два дня, но потеряли след на том берегу Купаритинги, притока, текущего с северо-востока. Один раз преследователи полагали, что уже настигают беглецов потому что нашли непогасший огонь их последней лагерной стоянки. Следы ног вождя можно было отличить от остальных по большому их размеру и длине шага. Погоня оказалась безуспешной; маленькое ожерелье из ярко-красных бобов было единственным трофеем экспедиции, и тушауа отдал его мне.
