Трое против дебрей - Кольер Эрик (лучшие книги txt) 📗
С 5 января и до 20 февраля температура даже в полдень редко поднималась выше минус 35°, а к закату ртуть в термометре падала вниз, как дробинка, до самого конца, то есть до минус 45° (или даже до минус 50°, если бы термометр мог показать та кую температуру), и не поднималась до следующего утра. А с севера дул ветер, такой жестокий, что он мог бы перерезать человека пополам, а потом аккуратно разрезать эти половины на четвертушки. Даже на звериных тропах снег был столь глубоким, что, когда я вспугивал из чащи оленя, проходя на ступающих лыжах, я видел над снегом лишь голову и краешек спины животного.
К середине марта я нашел с полдюжины лосят, скорчившихся и замерзших в снежных постелях ярдах в ста от дома. На склонах, спускавшихся к реке Фрейзер, чуть ли не под каждой пихтой лежали трупы молодых оленей. На этих склонах было достаточно корма, но снег был таким глубоким и плотным, что олени не могли разбросать его, чтобы добыть щепотку корма. Они ложились под раскинувшимися деревьями, где снег не был слишком глубоким, и лежали с подведенными от голода животами, а холод сжимал их в своих стальных объятиях и замораживал кровь в их жилах.
Даже домашний скот, стоя по грудь в сене у кормушек, терял всякое желание сопротивляться безжалостным объятиям моро за. К утру оставшиеся в живых ковыляли с обмороженными ногами, ушами или хвостами. Через некоторое время кожа на ногах начинала облезать, а уши и хвосты отваливались. С тех пор как мы поселились на ручье, подобной зимы еще не бывало.
Весна тоже была не лучше. 25 апреля мы погрузили шкурки на вьючных лошадей и отправились в Риск-Крик. Кругом, куда бы мы ни кинули взгляд, не было ни кусочка чистой земли. На луговине еще лежал снег толщиной более двух футов и такой плотный, что утром, пока еще подмораживало, по нему можно было скакать галопом на лошади, как по асфальтированной дороге. В это время года такой снег, вероятно, еще можно найти высоко в горах, но не у нас, в низине, на высоте трех тысяч футов над уровнем моря.
Было 25 апреля 1948 года. Мы до сих пор не слышали голоса ни одного гуся, и в округе не появилось ни одной синей птицы или дрозда. Нам казалось нелепым ехать в Риск-Крик со шкур ками верхом на лошадях, а не на джипе. Но ни автомашина, ни повозка не смогли бы проехать по этому насту. Сначала мы расчищали санный путь до Риск-Крика, но однажды в конце января его занесло. На открытых местах и на Равнине Озерных Островов сугробы достигали высоты двенадцати — пятнадцати футов. Даже теперь, хотя май был совсем близко, сугробы еще сохранились, и, для того чтобы добраться до Риск-Крика на лошадях, не запряженных в сани, приходилось обходить эти сугробы по высоким грядам.
— Наш старый ручей совсем обезумеет, когда снег превра тится в воду, — сказал я Лилиан, привязывая вьючных лошадей друг за другом и подтягивая подпруги.
— Чем скорее он растает, тем лучше, — ответила она. — Мне до смерти надоел этот снег, я даже не хочу, чтобы снова было рождество, — и в который раз, с тех пор как все мартовские листочки в календаре были оторваны, она жалобно спросила: — Господи, да когда же, наконец, придет весна?
— Весна? — переспросил я ухмыляясь. — Нынче весны не будет. Когда снег разом соберется растаять, уже начнется лето. — И, как оказалось, я был недалек от истины.
В то утро в ветре еще чувствовалось дыхание зимы. Он дул с северо-запада, резкий и пронизывающий. Лилиан укуталась в кремовый свитер с высоким воротником и ярко-красную куртку из толстого сукна, которую она перешила себе из моей. Лилиан частенько брала мое старое пальто или брюки, которые, по моему мнению, давно пора было выбросить на помойку, и с помощью ножниц, иголки и нитки умудрялась сделать себе изящный на ряд. Этому она научилась в трудные годы, когда деньги попадались так же редко, как бриллианты, и когда ни один клочок одежды не выбрасывался, если его можно было пустить в дело с по мощью нитки, иголки и умения.
Визи взнуздал своего жеребца, застегнул ремень на шее ло шади. Он натянул кожаные штаны, застегнул куртку из овчины, завязал уши на шапке так, чтобы они были наполовину спущены, и встал впереди лошадей, выпрямившись во весь свой длинный рост. Он взнуздывал лошадей и одевал штаны почти механически, как если бы лошади, уздечка и штаны находились в десятках миль от него. В эти дни Визи почти все делал механически, но тем не менее хорошо. Часто Лилиан или я видели, как он прерывал работу на полпути и смотрел куда-то вдаль, как будто бы в тот момент его мысли были далеко за горами и были заняты чем-то, что не имело никакого отношения к тому, что он делал. Но ни я, ни Лилиан никогда ни о чем не спрашивали его. Мы знали: придет время, и Визи сам скажет нам о том, что виделось ему там, за горами, вдалеке, и, хотя мы боялись того часа, когда он скажет нам о своих мыслях, мы знали, что наступит день, когда он должен будет нам сказать об этом.
Эта зима погубила бог весть сколько оленей и лосей и отняла у многих фермеров немало скота, но нас она пощадила. Вьюч ные лошали везли более тысячи шкурок ондатры стоимостью по полтора доллара каждая. В конце февраля болота покрылись верховой водой и снова замерзли. Ондатры подняли свои хатки выше, и, так как в марте совсем не было снега, можно было, стоя на краю болота, всюду видеть верхушки их хаток, даже без отметин. Зима была очень длинной и никак не хотела уступать весне, поэтому лед долго оставался крепким, и мы промышляли ондатру вплоть до 20 апреля. Мы могли бы продолжать промысел и до сих пор, если бы Визи и мне не надоело доставать из капканов добычу и снимать с нее шкурку, а Лилиан не устала бы от растягивания шкурок.
Путь в Риск-Крик отнял у нас тринадцать часов, так как нам то и дело приходилось петлять и обходить сугробы, чтобы лоша ди не увязли по грудь в снегу. В Риск-Крике мы разгрузились и отправили шкурки на аукцион. Тысяча сто шкурок — слишком большое количество, чтобы торговаться с местными скупщиками. Отправив шкурки, мы проболтались пару дней в безделье в Риск-Крике, слушали разговоры, обсуждали трудности прошедшей зимы и размышляли о том, когда же наконец наступит весна. Потом мы оседлали лошадей и вернулись в свой дом на ручье.
Весны в истинном смысле слове не было. Казалось, что зима, устыдившись того, что она так долго мучила всех и вся, внезап но умерла, предоставив лету похоронить ее и утрамбовать ее могилу. В конце первой недели мая высоко над домом показалась первая цепочка гусей, летевших к северу. Потом появились дроз ды, а за ними прилетела пара синих птиц, неся в клювах засохшие травинки для гнезда. Следом за синими птицами поя вились ласточки, а за ними, буквально по пятам прилетели колибри. Мы не помнили, чтобы когда-либо так много перелетных птиц вернулось почти одновременно к нам в тайгу. Обычно дрозды прилетали за две недели до синих птиц, а те в свою очередь на неделю опережали ласточек. Но весной 1948 года все птицы прилетели почти одновременно, торопясь как можно скорее закончить постройку гнезд и начать кладку. К середине мая градусник, который, казалось, совсем недавно уныло показывал 45° ниже нуля, теперь показывал в тени 27° выше нуля. Сугробы таяли буквально на глазах. За одну ночь вода в ручье Мелдрам поднялась почти на четыре фута, в него впадали сотни жадных ручейков, сбегавших с поросших лесом склонов. Такая же картина была и на других бесчисленных ручьях как имевших название, так и безымянных, которые протекали по нашим краям, чтобы встретиться у одной мощной реки.
Нам было не по себе, когда на закате мы выходили на порог дома и стояли прислушиваясь. Ручей вспенивался у подножия плотин на запрудах и перетекал через них с оглушающим ревом. На ручье было множество плотин, и вода мощным потоком нес лась по его руслу, ощупывая плотины, чтобы найти слабое место и прорваться, сметая все на своем пути.
Что будет, если плотины, построенные бобрами, не выдержат напора воды? Что будет там, в долине, у устья ручья, где люди вспахивают огороды, бороздят луга или сеют овес? Что будет, если снесет плотины и десятки тысяч кубометров воды из прудов хлынут лавиной по направлению к реке Фрейзер? Если плотины прорвет, то огороды, луга и поля, засеянные овсом, превратятся в озера.
