Они живут рядом со мной (сборник) - Онегов Анатолий Сергеевич (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .TXT) 📗
То, что дрозды-рябинники мешали мне познакомиться с другими голосами весеннего леса, было еще полбедой, настоящая беда обрушивалась на меня и мою собаку в начале лета, когда у дроздов появлялись в гнездах птенцы и когда эти птенцы начинали делать первые самостоятельные «шаги» — начинали пробовать свои еще неумелые крылья…
Птенец, вдруг почувствовавший, что совсем скоро ему предстоит совершить первый в жизни полет, обычно тут же терял терпение, которое не изменяло ему все предшествующие дни, проведенные в гнезде, напрочь отказывался ждать того счастливого дня, когда он станет настоящей птицей, немедленно выбирался на край гнезда и, видимо, позабыв, что он совсем не умеет летать, делал отчаянный прыжок в неизвестность.
Уж не знаю, бывает ли таким нетерпеливым птенцам страшно, закрывают ли они глаза перед тем, как впервые покинуть родное гнездо. А вот то, что птенцу-слетку, птенцу, слетевшему с гнезда, покинувшему впервые гнездо, приходится вначале не очень легко на земле, это совершенно точно. Не умея еще летать, этот поторопившийся путешественник с трудом, неуклюже, путаясь в траве, спотыкаясь и падая, ковыляет по земле.
Правда, в таком беспомощном состоянии птенец находится не очень долго — проходит день-другой, и слеток уже перепрыгивает с ветки на ветку, помогая себе окрепшими крылышками, а при необходимости и совершает довольно успешный планирующий полет. Но до этого, да, честно говоря, и в последующие дни, птенец-слеток крайне нуждается в помощи родителей, причем родители теперь не только продолжают кормить своего прожорливого отпрыска, но вынуждены еще и отчаянно защищать его. А уж что-что, а защищать своих птенцов-слетков дрозды-рябинники умеют преотлично. И, узнав о том, что у дроздов появились первые слетки, я всячески старался не попадаться на глаза этим птицам.
Если бы дрозды-рябинники учили своих птенцов самостоятельной жизни где-то в определенном месте, ну хотя бы недалеко от своих недавних гнезд, то встречу с ними в лесу можно было хоть как-то предугадать. Так нет. Птенец, выбравшийся из гнезда, вовсе не желал, несмотря на подстерегающие опасности, сидеть на одном месте, неизвестность звала к себе, а вслед за неразумным путешественником кочевали и его родители. Словом, в начале лета ни мне, ни моей собаке не было в лесу прохода от дроздов.
Куда бы мы ни направлялись, где бы ни останавливались, всюду нас обнаруживали в это время рябинники и, видимо, желая подальше отогнать от затаившихся в кустах слетков, яростно набрасывались на нас.
Подрастали птенцы, в свою зрелую пору вступало лето, на рябинах около моего лесного домика начинала краснеть ягода, и дрозды снова появлялись около меня. Этим птицам надо было решительно все. Они обшаривали лодку, проверяли каждое новое полено, появившееся у крыльца, тут же раскапывали вынесенный мной из дома мусор и по-прежнему неумолчно верещали.
Наблюдая за дроздами-рябинниками, я все чаще убеждался в том, что эти шумные, суетливые птицы, живущие большой семьей-колонией, вряд ли обладают природной осмотрительностью — по крайней мере мне не раз приходилось видеть, как они попадали впросак, и я нисколько не удивился, когда неподалеку от своего домика отыскал дроздов, попавших в рыбацкую снасть — курму…
Курма — это северный вариант знаменитой среднерусской верши. Только верша плетется из ивовых прутьев, а курма вяжется из крепких ниток. Связанная прочная сетка затем натягивается на метровые обручи, и готовая снасть представляет собой довольно-таки внушительное сооружение, предназначенное для ловли увесистых щук и не менее солидных лещей. Обычно по летнему времени курму устанавливают в ручье или в речке, а когда вынимают из воды, то растягивают на шестах и так сушат. И эта снасть, растянутая на ветру, такая же хитрая и обманчивая ловушка, но теперь уже для любопытных, пронырливых дроздов. Дрозды забираются в курму тем же путем, что и щуки, и так же, как щуки, не могут самостоятельно выбраться оттуда…
У дроздов уже были почти сложившиеся стайки, готовые к скорому отлету на юг, и чувство коллектива жило сейчас у этих птиц еще сильнее, чем в летний период. О случившейся беде я узнал по отчаянному крику, который подняли птицы около собрата, попавшего в курму. Я направился к берегу ручья, где на шестах сушилась снасть, и освободил оплошавшего дрозда. Стайка успокоилась, победители расселись на рябинах и принялись торжественно обсуждать только что одержанную победу, одержанную, разумеется, не без помощи человека.
Если бы я не слышал тревожного крика птиц, если бы не выпустил дрозда из кур мы и не освободил сорочат из клетки, что тогда?.. Тогда к встревоженному коллективу, наверное, не пришло бы чувство удовлетворения от одержанной победы… А если бы тревога раз за разом не приводила к успеху, могли бы тогда сородичи, попавшие в беду, и дальше рассчитывать если не на помощь, то хотя бы на сочувствие?
Пожалуй, могли бы, ибо правило помощи, взаимной выручки, стремление спасти собрата, вызволить его из беды по-своему помнилось большинством животных, знающих стаю, ведущих коллективный образ жизни, более прочно, чем неудовлетворение в случае неудачи. А может быть, неудачи и поражения тоже были нужны, чтобы остальные запомнили горький опыт…
Около глухого лесного ручья я наткнулся на курмы, растянутые на колах для просушки. Курмы повесили давно, хозяин так и не вернулся, чтобы собрать снасть. И в одной из курм лежали два погибших дрозда… Дрозды погибли, пожалуй, в одно и то же время. Я вынул останки птиц, прополоскал снасть и снова растянул ее на шестах, чтобы посмотреть, как отнесутся теперь к этой ловушке птицы.
Я мог еще немного побыть здесь и решил несколько дней понаблюдать за дроздами. Дроздов-рябинников вокруг было много. Они крутились около моего костра, прыгали по ветвям рябин, но в сторону предательской снасти, кажется, даже и не смотрели. К вечеру я собрал злополучную курму и принес ее к охотничьей избушке. Теперь ловушка стояла неподалеку от того места, где птицы смело разгуливали всего несколько минут тому назад. Снасть стояла у стены дома еще целые сутки, совсем рядом были сочные, спелые кисти рябин, но дрозды по-прежнему обходили это место до тех пор, пока я не убрал запомнившийся, видимо, им опасный предмет. Я убрал курму, и дрозды почти тут же удостоили меня своим вниманием.
Уже зимой, когда снег занес лесные тропы, жил я в небольшом северном поселке. Стояли сумрачные декабрьские дни, трещали морозы, и казалось, вокруг поселка вымерло в лесах все живое, и только здесь, около людей, еще копошились, жили в подполах и в хлевах мыши и крысы.
В тот год в поселке заметили, что откуда-то появилось много крыс. Обычно перед каждой зимой в домах прибывало мышей. Это было понятно. В лесу, в поле наступала бескормица, и мыши тянулись к жилью человека. А вот нашествия крыс наблюдались здесь редко. Да еще в этот раз крысы были какими-то слишком «умными».
Серые крысы, живущие возле людей, никогда не пользовались особым расположением человека. Дерзкие и опустошительные набеги на склады, грабежи, уничтоженные продукты — все это никогда не вызывало у людей восторга, и для крыс давно были придуманы различные крысоловки. Такие крысоловки обнаружил я и в арсенале хозяев того дома, где остановился.
Эти ловушки очень походили на обычные мышеловки, только были побольше. Крысоловки стояли повсюду и готовы были тут же прихлопнуть любую крысу, позарившуюся на приманку. Но вот беда, крысы почти совсем не попадались в ловушки. В чем же дело? Как перехитрить этих наглых животных?.. Мы меняли приманки, ставили ловушки в новые места, но все напрасно — крысы платили людям совсем малую дань и так же беспрепятственно грабили подвалы, подполы и кладовые.
Шло время, и крысы обнаглели до того, что порой отказывались даже уступать дорогу человеку. Честное слово, застигнув другой раз крысу на месте преступления и поймав на себе взгляд этого наглого животного, я не раз задумывался о том, кто из нас — я или крысы — главный в доме… И вот тут, когда, казалось, на крыс не найдется уже никакой управы, мы и сделали одно замечательное открытие…
