Пещера Лейхтвейса. Том второй - Редер В. (читать полную версию книги TXT) 📗
Было раннее утро. Роса еще блестела на траве в саду позади дома Иоста Эндерлина. Стеклянная дверь на веранду отворилась, и на пороге показалась молодая женщина в нарядном капоте, отделанном кружевами и красиво облегавшем ее прелестную фигуру. Голубой цвет капота очень шел к ее белокурым волосам, двумя толстыми косами обвившим ее головку, и к большим грустным глазам на бледном лице. Лицо ее было очень бледно. Среди роскоши и блеска цветов, щеголявших друг перед другом своими красками и ароматом, молодая женщина казалась бледной розой, застигнутой весенним холодным утренником и жаждавшей теперь теплого живительного луча.
Молодая женщина на веранде была Ганнеле. Она осмотрелась, желая убедиться, что никого нет поблизости, затем вошла в дом и снова сейчас же вернулась на веранду, говоря про себя:
— Работники и работницы уже ушли, а он спит, значит, я могу смело позвать моих бедных и приняться за мое ежедневное утреннее занятие.
Сказав это, Ганнеле взяла два стакана с маленького столика, стоявшего на веранде, и три раза ударила их один об другой. В ту же минуту за деревьями, окаймлявшими сад со стороны улицы, что-то зашевелилось и толпа бедняков, большею частью женщин и стариков, направилась через сад к веранде; каждый из них держал в руке мешок или корзину. С первого же взгляда было видно, что эти люди жили исключительно милостынею, не будучи в состоянии исполнять какую-либо работу. Некоторые из них, по-видимому, только что оправились от тяжелой болезни, другие страдали подагрой и опирались на палки или шли на костылях. Одна молодая женщина заслуживала особенного сострадания: у нее не было рук. За ее плечами висела плетеная корзинка; на истощенном лице ее выражалась бесконечная скорбь.
— Здравствуйте, госпожа управительница. Доброго утра, госпожа Ганнеле, — тихо пробормотали нищие, не смея возвысить голоса.
— Тише — пожалуйста, тише, — остановила их Ганнеле, спускаясь к ним с веранды, — он сегодня дома, он не уехал.
— Дома?! — пронеслось со страхом между нищими, и некоторые уж собирались уйти из сада.
Но Ганнеле удержала беглецов.
— Держитесь только спокойно, тогда не будет никакой опасности; он спит. Вчера вечером он кутил с нотариусом из Висберга и, по-видимому, хорошо угостился, так как еще и теперь лежит наверху, как мертвый.
— Как мертвый, — раздалось в толпе нищих, и тон этих слов ясно выражал страстное желание видеть его мертвым, возносимое бедняками к Небу.
— Все ли вы тут? — спросила Ганнеле, окинув быстрым взглядом толпу. — А где бедный Яков — чахоточный корзинщик? Почему он не пришел выпить теплого молока, которое я принесла ему со скотного двора?
— Бедный Яков умер, — объяснил дряхлый старик, сам стоявший одной ногой в могиле. — Он скончался сегодня в час ночи; меня призвали к нему, но когда я пришел, он был уже при последнем издыхании. Я должен передать от него последний привет госпоже управительнице. Он просил сказать, что до последней минуты благословлял ее.
— Бедняга, он много страдал, но теперь ему хорошо, — сказала, вздохнув, Ганнеле.
И снова, как эхо, повторилось в толпе нищих:
— Да, ему теперь хорошо.
— А теперь за работу! — воскликнула Ганнеле. — Приготовьте корзины и мешки, я сейчас принесу все, что припасла для вас. Но повторяю, не шумите, чтобы он не проснулся.
Она вошла в дом, а нищие, собравшись в кружок, начали тихо шептаться:
— Это настоящий ангел, Божий ангел, что бы мы делали без нее?
— Мы перемерли бы все с голоду! — воскликнула старая беззубая старуха, вытирая ладонью свои воспаленные глаза. — У нее доброе сердце. Я давно бы подохла, если бы она не сжалилась надо мной. Моя дочь, несмотря на то, что замужем за богатым мясником во Франкфурте-на-Майне, вовсе не думает о своей матери: за весь год она не пришлет мне фунта мяса, из которого я могла бы сварить себе суп. А Ганнеле заботится обо мне, как родное дитя.
— И обо мне также! И обо мне!.. И обо мне!.. — послышалось кругом.
— А между тем странно, — проворчал седой старик, только что сообщивший о смерти Якова, — что такая добрая душа вышла замуж за такого подлеца и негодяя, как рыжий Иост.
— О, она чувствует отвращение к собственному мужу, отцу ее ребенка, потому-то и выглядит такой несчастной и убитой.
— Да, это загадка, над которой многие ломают голову, — проговорила старуха, жаловавшаяся на бессердечие своей дочери. — Ганнеле считалась красивейшей девушкой в Доцгейме, и никто не мог сказать про нее дурного слова. Многие не прочь были жениться на бесприданнице, но знали, что она любит Отто Резике. Но он пошел по дурной дороге, стал разбойником, товарищем Лейхтвейса, ну Ганнеле с отчаяния и бросилась первому, кто попался, на шею.
— Этого не могло быть! — воскликнула другая. — Рыжий Иост, конечно, не первый и не лучший из тех, кого она могла выбирать.
— Перестаньте, — остановил старик расходившихся женщин. — По какой бы причине Ганнеле не вышла за Иоста, нас это не касается. Верно только, что то зло, которое причиняет ее муж, она всегда старается исправить, и то, что он отнимает, она, сколько может, возвращает бедным.
— Тише, вот она, — пронеслось между нищими.
Ганнеле вернулась на веранду, нагруженная всевозможными припасами, которые разложила на столе и сделала знак беднякам подойти. Нищие один за другим стали подниматься по ступенькам, протягивая свои мешки и корзины; Ганнеле щедро наполняла их хорошим душистым хлебом, который сама испекла, яйцами, бутылками с молохом, ветчиной, все это было взято из кладовой рыжего Иоста, битком набитой всякими припасами.
— Вознагради тебя Господи! Храни тебя Бог! — слышалось отовсюду.
Если бы все пожелания, сыпавшиеся на голову Ганнеле, могли исполниться, она была бы счастливейшей в мире.
Наконец подошла безрукая женщина. Ее корзину Ганнеле наполнила до краев.
— Приходите каждое утро, фрау Больт. У меня отложено для ваших детей несколько платьиц, а на самом дне вашей корзины лежит шестифранковый талер, который вам скоро понадобится для уплаты налога за вашу хижину.
Слезы потекли по щекам бедной женщины.
— Да воздаст вам Господь за все, что вы для меня делаете, госпожа управительница. Встреть я вас раньше, не случилось бы несчастья и у меня были бы целы обе руки, я могла бы тогда и трудом хоть что-нибудь зарабатывать себе и детям.
— Вы говорите о несчастии, — сказала Ганнеле, — но должны сознаться, что и сами были отчасти виноваты в нем.
— Ах, я не могла иначе поступить, госпожа управительница! — воскликнула безрукая. — Меня тогда принесли домой полумертвую, подстреленную, как дичь, господином Иостом. Его угрозы посадить меня в тюрьму за зайцев, которых я время от времени ловила, чтобы прокормить себя и детей, привели меня в такое отчаяние, что я, простившись с детьми, поднялась на церковную колокольню и, взглянув последний раз на Божий мир, бросилась вниз. Но во время падения страшная мысль поразила меня; я представила себе своих бедных детей голодными, вынужденными просить милостыню. Тогда мне снова страшно захотелось жить. Чтобы смягчить удар при падении и защитить голову, я быстро протянула вперед руки. В следующее мгновение я лежала на земле без чувств, обливаясь кровью. Долго пролежала я в больнице. К счастью, жизнь моя была спасена, но обе руки пришлось отнять. Кости были в нескольких местах раздроблены, и начинался антонов огонь. И я вернулась к детям вдвое несчастнее, чем ушла от них. Теперь я уж ничего не могу для них сделать.
Глаза Ганнеле наполнились слезами при рассказе старушки. Она быстро вынула из кармана маленький вязаный кошелек и достала из него два талера.
— Вот, фрау Больт, возьмите еще это и, пожалуйста, приходите аккуратно каждое утро. На завтра я приготовлю вам курицу: вы нуждаетесь в хорошей пище, потому что до сих пор еще выглядите больной и слабой.
При этих словах Ганнеле положила два талера в корзинку старухи.
— Так-то ты расточаешь мое добро, так-то хозяйничаешь за моей спиной, пускаешь нищих в мой сад и набиваешь им корзины и мешки! Вот так хозяйка, которая обкрадывает своего собственного мужа.
