Пещера Лейхтвейса. Том второй - Редер В. (читать полную версию книги TXT) 📗
При этих словах Резике медленно встал и долго, пристально глядел на Ганнеле, как бы не понимая значение ее слов.
— Другое существо? — наконец проговорил он. — Ты говоришь о своем ребенке?
— Да, о нем. Я не хотела, чтобы он родился вне брака, не хотела, чтобы все показывали на меня пальцем и впоследствии бросали бы ему в лицо: «незаконнорожденный»!
— Вот что, — протянул с горечью Отто. — Значит, ты отдалась рыжему Иосту прежде, чем даже стала его женой? И ты воображаешь, что это оправдывает в моих глазах твой поступок? Несчастная, ты произнесла над собой смертный приговор. То, чего я не смел касаться даже в самых сокровенных мыслях, о чем мечтал, но считал для меня недостижимым… Ты, ты добровольно отдалась этому негодяю?! Если ты теперь его законная жена, то до свадьбы была его любовницей!
— Не любовницей, а жертвой! — воскликнула Ганнеле, выпрямившись во весь рост.
Она точно сразу выросла, и Резике невольно отступил в глубину беседки.
— Его жертвою? Жертвою рыжего Иоста? Ты?.. Ганнеле?.. Я не понимаю тебя, Ганнеле. Я не могу разобраться в твоих словах. Говори ясней, или, видит Бог, этим пистолетом я покончу и с тобой и с собой.
— Не угрожай, Отто. Смерть явится для меня избавлением, и я с радостью умру от твоей руки. Но перед смертью я хочу оправдаться перед тобой, и потому выслушай меня терпеливо. Мой дедушка, бывший староста Доцгейма, лежал, как ты знаешь, при смерти. Никто не обращал на него внимания, я одна заботилась и ухаживала за ним. Это была грустная, утомительная обязанность. Старик часто неистовствовал в припадках безумия, а когда скрипач Франц хотел помочь мне, — ты знаешь, как он добр, — я не могла принять его услуг, потому что при одном взгляде на Франца сумасшедший приходил в ярость, воображая, что Франц преследует его и хочет убить. В такие моменты его нельзя было удержать в постели. Чтобы успокоить старика, я просила Франца перестать ходить к нам. В последние дни, перед смертью, дедушка вдруг стал спокойнее и, к моему глубокому удивлению, — хотя это иногда случается с безумными, — сознание почти вернулось к нему, и мысли просветлели. Он часто плакал, обвиняя себя в грехах и проступках, в которых теперь горько раскаивался. Наступила последняя ночь. Старик был так слаб, что, казалось, не доживет до утра, и доктор, посетивший нас днем, также уверял, что дедушка не проживет и суток. Было около девяти часов вечера, когда старик вдруг схватил мою руку, с трудом поднялся на постели и, наклонившись ко мне, прошептал на ухо: «Хочешь оказать мне последнюю услугу, Ганнеле? Ты была всегда послушным ребенком, докажи теперь, что ты любишь своего деда и не откажи в его просьбе. Иди… иди скорее и приведи его… только торопись, чтоб он не опоздал…» — Я подумала, что старик желает видеть священника и, обрадованная этим, воскликнула: «Да, дедушка, я сейчас же побегу за отцом Натаном». Но больной нетерпеливо покачал головой и с большим усилием проговорил: «Нет, не священника, не духовника, — я хочу видеть его, — того, кто знает тайну. Я с ним хочу говорить, мы должны объясниться». — «Господь с тобою, дедушка, о какой тайне говоришь ты и кого я должна привести?» — «Рыжего Иоста», — с трудом проговорил он. Я страшно испугалась. Если бы дедушка приказал мне спуститься в ад, я сделала бы это охотнее, чем идти в дом человека, которого боялась и ненавидела, зная, с какими низкими, грязными помыслами он смотрит на меня. Но могла ли я отказать дедушке в его последней просьбе? Нет, я должна была исполнить ее, как бы ни был мне противен рыжий негодяй. Я хотела, по возможности, избежать свидания с Иостом, решив постучать в окно его дома и передать просьбу прислуге, которая откроет его. Поставив дедушке свежее питье, я отправилась в дорогу. Это было летом, почти в то же время, как теперь. В сумерках я побежала кратчайшей дорогой, чтобы не оставлять долго дедушку одного, и вскоре добралась до дома Иоста. Он только что получил место управляющего и переехал в большой дом. Не успела я войти в сад, как Иост сам показался на ступеньках веранды. Спустившись в сад, он добродушно сказал мне: «Добрый вечер, Ганнеле. Ты — редкая гостья в моем доме». — «Я пришла не по своей воле, — ответила я. — Меня послал дедушка». — «Знаю, знаю, — прервал меня Иост. — Старику приходит конец, и он, вероятно, хочет еще раз поговорить со мной? Я этого ожидал, если правда, как ходят слухи, что разум вернулся к нему». — «Могу я сказать дедушке, что вы придете?» — «Конечно, мы даже пойдем вместе, прекрасная Ганнеле: дорога по лесу не совсем безопасна, и тебе лучше идти вместе со мной». — «Покорно благодарю, — отвечала я, — но не могу терять ни минуты, чтоб не оставлять дедушку одного». Затем я выбежала из сада и полетела домой. Я бежала без оглядки по лесу и перевела дух только тогда, когда была уже далеко от дома Иоста. Лес был мрачен. Лучи молодого месяца едва пробивались сквозь густую листву. Деревья таинственно шептались о чем-то… Было жутко, но все-таки я чувствовала себя безопаснее, чем в богатом доме господина управляющего. Лесные птицы, летавшие над моей головой, были для меня более приятными и желанными товарищами, чем рыжий Иост. Встречи с ним в лесу я не опасалась, он, конечно, не подумает идти пешком в Доцгейм, а поедет верхом или в экипаже по большой дороге. Я не очень торопилась на обратном пути, так как очень устала, бежав к Иосту, и теперь чувствовала себя утомленной. Мною вдруг овладела такая усталость, что я волей-неволей остановилась. Увидев небольшую кочку, покрытую мхом, вроде маленькой скамьи, я опустилась на нее. Господи, последние недели я так мало спала, — дедушка совсем не давал мне покоя — удивительно ли, что мои ноги, наконец, отказались служить и я в изнеможении опустилась на землю. Высоко над моей головою распевал соловей; из лесной чащи — потому что я находилась в самой глуши — выбежала целая стая диких коз, они на минуту остановились предо мною, глаза их сверкали в кустах, как майские светлячки, но, видя мою неподвижность, они спокойно продолжали свои резвые игры. На одну минуту я забыла свое горе и свою злую судьбу. Тишина леса и уединение опьянили меня, точно крепкое вино. Я не могла совладать с этим ощущением. Глаза мои смыкались, я не могла поднять отяжелевших век. Несколько раз я вставала, говоря себе, что дедушка ждет меня, но снова в изнеможении падала на землю и, наконец, сон окончательно овладел мной и я крепко заснула. Я видела чудный сон. Мне снилось, что ты, Отто, вернулся домой, стал честным человеком. Мы с тобой живем в маленьком, уютном домике на берегу серебристого ручья. Мне снилось, будто мы сидим с тобой рука об руку на скамье, ты обнимаешь меня и шепчешь такие чудные, полные любви слова… Твои губы прижимаются к моим губам: я чувствую твой поцелуй… Ласки твои, однако, становились все более бурными и страстными: ты так крепко сжимал меня, что я едва переводила дух и едва не задохнулась под твоими горячими поцелуями… «Пусти меня! — кричала я во сне—Милый Отто, пожалей меня! Отто, что ты делаешь? Боже мой!.. Отто!.. Отто!..» «Не Отто, а Иост», — прозвучало над моим ухом. Со страшным криком открыла я глаза и попробовала вскочить, но напрасно. Рыжий Иост, точно хищный зверь, сжимал меня в своих сильных, страстных объятиях и душил скверными, противными поцелуями… Завязалась отчаянная борьба между невинностью и развратом, между мраком и светом, добром и злом, борьба, перед которой должны были содрогнуться звери лесные, — о Боже! Это была борьба за человеческую жизнь, за человеческое счастье…
Ганнеле остановилась в изнеможении. Потрясенная страшными воспоминаниями, она истерически рыдала, закрыв лицо руками. Разбойник стоял перед ней, со сверкающими глазами, сжав зубы, сквозь которые прорывались не слова, а какое-то глухое рычание. Он напоминал собой разъяренного тигра, готового одним прыжком кинуться на свою жертву.
— Дальше, дальше! — кричал Отто Резике. — Я хочу все знать!.. Все!..
— Я защищалась как безумная, — продолжала Ганнеле, — но что могли сделать мои слабые руки против этого озверевшего от страсти негодяя? Однако сделав нечеловеческое усилие, мне удалось приподняться с мшистого ложа, но Иост с отвратительным смехом снова бросил меня на него и затем… затем, Отто… остальное совершилось… негодяй лишил меня самого дорогого, самого бесценного, что я имела, единственного сокровища — девичьей чести. Без сознания, почти в обмороке, я очутилась в его отвратительных объятиях. Что было дальше, не могу тебе сказать. Когда я пришла в себя, покрытая стыдом и позором, рыжего Иоста уже не было. Я бросилась на землю, горько рыдая… Твое имя не сходило с моих уст, в глубоком отчаянии я повторяла: я потеряла его, я потеряла. Я поспешила домой и вскоре увидела огни Доцгейма, но я не решалась сразу войти в деревню: мне казалось, что всякий, кто увидит меня, поймет, что со мной случилось; я переждала немного, и когда все огни погасли, как преступница, шмыгнула домой. Когда я открыла дверь, в доме все было тихо; охваченная страшным предчувствием, я бросилась в комнату дедушки. Старик лежал на полу, посреди комнаты; хотя тело его еще не потеряло своего тепла, жизнь уже покинула его. Вероятно, страх смерти заставил его сползти с постели, чтобы добраться до двери и позвать кого-нибудь на помощь, но смерть наступила внезапно. Что касается рыжего Иоста, я до сих пор не знаю, был ли он в ту ночь у дедушки. Я подняла старика и положила на постель. Сев рядом на стул, я уставилась глазами в пол и думала о том, что случилось и что ждет меня впереди.
