Дочь снегов. Сила сильных - Лондон Джек (мир бесплатных книг .TXT) 📗
— Как это случилось? — продолжала она. — Он перенес вас на руках через пропасть или сделал еще что-нибудь в этом роде? Ну, расскажите же скорее. А вы-то хороши, мистер Корлис, ни разу не обмолвились мне об этом. Да говорите же. Я умираю от любопытства.
— О, ничего подобного, — поспешил успокоить ее Вэнс. — Сущий пустяк… Я, то есть мы…
Он окончательно смутился, когда Фрона перебила его. Кто мог предугадать, что скажет эта необыкновенная девушка?
— Он приютил меня, вот и все, — сказала она. — И могу засвидетельствовать, что картошку он жарит великолепно, а вот кофе его очень вкусен, лишь когда сильно проголодаешься.
— Неблагодарная! — с трудом выдавил он из себя и получил в награду улыбку. Затем его представили стройному лейтенанту конной стражи. Лейтенант стоял у камина, беседуя о продовольственном кризисе с бойким маленьким человеком, крахмальная сорочка и стоячий воротничок которого резко выделялись на фоне окружающей обстановки.
Корлис, с детства привыкший вращаться в обществе, непринужденно переходил от одной группы к другой, вызывая этим горячую зависть Дэла Бишопа. Бойкий лодочник сидел точно приклеенный на первом подвернувшемся кресле и терпеливо ждал, пока кто-нибудь начнет прощаться, чтобы узнать, как проделывается эта церемония. В общем он уже приблизительно догадывался, что нужно будет сделать, и на всякий случай подсчитал даже количество шагов, отделявших его от двери. Только одна деталь продолжала смущать Дэла. Он не сомневался в том, что должен попрощаться с Фроной за руку, но вот, нужно ли пожать руки и всем остальным присутствующим? В этом-то и загвоздка. Он заглянул сюда на минутку, чтобы побеседовать с Фроной, и совершенно неожиданно очутился вдруг в большом обществе.
Корлис, закончив спор с мисс Мортимер о вырождении французских символистов, наткнулся на Дэла Бишопа. Золотоискатель сразу узнал его, хотя до этого видел молодого человека всего один раз мельком, когда тот, стоя у входа в палатку, провожал их взглядом. Тем не менее, не задумываясь, он сказал ему, что глубоко признателен за гостеприимство, оказанное мисс Фроне в ту ночь, когда сам он застрял по дороге; что всякую услугу, сделанную ей, он считает услугой ему самому; и что, Бог свидетель, он не забудет этого, пока у него самого будет одеяло, чтобы укрываться. Он выразил надежду, что Корлис не очень продрог в ту ночь. Мисс Фрона заметила, что одеял было маловато, но ночь оказалась не слишком холодной (скорее ветреная, чем морозная), поэтому он полагает, что им было тепло. Корлису эта беседа показалась небезопасной, и он, воспользовавшись первым удобным предлогом, отошел от золотоискателя, взор которого снова со страстной тоской устремился на дверь.
Но Дэв Харней, попавший в эту гостиную отнюдь не случайно, не проявлял никакого желания приклеиться к первому попавшемуся креслу. Будучи одним из королей Эльдорадо, он считал необходимым занимать в обществе положение, на которое ему давали право его многочисленные миллионы. То, что всю свою жизнь он вращался только в обществе игроков и кутил, нисколько не мешало ему теперь с величайшей развязностью изображать светского человека. Он с полной непринужденностью разгуливал по комнате, бросал отрывистые, бессвязные замечания всем, кто попадался навстречу, причем шикарный костюм и развинченная походка еще больше подчеркивали его апломб и самоуверенность. Мисс Мортимер, говорившая по-французски с настоящим парижским акцентом, огорошила его своими символистами; но он быстро вывернулся с помощью основательной дозы жаргона канадских «вояжеров» и оставил ее в полном недоумении, предложив ей продать двадцать пять фунтов сахара — безразлично песка или рафинада. Однако не одну мисс Мортимер ошеломил он таким оригинальным предложением. Кто бы ни был его собеседником, он ловко переводил разговор на продовольствие и заканчивал неизменным требованием: сахар или жизнь! после чего весело направлялся к следующему.
Успех его в обществе окончательно укрепился лишь после того, как он предложил Фроне спеть трогательную песенку: «Для вас покинул я край родной». Она не знала этой вещи и заставила его пропеть несколько куплетов вполголоса, чтобы подобрать аккомпанемент. Он пел не столько приятно, сколько старательно, и Дэл Бишон, отважившись, наконец, напомнить о своем присутствии, хриплым голосом присоединился к хору. Это настолько подбодрило его, что он расстался с креслом, а, попав наконец домой, растолкал пинком своего сонного сожителя, чтобы рассказать ему, как здорово он провел время у Уэлзов. Миссис Шовилль восторгалась и находила, что все это необычайно романтично, особенно когда лейтенант конной стражи, поддержанный несколькими соотечественниками, проревел английский гимн «Боже, храни королеву», на что американцы ответили им «Джоном Брауном» и другими национальными песнями. Затем толстый Алекс Бобьен, король Сёркл-Сити, потребовал «Марсельезу», а разошлась компания под звуки немецкого гимна, прорвавшие молчание морозной ночи.
— Не приходите на эти вечера, — шепнула Фрона, прощаясь с Корлисом. — Нам не удалось перемолвиться словом, а между тем я уверена, что мы будем друзьями. Удалось ли Дэви Харнею выцедить из вас немного сахара?
Оба рассмеялись, и Корлис, возвращаясь домой, при свете северного сияния, старался привести в некоторый порядок свои впечатления.
Глава VIII
— А почему бы мне не гордиться своей расой?
Щеки Фроны горели, глаза сверкали. Они углубились в воспоминания детства, и она рассказала Корлису о своей матери, которую едва помнила: красивая белокурая женщина чистого саксонского типа — вот какое представление она составила себе о ней по рассказам отца и старого Энди из Дайи. Разговор незаметно перешел с этой темы на расу вообще, и Фрона в пылу увлечения высказала взгляды, которые показались более консервативному Корлису опасными и не совсем обоснованными. Он считал себя свободным от расового эгоизма и национальных предрассудков и высмеял ее незрелые убеждения.
— Всем народам свойственно считать себя высшей расой, — сказал он, — это наивный, вполне естественный эгоизм, очень здоровый и полезный, но, тем не менее, совершенно необоснованный. Евреи считали себя избранным народом и до сих пор уверены в этом…
— Вот потому-то они оставили такой глубокий след в истории, — перебила она.
— Но время доказало, что они заблуждались. Кроме того, не следует забывать и оборотной стороны медали. Народ, считающий себя высшей расой, неизбежно должен смотреть на все другие нации сверху вниз. Это приводит нас к предкам. Римский гражданин считал себя выше любого короля, и когда римляне впервые столкнулись в германских лесах с нашими дикими предками, они удивленно подняли брови и презрительно процедили сквозь зубы: «Низшая раса, варвары».
— Но победа осталась за нами. Мы существуем, а римляне погибли. Время — лучший пробный камень. До сих пор мы выдержали испытание; и некоторые благоприятные признаки дают основание думать, что мы выдержим его и дальше. Мы лучше всех приспособлены для этого.
— Эгоизм.
— Подождите. Я сейчас докажу вам.
Увлеченная спором, она дотронулась до его руки. При этом прикосновении сердце его забилось сильнее и кровь застучала в висках. Какое нелепое и восхитительное ощущение, подумал он. При таких обстоятельствах он готов был спорить с ней всю ночь напролет.
— А доказательства вот какие, — повторила она без всякого замешательства, отводя свою руку. — Наша раса — раса деятелей и борцов, раса победителей земного шара и завоевателей новых стран. Мы трудимся, боремся и не отступаем от своей задачи, каким бы безнадежным ни казалось положение. Мы стойки и упорны, но в то же время умеем приспособляться к самым разнообразным условиям. Да разве могут когда-нибудь индусы, негры или монголы одолеть тевтонов? Индусы, правда, устойчивы, но зато они лишены способности приспособления. Если они не приспособляются, их ждет смерть. Но, пробуя примениться к новым условиям, они все равно точно так же погибают. Негр умеет приспособляться, но он покорен по натуре и нуждается в руководстве. А китайцы неподвижны и совершенно лишены гибкости. Англосаксы обладают всеми качествами, которых не имеют другие расы. Кому же по справедливости принадлежит будущее и господство над миром?
