Первая любовь - Коковин Евгений Степанович (читать книги полные .txt) 📗
Вскоре нам пришлось расстаться с Павликом Жаворонковым. Он перешел на другой пароход и отправился в дальнее плавание – за границу. Признаться, мы завидовали Павлику. Нам тоже очень хотелось побывать в чужеземных портах, посмотреть мир.
На комсомольском собрании секретарем ячейки мы избрали Костю Чижова.
Однажды между рейсами я ночевал дома. Утром, собираясь на судно, я торопливо пил чай и разговаривал с дедом Максимычем. Дед жаловался на ветреную погоду – нельзя было выехать на рыбалку.
Мама укладывала чистое белье в мой «рейсовый» чемодан. Вдруг она сказала:
– Димушка, ты помнишь у Лукинских Олю?
На нашей улице почему-то очень часто Кузнецовы назывались Кузнецовскими, Осокины – Осокинскими. О нашем дедушке можно было услышать: «Вон у Красовских дед опять рыбачить собрался».
– Помню, а что? – спросил я, вздрогнув, и почувствовал, что краснею.
Но мама не заметила моего смущения.
– Вчера ее на юг отправили, в Крым. Она все лето болеет
– Надолго?
– Пока не поправится. Вон какое опять горе на Анну свалилось.
Я знал, что Анной звали мать Оли.
– Так у нее что, чахотка? – сочувственно спросил дед и покачал головой: – В такие годы–и уже болезнь! Она ведь Димке-то ровесницей приходится.
– В один год родились, – подтвердила мама. Чувство глубокой тревоги охватило меня. Быстро попрощавшись, я ушел из дому с тяжелыми мыслями.
– Куда пойдете? – спросила мама, как обычно, провожая меня до ворот.
– В Онегу, мама. Это уже последний рейс.
«Октябрь» отвалил от пристани в полдень. В этот час и я, и Костя были свободны от вахты. Как всегда, во время отхода мы были на палубе.
Ветер поднимал пыль на причале, раздувал нашу одежду, разметывал над рекой дым пароходных труб.
– На море сейчас штормит, – сказал Костя, по глубже надвигая на лоб кепку. – Пойдем, сыграем в шахматы. А то в море долго играть не придется. Никакие короли и слоны на доске не устоят.
– Подожди, вот Соломбалу пройдем.
По совести говоря, играть мне совсем не хотелось. Меня не оставляла мысль об Оле. Но Костя мог уйти к себе в каюту и взяться за книгу. А мне и читать не хотелось в эти часы. Поговорить бы с Костей, вспомнить прошедшие годы, помечтать о будущем, рассказать ему об Олиной болезни.
– Костя, а ты хотел бы поехать на юг?
– Еще бы не хотел!
– Знаешь, Оля Лукина уехала на юг, в Крым…
Костя нахмурился и долго молчал. Почему он молчит? Может быть, он все знает об Оле?
– Крым – полуостров, – сказал я только для того, чтобы прервать это странное и тягостное молчание. – Там тепло и, говорят, много роз…
– Много роз… – повторил Костя. – Только можно и без роз, лишь бы здоровым быть. А Оля Лукина больна, потому ее туда и отправили.
– Ты знал, Костя, что она больна? Почему же ты мне ничего не говорил раньше?
Костя стоял, облокотившись на поручень, и даже не взглянул на меня. Он смотрел вниз, на волны, бегущие навстречу и бьющиеся о борт парохода.
– А ты почему мне не говорил? – спросил он. И тут я догадался, что Костя тоже любит Олю, любит, видимо, давно, с тех, совсем еще детских лет, когда он впервые мне о ней говорил. Да, это было давно – в дни ареста белыми Чижова и капитана Лукина.
– У Оли – туберкулез, – глухо сказал Костя.
Я слышал об этой болезни, знал, что это – тяжелая болезнь. Но у нас, в Соломбале, о ней говорили очень редко. Я никогда не видел таких больных. И Соломбала всегда мне казалась местом, где живут только здоровые и веселые люди.
«Октябрь» уже давно прошел мимо Соломбалы, а о шахматах мы даже не вспомнили. Потом Костя ушел на вахту.
Что думал в эти часы и минуты мой друг? Мне пришло в голову непривычное слово «соперники», и стало немного смешно и немного грустно.
А если вспомнить все годы нашей дружбы с Костей! Мы всегда старались уступить друг другу. Может быть, потому наша дружба была крепче. Но можно ли уступать сейчас? Да и смогу ли я так сделать?
Больше об Оле мы с Костей не разговаривали.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ
За месяц перед началом занятий в морской школе нам дали отпуск. Целый месяц отдыха – он так и назывался у нас: отпуск.
Костя на это время уехал куда-то вверх по Северной Двине, на родину своей матери. Он звал меня с собой, но мне хотелось побыть в Соломбале, порыбачить с дедом Максимычем, повидаться с ребятами. Кроме того, я надеялся, что вот-вот приедет из Крыма Оля Лукина.
Опять приезжал к нам Григорий, приглашал в гости и увез с собой Илько.
Осень была неустойчивой. Дождливые и туманные дни перемежались с солнечными.
В хорошую погоду мы с Гришей Осокиным ходили на набережную Северной Двины. Иногда выезжали на песчаные острова, густо поросшие низкорослым ивняком. Хорошо было разжечь костер, печь в золе картошку и вспоминать, как раньше здесь играли, купались, загорали. Мы жалели, что с нами нет Кости и Илько.
Несколько раз с дедом Максимычем я ездил на рыбалку. Как и прежде, мы загораживали сетями речку Еловушу, варили на берегу уху из ершей и окуней, ночевали у костра. Привычно и в то же время словно ново было спать на вольном воздухе. Чуть слышное журчание маленькой речонки превращается в рокот двинских волн. Голос дедушки становится каким-то далеким. Говорят уже и Костя, и Илько, и Николай Иванович. А что они говорят, я разобрать не могу. Я вижу улицы Соломбалы с дощатыми заборами и тротуарами. В гавани у причалов стоят боты и большие новые пароходы. Оживший веселый портовый город приветливо встречает и провожает своих моряков.
Я выбираю себе пароход, чтобы на нем отправиться в рейс. Оля и мама провожают меня.
Голос дедушки прерывает сон:
– Пора снасть потрясти!
Побывали мы и у лесника Григория. Илько несказанно обрадовался нашему приезду. Он показывал мне огород, новые рыболовные снасти, ружья Григория. Его рассказам не было конца. Я смотрел на него и вспоминал нашу первую встречу. Какой он был тогда худенький, пугливый и молчаливый. А сейчас он возмужал и чувствовал себя хозяином своей жизни.
Жена Григория, приветливая и тихая женщина, угощала нас кулебяками с рыбой, дичью, молоком.
Костя вернулся в Соломбалу поздно осенью, перед самым началом занятий.
Он пришел к нам, и мне показалось, что мой товарищ чем-то встревожен.
– Здорово, Костя! – сказал я весело. – Почему ты так долго не приезжал?
Вместо ответа Костя сказал:
– Пойдем на улицу!
Я почувствовал, что он хочет сообщить что-то важное и серьезное.
– Что случилось? – спросил я, медленно шагая рядом с другом по нашей притихшей к вечеру улице.
Костя остановился.
– Ты не слышал? Оля Лукина умерла… там, в Крыму…
Я мог поверить во все, что угодно, но только не в это. Мне хотелось сказать, что это неправда, но я не мог говорить.
– Сегодня получена телеграмма, – сказал тихо Костя.
– Это неправда, – все-таки сказал я и почувствовал, как дрожит мой голос.
Я боялся заплакать при Косте. Он взял меня под руку.
– Знаешь, Дима, я любил ее… И я знаю, ты тоже…
Я никак не мог представить себе, что Оли нет в живых, что больше я ее никогда не увижу.
– А все-таки, Костя, может быть, еще это неправда?
Но это была правда, жестокая и непоправимая. Это был конец первой любви.
Весной мы закончили морскую школу и сдали экзамены. Я получил назначение машинистом на пароход «Софья Перовская». С Костей и Илько нам пришлось расстаться. Они получили назначение на другие пароходы.
«Софья Перовская» уходила в море.
Видели ли вы, как отправляется корабль в далекое плавание? Отойдя от береговой стенки на фарватер, он дает продолжительный гудок. И все пароходы, стоящие на рейде и у причалов, гудками провожают его, желают счастливого плавания. В этих гудках грусть расставания с друзьями, пожелание счастья, вера в доброе будущее. Эти гудки трогают сердце.
