«Мелкое» дело - Черносвитов Владимир Михайлович (читать книги без .txt) 📗
Подследственный вздрогнул и взглянул на офицера с выражением почти физической боли. Сидоренко мягко, но почти бесстрастно произнёс:
— Итак…
Подследственный снова опустил голову и тихо заговорил:
— Это было вчера. Рота, которой я командовал, была оставлена в резерве. Весь день мне вроде нездоровилось и я ничего не ел. Поздно вечером, перед самым боем, меня вызвал комбат. Я оставил за себя командира первого взвода и пошёл. Некоторое время пробыл на КП комбата. Потом получил приказ: конец нашей контратаки поддержать свежими силами своей роты. Возвращался с КП. Уже бой шёл…
Петров говорил медленно, как бы нехотя, но было видно, что он, сдерживая волнение, просто подбирает каждое слово. Сидоренко слушал, не перебивая, изредка делал на листе бумаги какие-то ему одному понятные пометки.
— …По дороге, — продолжал Петров, — почувствовал озноб. Но ничего. Пришёл в роту, приказал командиру первого взвода проверить готовность и в случае сигнала — вести в бой… Объяснил задачу. А я, — говорю, — только схожу к своей землянке и сразу обратно. В случае чего — догоню вас. Прибежал к себе, быстро надел свитер под шинель и — черт дёрнул — выпил водки, как посоветовали…
Тут Петров опять помолчал и вздохнул:
— Отсюда всё и началось. Видно, опьянел я сильно, на голодный желудок… Всё, как в тумане… Помню, что вышел и сразу направился к роте… потом бежал куда-то, был уверен, что — за своими… Затем не помню… В себя пришёл уже здесь. Вот и всё. Тут и узнал, что был задержан, как… дезертир, — с трудом произнёс он это слово.
— Сколько же вы выпили?
— Не знаю. Стакан, наверно. Или чуть больше. Не знаю.
— Кто вам это посоветовал?
— Не всё ли равно?.. Замкомбат… Только, — заторопился Петров, — замкомбат не при чём. Совершенно не при чём…
— Об этом я вас не спрашиваю. Он советовал вам выпить. Когда выпить?
— Вот я и хотел сказать, что он просто вскользь заметил, что при простуде хорошо выпить водки — и всё.
— Вы говорите, что вам нездоровилось весь день. Обращались вы к врачу?
— Нет.
— Почему?
— Да потому, что не настолько уж мне было плохо…
«Как будто честен», — подумал Сидоренко.
Допрос шёл к концу. Петров не старался вызвать к себе сочувствие. Напротив: о своём преступлении говорил просто, скромно, без всяких отступлений, оставляя в стороне свои душевные переживания. Он, видно, уже сам осудил себя и теперь не пытался смягчить свою вину. И, пожалуй, именно этим-то он и располагал к себе.
Дело было закончено на следующий день. Совершенно ясное, оно нуждалось, собственно, лишь в юридическом оформлении. Это было серьёзное по составу преступления, но малоинтересное с точки зрения следовательской практики, типичное, как говорят, мелкое дело.
В деревне, где располагался штаб, Сидоренко, проверяя по обыкновению себя, перелистывал подшитые документы. Работая, он всегда отгонял прочь все симпатии, антипатии, а также другие субъективные впечатления и чувства: они только мешали и могли ввести в заблуждение.
Но, закончив дело, Сидоренко любил заново покопаться в душах своих подследственных, позволяя себе, простому советскому человеку, как бы сидящему в зале суда, всей душой ненавидеть или симпатизировать.
Итак, было собрано всё, освещающее Петрова и с хорошей и с плохой стороны. Показания свидетелей, самого Петрова, характеристики, отзывы, медсвидетельство госпиталя, справки о наградах, взысканиях, поощрениях, анкетно-биографические данные — всё это находилось в деле. И его можно было со спокойной совестью считать законченным.
Захлопнув папку, Сидоренко резко бросил её на свежевыскобленный хозяйкой стол и откинулся на спинку стула:
— М-да… ужасно глупый случай! — с досадой проговорил он.
В сенях скрипнула дверь. Сидоренко встал, одёрнув гимнастёрку:
— Здравия желаю, товарищ полковник!
Полковник Гаркуша подошёл к столу и тяжело сел напротив следователя.
— Здравствуй, Николай Иванович, — спокойно, даже спокойнее обычного, ответил он.
Следователь взглянул на ссутулившуюся как бы под огромной тяжестью грузную фигуру полковника, на его обвисшие по-казацки седые усы и резкие морщины около глаз.
«Видно, сильно устал, бедняга. Ведь ему уже под шестьдесят», — подумал Сидоренко.
— Да ты садись. Я ведь так просто, на огонёк забрёл. Не помешал?
— Что вы, товарищ полковник! — обрадовался Сидоренко и тут же смутился, заметив, что окно плохо замаскировано.
«Вот бисова жинка!» — ругнул он про себя хозяйку и подоткнул занавеску.
Полковник обращался к капитану на «ты», по имени-отчеству, и это означало, что он разрешает Сидоренко держаться не строго официально.
Начальник политотдела навещал Сидоренко вообще очень редко, а в столь поздний час не приходил ни разу.
«Не случилось ли чего?»
Однако Гаркуша молча положил на стол коробку «Казбека», и от воинственного силуэта всадника, как обычно, повеяло мирным довоенным уютом.
Сидоренко прогнал тревожную мысль и сел.
Прикуривая от настоящей, чудом сохранившейся у хозяйки «трёхлинейки» со стеклом, полковник покосился на вскрытый голубой конверт, что лежал на столе следователя:
— Из дома?
— Да, товарищ полковник, на днях получил.
— Как там? Плохо живут?
— Кто знает. Письмо бодрое, а чувствуется — трудновато им.
— Это хорошо. Не то хорошо, что трудновато, а то, что бодрость есть. Вот когда из души твёрдость да бодрость уходят, — это уже плохо. Нельзя распускать себя, нельзя! — Гаркуша говорил медленно, устало, а последние слова произнёс жёстко, тоном приказа. — Ответил им? — уже опять тихо спросил он.
— Не совсем, наполовину. Всё окончить не могу, дела не дают, а наспех не люблю…
— Нехорошо, Николай Иванович. Не ожидал: культурный человек, семьянин, и такое невнимание к своим… Так что у тебя, почему не в настроении? — вдруг спросил полковник.
Сидоренко хотел сказать «нет, ничего», но вместо этого с досадой кивнул на папку:
— Да вот из-за неё. Закончил дело лейтенанта Петрова.
— Это который? Командир второй роты у Гусарова?
— Тот самый, — подтвердил Сидоренко, удивлённый памятью полковника на людей.
Гаркуша снова потянулся за папиросой и, полузакрыв глаза, стал разминать её толстыми култышками обрубленных ещё деникинцем пальцев.
— Петров, Петров… Расскажи-ка, Николай Иванович, вкратце. Я что-то не в курсе. Если не секрет, — улыбнулся Гаркуша одними губами. — Не очень люблю такие рассказы, но знать надо.
— Да особенно и нечего рассказывать, товарищ полковник. Мелкое дело. Очень глупый; случай. Даже досадно. Лейтенант Петров, — вот его фотография из личного дела, — ещё молодой офицер. Родился в 1918 году в Староукраинске, мальчишкой нанялся в топографическую партию держать рейку. От топографов перекочевал к геологам, от тех ещё дальше, уехал на север — и пошло. Домой наезжал изредка, обычно зимой. Отслужил срочную службу, в армию пошёл добровольцем, попал в училище, из училища — на фронт. Был ранен. У нас он, да и вообще на фронте, сравнительно недавно. Командовал взводом. Был замкомроты, затем после Ольшанки — помните? — ему дали роту. Воевал неплохо, человек грамотный, умный. Отзывы о нём положительные. И начальников, и подчиненных, и товарищей…
— А с кем он дружил? — вдруг перебил полковник.
— Да близко, собственно, ни с кем. Немножко — с командиром взвода Логиновым, немножко с офицерами штаба, — и, перехватив взгляд полковника, Сидоренко опередил его вопрос: — Я уже об этом подумал. Нет, дружба носила здоровый характер, так как никаких целей личного благополучия он не преследовал. В быту Петров скромный, весёлый и приветливый человек. В общем — воевать бы ему да воевать, так нет же… Вчера ночью он вернулся в подразделение от комбата, передал командование ротой командиру первого взвода, разъяснил боевой приказ, обстановку, а сам, вместо того, чтобы сразу идти с ротой в бой, задержался, выпил и с пьяных глаз убежал в тыл — дезориентировался.
