Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк (читать книги бесплатно .TXT) 📗

Утром, до рассвета, я забирался на баштаны [5] и поля, засеянные кукурузой, чтобы позаимствовать от туда арбуз, дыню, полусозревшие початки кукурузы и тому подобное. Папаша всегда говорил, что в этом нет ничего дурного, если имеешь намерение когда-нибудь расплатиться. Вдовушка, напротив, объявила заимствование просто-напросто воровством и утверждала, что ни один порядочный человек себя до того не допустит. По мнению Джима, и вдовушка, и мой отец, оба были до некоторой степени правы. Поэтому он находил, что для нас лучше всего будет заранее отказаться от двух или трех видов плодов или овощей, дав себе слово не заимствовать их более. Тогда можно будет с чистой совестью заимствовать плоды и овощи, принадлежащие к другим видам. Мы обсуждали этот вопрос целую ночь, плывя по реке вниз по течению, и находились в недоумении, от чего именно нам следует отказаться: от арбузов, дынь канталуп или чего-нибудь другого? К рассвету мы пришли на этот счет к удовлетворительному решению и объявили, что не станем заимствовать помидоры и хрен. До тех пор совесть наша была не совсем спокойна, но теперь мы чувствовали себя настоящими праведниками. Я был очень рад, что мы остановились на этом решении, так как не особенно интересуюсь хреном, а помидоры могли созреть не раньше как месяца через два или три. Временами нам удавалось застрелить утку или гуся, позволявших себе проснуться слишком рано утром или же не отправиться своевременно на ночлег вечером. Вообще, принимая во внимание все обстоятельства дела, мы порядком-таки роскошествовали. В пятую ночь, после того как мы спустились ниже Сен-Луи, нас захватила страшная буря с громом и молнией, причем дождь лил положительно как из ведра. Забравшись в шалаш, мы предоставили самому плоту заботиться, как знает, о своей участи. При блеске молнии можно было разглядеть впереди большую реку, тянувшуюся совершенно прямо и окаймленную с обеих сторон высокими утесами. Выглянув однажды при блеске молнии, я крикнул Джиму: «Взгляни-ка, пожалуйста, что там такое!» Это был пароход, разбив шийся о скалу. Нас несло течением прямо к нему. Беспрерывно сверкавшая молния позволяла разглядеть пароход как нельзя лучше. Он сильно накренился, причем всего лишь часть палубы виднелась над водой. Можно было заметить, что на шканцах все содержа лось в идеальной чистоте и исправности: возле большого колокола стояло кресло, на спинке которого еще висела мягкая войлочная шляпа. Было уже часа три или четыре пополуночи; буря еще продолжалась, и все кругом имело такой таинственный вид, что я ощутил неудержимое стремление, которое на моем месте испытал бы всякий дру гой мальчик при виде парохода, потерпевшего крушение, грустно лежавшего на острых камнях, тор чавших посередине реки. Мне страшно захотелось взобраться на пароход, пошарить там немножко и посмотреть, не найдется ли чего-нибудь интересного. Поэтому я сказал:

— Пристанем к нему, Джим.

Негр снова упрямился и возражал:

— Я вовсе не намерен так сумасбродствовать! За чем будем мы приставать к разбившемуся пароходу?! «Дурак тот, кто суется в беду», — говорится в хороших книгах. Того и гляди, что для нас выйдет там в чужом пиру похмелье! Еще может быть, что на разбитом пароходе оставлен караульный.

— Какой там караульный! — возразил я. — Там не чего караулить, кроме буфета и капитанской каюты. Я думаю, что даже твоя бабушка навряд ли согласилась бы рисковать своей жизнью из-за подобных пустяков в такую ночь, как нынешняя, когда пароход ежеминутно может разбиться на куски, которые тотчас же подхватит и разнесет бурное течение.

Джим не нашелся, что ответить, а потому промолчал. Тогда я добавил:

— Прими во внимание, что мы могли бы, пожалуй, позаимствовать что-нибудь путное в капитанской каюте. Наверное, там найдутся сигары, за которые заплачено наличными деньгами по пять центов за штуку. Ка питаны здешних пароходов все люди богатые: они получают по шестьдесят долларов в месяц жалованья и не станут торговаться из-за какого-нибудь цента, если им, например, придутся по вкусу сигары. Засунь-ка себе свечу в карман, Джим! Я ни за что не успокоюсь, пока мы не осмотрим обстоятельно этот пароход. Неужели ты думаешь, что Том Сойер упустил бы такой редкий случай? Нет, он бы его не упустил ни за какие коврижки! Он сказал бы, что это интересное приключение, и так бы и назвал это — приключением. Том взобрался бы на разбитый пароход, даже если бы знал, что там ждет его неминуемая гибель. И с каким шиком сделал бы он все это! Он стал бы потом всю жизнь гордиться таким подвигом. Ведь в некотором роде он оказался бы в положении Христофора Колумба, открывающего Новый Свет! Жаль, что с нами нет теперь Тома Сойера!

Джим прошептал, что чувствует себя не в своей тарелке, и посоветовал мне удалиться вместе с ним восвояси. Я одобрил его решение и собирался уже вернуться назад на плот, как вдруг услышал жалобный голос, который проговорил:

— Пожалуйста, не обижайте меня, ребята, я вас не выдам!

Другой голос возразил ему довольно громко:

— Ты лжешь, Джим Тернер! У тебя это вошло в привычку! Ты всегда требовал себе больше законной доли добычи, и тебе постоянно уступали, так как ты божился, что в противном случае нас выдашь. На этот раз ты повторил ту же самую шутку, но дело твое не выгорело. Мы прекрасно знаем, что ты самый подлый изменнический пес во всей округе!

Тем временем Джим отправился к плоту; во мне же разгорелось любопытство, и я сказал себе самому, что Том Сойер при таких обстоятельствах ни за что бы не попятился назад. Поэтому я и остался посмотреть, что будет дальше. Я стал на четвереньки в узеньком коридоре и пополз осторожно к буфету, так что под конец между мною и буфетом осталась всего лишь одна парад ная каюта. Я увидел там человека со связанными рука ми и ногами, лежавшего на полу; над ним стояли двое других: один из них держал в руке тускло горящий фо нарь, а другой был вооружен пистолетом. Этот последний, нацелившись из пистолета прямо в голову незнакомца, лежавшего на полу, сказал:

— С каким удовольствием я его пристрелю! По крайней мере, хоть одной подлой вонючкой будет меньше.

Человек, лежавший на полу, вздрагивал, ежился и упрашивал:

— Пожалуйста, не делай этого, Билль. Я вовсе не собирался на вас доносить.

Каждый раз, когда он говорил это, человек с фонарем смеялся и возражал:

— Ты ведь еще не убит! Если бы ты попробовал когда-нибудь донести на нас, тебя бы давно уже не было в живых! — Затем, обращаясь к товарищу, он добавил: — Как он теперь молит нас о пощаде! А ведь если бы нам не удалось свалить его с ног и связать, он убил бы нас обоих и, спрашивается, за что? Так себе, за здорово живешь! Единственно лишь за то, что мы хотели получить следовавшую нам по закону долю. Надеюсь, что теперь, Джим Тернер, ты не станешь грозить никому больше! Убери свой пистолет, Билль!

— Это вовсе не входит в мои соображения, Джек Паккарт! Я нахожу, что его следует убить. Он сам ведь убил совершенно таким же образом старика Гатфильда. Разве ты находишь, что он не заслужил смерти?

— Я не хочу, чтобы его убивали, и у меня имеются на это свои причины.

— Благослови Бог твое сердце за эти слова, Джек Паккарт! Я всю жизнь буду помнить твою доброту! — проговорил чуть не с рыданием в голосе человек, лежавший на полу.

Паккарт не обратил никакого внимания на его слова. Повесив фонарь на гвоздь, он вошел в темный коридор, где я находился, и дал Биллю знак следовать за собою. Я отполз шага на два со всевозможной для меня поспешностью, но пароход так сильно накренило, что я не мог слишком быстро подаваться вперед. Опасаясь, что меня, чего доброго, нагонят и изловят, я заполз в первую же попавшуюся каюту правого борта. Джек Паккарт следовал за мною почти по пятам и, дойдя до той самой каюты, обратился к шедшему за ним товарищу со словами:

— Иди сюда, нам здесь удобнее будет переговорить!

В следующее мгновение он вместе с Биллем был в каюте, но прежде чем они вошли туда, я забрался уже в дальний ее угол на верхнюю койку, сердечно сожалея, что не удалился своевременно с парохода. Оба негодяя прошли в тот самый угол, где я спрятался, и, придерживаясь руками за боковую решетку койки, принялись беседовать друг с другом. Я не мог разглядеть их в темноте, но от них обоих так разило водкой, что я чутьем угадывал, где каждый из них находился. К счастью, я сам водки не пью, но, впрочем, если бы я даже и пил, то в данную минуту это не могло бы мне повредить. Все время, пока они стояли возле меня, я от страха почти не осмеливался дышать; кроме того, сомневаюсь, чтобы кто-нибудь мог вообще дышать, слушая то, что они говорили друг другу. Разговор между ними был очень серьезный и оживленный, хотя они и вели его вполголоса. Билль, непременно хотевший убить Тернера, сказал: