Приключения в стране львов - Буссенар Луи Анри (читаемые книги читать txt) 📗
— Это ее вы так бережно уложили в чемодане, когда покидали улицу Лафайет?
— У меня во всем доме только одно и было, чем я дорожил.
Весь комизм положения, в котором находился старый солдат, как бы на время исчез. Не хотелось больше смеяться над его «генеральством» и над тем, что он всю эту глупость принимал всерьез.
— Как господин Бреванн отнесся к моему бегству?
— Очень жалел и послал за вами.
— Я не вернусь на яхту, пока там жена. Лучше сделаюсь канаком и умру здесь.
— Ну вот! Желтая лихорадка не век будет продолжаться, и господин Андре отправит вашу половину в Европу с первым почтовым пароходом. Я и сам тому буду рад. Как только появилась мадам, на экспедицию посыпались несчастья и беды. Наш покровитель ногу сломал, потом…
— Что вы говорите?! Господин Андре?!
Жандарм побледнел.
— Доктор говорит, ничего опасного нет, но шесть недель нужно лежать, а это для энергичного человека очень тяжело. С вашей женой тоже случилась неприятность.
— Вот что, Фрике. Я вас очень люблю и очень дорожу нашей дружбой. И ради этой любви, ради этой дружбы дайте слово никогда при мне не упоминать о сей особе. Я ее имени не желаю больше слышать. Хорошо?
— Извольте, но только должен сначала сказать.
— Довольно. Ни слова. Вы обещали.
— Ну, как угодно. В конце концов: не мое это дело.
Разговаривая, друзья шли по длинной-предлинной улице, застроенной по обеим сторонам многочисленными хижинами и обсаженной красивыми тенистыми деревьями.
Бамбуковые жилища, крытые пальмовыми листьями, имели даже нарядный вид.
Позади них вся поляна была очищена от пней, и на ней в изобилии росли бананы, маниока, сорго, просо.
Французы подошли к дому, который был побольше других. У дверей стоял часовой, молодецки сделавший на караул. Барбантон отдал честь.
— Прошу сюда, — пригласив он юношу.
ГЛАВА 14
Через единственную дверь Фрике и жандарм вошли в просторную комнату, где стояли два огромных дивана, сплетенных из пальмовых листьев, несколько грубых скамей, разнородные, совершенно случайные европейские вещи и множество сундуков.
На одном из диванов сидел по-турецки негр во фланелевой жилетке и в матросских брюках с трехцветными подтяжками.
Вокруг разместилось его окружение — без всякой одежды, но в полном вооружении. Перед каждым воином стояло по посудине с сорговым пивом — было так жарко!
Человек на диване милостиво подал вошедшим правую руку, поглаживая левой свою поджатую ногу. Величественным жестом пригласив гостей сесть рядом, он ласково обратился к Фрике:
— Здравствуй, муше!
— Здравствуй, Сунгойя. Ты великолепен. Рад тебя видеть.
— И Сунгойя рад видеть белого вождя. Белый вождь поможет Сунгойе одержать победу.
— Сделаем, что можем, хотя ваше величество и убежало довольно бесцеремонно с «Голубой Антилопы».
— Мой пошел с Бабато… Бабато — большой генерал.
Чернокожим свойственно коверкать иностранные слова и в особенности имена собственные.
— О да, мой жандарм — выдающийся военный и притом глубокий теоретик, — продолжал все в том же шутливом тоне молодой человек.
— Великий вождь муше Адли не приехал?
— Нет. Он выезжает только в случаях особой важности.
(Про сломанную ногу парижанин не счел нужным сообщать.)
— Но для победы нам будет довольно и одного Барбантона. Не правда ли, генерал?
— Разумеется, — отвечал польщенный жандармский унтер. — К тому же главное уже сделано.
— Действительно, я ожидал застать вас сражающимся, а вы тут преспокойно благодушествуете, спихнув прежнего правителя трона. Очень рад за Сунгойю; ведь это, выражаясь деликатно, наш бывший служащий, а теперь — глядите-ка! — какая важная персона.
Про себя же юноша подумал: «Вот бы ему напомнить, как он стащил у генеральской супруги медальон-фетиш. Но не буду. Да и Барбантон не желает слушать… Странная, однако, бывает судьба: мой товарищ попадает в генералы, а лотерейный билет его жены превращается в талисман для негра-претендента и дает ему нравственную силу для государственного переворота. Тут есть над чем подумать».
— Произошло все очень просто, — пояснил главнокомандующий. — Когда мы плыли в пироге, Сунгойю всюду узнавали и провозглашали королем. Тому и я отчасти содействовал — Сунгойя проведал о моем мундире, лежавшем в чемодане, и заставил надеть его. Мундир — великое дело не только во Франции, но даже здесь. Обаяние его громадно. К нам отовсюду стали стекаться люди — число приверженцев росло как снежный ком.
— Снежный ком и негры. Хорошенькое сопоставление. Мне нравится.
— Одним словом, собралось такое большое войско, что мы без единого выстрела вступили в столицу.
— Значит, нам незачем больше здесь оставаться?
— Напротив, впереди еще много дел. Мы, в сущности, в осаде, хотя это и незаметно. Каждый час надо ждать нападения. Вот почему я и обнес все дома заборами, а солдат ежедневно обучаю военным приемам. Мало победить, надобно победу удержать и упрочить.
— Это так, — подтвердил Сунгойя, кое-что понимая по-французски.
— Ну а потом что?
— Потом? — переспросил Барбантон. — Будем почивать на лаврах, охотиться, кататься на лодке, а когда кончится желтая лихорадка, вернемся на яхту. Полагаю, на сегодня аудиенция кончилась. Мы посидели на диване у Его Величества и поэтому считаемся сановниками первого класса. Формальность очень важная: нам теперь все должны повиноваться.
— Значит, я тоже вошел в состав здешнего правительства?
— Без сомнения, мой дорогой! Теперь у нас с вами полное равенство в государственных чинах.
— В военном отношении я охотно вам подчинюсь и буду добросовестно исполнять все ваши приказания. — Насмешник Фрике оставался верен себе.
— Однако хотелось бы отсюда уйти. Здесь козлом пахнет.
— Простимся и пойдем ко мне в хижину. Она рядом, дверь в дверь. У входа тоже стоит часовой.
— Надеюсь, теперь их будет два, хотя бы для того, чтобы не позволять любопытным копаться в моих вещах… Идем, стало быть? До свидания, Сунгойя; до скорого, милейший монарх…
Третью неделю молодой человек жил в туземном поселке. О неприятеле ничего не было слышно, но его присутствие чувствовалось повсюду.
Ежедневно разведчики доносили о встречах с подозрительными личностями. Сунгойе давно уже пришлось бы сражаться со своим соперником, не будь при нем двух белых.
Этот вооруженный мир, оборона от невидимого врага действовали юноше на нервы хуже открытой войны.
А Барбантон оставался невозмутимым и уговаривал парижанина запастись терпением. Тот неизменно отвечал, что и так слишком долго терпит.
Старый унтер все больше и больше входил в роль великого полководца и принимал наполеоновские позы: то целыми часами держал руку просунутой между пуговицами кителя, то упирался ею в бок, как изваяние на старинной бронзовой колонне.
Во время учения он окидывал солдат орлиным взором, а те смотрели на него со страхом и обожанием. Давно уж он не был так счастлив. Но жалобы друга изрядно портили ему радужное настроение. Ведь «генерал» так много сделал для усиления обороны! Научил туземцев не класть в ружье порох целыми горстями — от этого оно портится и даже может разорваться, употреблять свинцовые, а не железные или чугунные пули, благодаря чему стрельба сделалась куда результативнее; он обучил солдат шагу и другим приемам (хотя для предстоящей битвы это и не имело большого практического значения, но очень укрепляло дисциплину и приучало четко исполнять команды). Чернокожие, привыкшие сражаться по вдохновению, без всякой тактики, теперь уяснили, что из двух враждебных отрядов победит тот, который будет лучше повиноваться своему вождю.
Для молодого человека дни тянулись бесконечно долго. А жандарм не замечал их вовсе.
