Желтый дьявол (Том 3) - Мат Никэд (читать книги онлайн без txt) 📗
Старший из партизанов, взводный Кованько, улыбаясь, вытаскивает откуда-то ручные кандалы.
— Специально для вас, господин сыщик. Настоящие!
— Откуда достал? — удивляется Митя, его помощник.
— Это я еще из Владивостока припас, когда из тюрьмы бежал. Вроде как память. А вот как раз и для дела пригодились.
С большим удовольствием Кованько надевает Сандорскому кандалы.
— Эй ты, чучело гороховое! Не лягай! Держи его, Мить! Теперь можешь спать — тут вшей нет. Маленько холодно для них. Хе-хе!
Сандорский стискивает зубы. Опять он арестован. Но теперь уже Мак-Ван-Смита не дождешься. Надо действовать самостоятельно.
Сандорский лежит и о чем-то усиленно думает.
— Вы полагаете, что этот план может иметь серьезное значение? — спрашивает Снегуровский Буцкова вечером после ареста Сандорского.
Бурков улыбается.
— Я почти уверен в этом, — отвечает он. — Этим и объясняется прыть японских сыщиков.
— Но что это могло бы быть? — гадает Снегуровский, рассматривая крошечный лоскуток плана. — Почему дворец императора отмечен крестиком? Неужели, кто-то готовит покушение на японского императора?
— И да, и нет, — отвечает Буцков. — Дворец Мутцухито может привлечь внимание не только как местопребывание императора, но и как хранилище редкостных сокровищ и тайн Востока.
Снегуровский бросает удивленный взгляд:
— Тайн, каких тайн?
— Когда я был в Японии, — продолжает Буцков, — мне рассказывал смотритель одного музея, что во дворце Мутцухито скрыты рукописи древних йогов, когда-то похищенные предшественниками династии Мутцухито.
— Что интересного в этих, вероятно уже заплесневевших, рукописях?
— Он рассказывал мне про невероятные открытия, сделанные еще в XIV веке.
— Сказки! Во всяком случае сыщики не стали бы гнаться за этими рукописями. Тут пахнет какой-то политической авантюрой.
— Не отрицаю, — соглашается Буцков. — Но… — Вдруг Буцков вскакивает:
— Товарищ Снегуровский, горит станционный склад. Фураж, сено!
Снегуровский оборачивается. Через окно комнаты яркое зарево.
— О, черти!
Снегуровский поспешно одевается и вместе с Буцковым бежит к месту пожара.
— Ну, как вы себя чувствуете? — вечером просовывается в дверь голова Кованько. — Небось жрать хочешь? Он швыряет Сандорскому ломоть черного хлеба.
— Спасибо, товарищ! — слабым голосом отвечает Сандорский. — Мне есть не хочется. Но вот курить… Будь добр, тут у меня в кармане папиросы.
— Хо! Папиросы — это дело. — Кованько тоже не прочь закурить.
Действительно, в кармане пиджака своего пленника Кованько находит несколько папирос. Три себе в карман, одну в зубы, одну Сандорскому.
— Знатно! — кряхтит от удовольствия Кованько, затягиваясь папироской. — Хороший табачок!
Табак и в самом деле хороший. Что-то приятно обволакивающее вползает в мозг…
— Ну, дрыхни! — вместо прощания восклицает Кованько и хочет подняться. Но в ногах что-то тяжелое. Мутится в глазах. Что это такое?
Сандорский вскакивает и со всего размаху ударяет Кованько кандалами по голове. Гришка, теряя сознание, падает.
Сандорский, не медля ни минуты, нагибается к ноге.
— Вот где выдумка Мак-Ван-Смита пригодится, — говорит он про себя, двигая кандалами вдоль внутреннего края подошвы своего сапога. Через две-три минуты кандалы перепилены.
Сандорский отбирает у Гришки лишние папиросы, осторожно запирает дверь амбара и направляется к станции.
Через полчаса на дороге от Имана Сандорский останавливает мужика, лихо катящего на тарантасе, запряженном резвой лошаденкой.
— Подвези-ка, отец. По пути нам.
— Ну что ж, садись. Далече едешь?
— Да тут, недалеко! Закурим, что ли.
— Давай.
Сандорский вынимает пару своих папирос.
2. За Амур
Где-то между станциями Бекин и Иман — поезд партизанского штаба. Ночь. В одном из освещенных купе Кувшинов, Новиков и Морозов.
Не спят. Наклонились над столиком, глаза уперлись в карту, напряженно думают.
— Может-быть, попытаться еще… — медленно говорит Новиков. — Может продержаться на Имане?
Он сам не верит в эту возможность, но молчание его томит, и ему просто хочется чем-нибудь заполнить пустоту раздумья.
— Продержаться?! — усмехается сквозь зубы Кувшинов.
— До каких пор? Пока части начнут разбегаться? Что мы здесь можем сделать? Какая от нас польза?
— Но куда же нам двинуться? — спрашивает Морозов, вытягивая вперед лицо с поднятыми бровями.
— За Амур, вот куда, — отвечает Кувшинов. Вместе с словами он выбрасывает вперед руку с растопыренными пальцами и медленно сжимает их в кулак. — Другого выхода нет. Нет.
И кулак грозно опускается на столик.
— Да, другого выхода нет, — повторяет и Новиков. — За Амур.
Морозов молча кивает головой.
— Значит, возражений нет! — формулирует Кувшинов.
— Тогда завтра же утром мы отправим приказ Снегуровскому приступить к эвакуации коммунистического отряда, а Сибирскому — приготовить пароход «Пролетарий» для отправки имущества с остатками армии на Имане. Есть?
— Есть! — отвечает за обоих Новиков. — Но как быть с дорогой?
— Придется боронить. Тоже другого выхода нет. Не оставить же ее на удовольствие японцам.
— Вот будет плакать Кушков! — замечает Морозов.
— На то он и министр транспорта, чтоб о дорогах плакать, — бросает Новиков. — Впечатление такое, что они во Владивостоке ничего не знают о нашем идиотском положении здесь.
— Значит дать приказ Инсадзе и Погребняку, — опять формулирует Кувшинов. — Они с этим делом справятся.
— Правильно.
— Еще что?
— Вот сообщение о Шевчуке, — докладывает Новиков.
— А что там?
— Пишут, что пьянствует и бунтует. Не хочет подчиниться Балашову.
— Ах, каналья! — трясет кулаком Кувшинов. — Всегда он что-нибудь да не так. Придется тебе, Новиков, туда поехать — унять его.
— От имени Ревкома? — осведомляется Новиков.
— Ну, да. Осади его. Если будет продолжать хамить, арестуй. Назначим нового комполка.
— Ладно, я с ним разделаюсь…
Жжжахх… жжжахх… жжжахх… — Валятся огромные сосны под дружными ударами топоров.
У станицы Аргунской на берегу Уссури шум. Пилят, рубят лес. Тащат бревна. Катят пустые бочки.
— Эй, живее там!
— Тащи сюда!
— Еще!
— Сколько?
Сооружают плоты на бочках.
Длинной вереницей тянутся к берегу нагруженные подводы. Сзади подвод — обозы с медикаментами, с ящиками патронов…
— Осторожней там! — кричит руководитель по отправке, адъютант полевого штаба Улазовский.
Возница, небрежно свесивший ноги с плохо привязанного ящика, оборачивается.
— А чиво там? Не стеклянные!
— Пироксилин там, дурья голова.
— Ну, и пущай пероксилин. Не разобьется.
— Слезай, мать твою… Ведь уронишь, взорвется. Ведь это хуже бомбы.
Возница в один миг соскакивает с ящика и, привязав его как следует, еще безопасности ради накидывает собственный полушубок.
Постройка плотов и нагрузка идет быстро. К концу третьего дня длинная вереница нагруженных плотов с партизанами двигается по Уссури.
Весело булькает весенний разлив. Прозрачно-зеленые волны разбиваются о края плотов дребезжащими стеклянными голосками.
3. Боронят дорогу
Начальник подрывной команды разрывает эстафету:
«Японцы двигаются из Спасска на Уссури. Взрывайте мост.
Предревкома Кувшинов».
— Хорошо-с! Это дело, — кряхтит Погребняк, завернув цыгарку. — Товарищ Горченко! — кричит Погребняк.
— Я, товарищ! — В дверях показывается Горченко, старый испытанный партизан и неутомимый разведчик и друг Кононова.
— Кликни-ка мне товарища Зотова.
— Он тут.
— Прекрасно! — Погребняк выходит в соседнюю комнату. Там за столом дельно уписывает за обе щеки хлеб с салом здоровенный мужик, партизан Зотов.
